бы и подальше оказаться.
— Еще чего, я, чай, постарше тебя, так черед блюди.
Игнатьевна присела на стул и завозилась в своей вельветовой сумке. Пакеты, банки стала выкладывать сразу в тумбочку.
— Гляжу на тебя, диву даюсь: не хочешь радоваться жизни. От этого и болезни твои. Ты, матушка, как дитя неразумное.
— Хуже, — вздохнула Антонина Ивановна. — Совсем некудышной стала.
— А я тебя обрадую, — глазки Игнатьевны снова хитровато блеснули. Подняв халат, она засунула руку в карман своей жакетки и с лукавством спросила:
— Отгадай, что я принесла? Не знаешь? Радуйся, письмо от Анечки из твоего ящика взяла. Хорошо, что в нашем доме ключи от почтовых ящиков одинаковые.
Она достала из кармана конверт. Антонина Ивановна, волнуясь, раскрыла. И, не надевая очки, стала читать письмо. Прочитав, медленно положила его в конверт и закрыла глаза.
— Ну, что там с нашей егозой? — поинтересовалась Игнатьевна.
— Все у нее хорошо, общежитие дали.
— Радуйся.
— А я и радуюсь.
Помолчали, думая каждая о своем.
— Неужто у тебя никого из сродственников нет? Не может человек без корней жить. Можь, кто есть? — пытливо взглянула Игнатьевна.
— Нету, все умерли. Одни в войну, другие позже. Одна теперь, никому не нужная, — отвернулась к стене Антонина Ивановна.
— Э, опять ту же песню завела, как не надоест. А у мужа тоже родни пет?
— Да есть у него в Курске… Дочка двоюродного брата. Отец-то ее давно умер. У нее своя жизнь, семья, муж. Она и раньше с нашей семьей не зналась, а теперь-то…
— Вот какая ты, значит, безродная. Говори адрес, напишу твоей сродственнице, — слегка дернула за простыню Игнатьевна.
— Не хочу, зачем лезть к ней, — замотала головой больная.
— Еще чего, лезть, пусть не только о себе помнит.
— Не буду навязываться. Зинаида как чужая.
— Жизнь идет, и Зинаида твоя авось изменилась, — не отставала Игнатьевна.
Антонина Ивановна продолжала отнекиваться, по уже слабее. Игнатьевна горячо настаивала. И больная, махнув рукой, сказала адрес. Игнатьевна туг же сорвалась с места, заспешила. Так шмыгнула за дверь, что тапок с ноги соскочил.
Лежать спокойно теперь Антонина Ивановна не могла. То снова начинала читать письмо Ани, пытаясь разыскать, чего не было в словах послания, то, ворочаясь, начинала думать о Зинаиде. Ругала себя, зачем поддалась Игнатьевне, разрешила написать.
Через пять дней после посещения Игнатьевны приехала Зинаида. Антонина Ивановна не видела ее семь лет, но сразу узнала, когда та появилась в палате вместе с Игнатьевной. Вздернутый носик Зинаиды выглядел по-прежнему независимо.
— Зиночка, дорогая, осчастливила как! Здравствуй!
Зинаида прильнула губами к щеке больной родственницы.
— Как я рада вас видеть, Антонина Ивановна! Получила письмо, сразу собралась в дорогу.
Зинаида выпрямилась, оправила платье и снова улыбнулась.
— Стоило ли из-за старухи приезжать? — закачала головой больная. Но тут из-за спины Зинаиды выглянула Игнатьевна и, сердито нахмурив редкие брови, заворчала:
— Приехала, что особенного, чай, не пешком шла! Ты же сама на днях плакалась: не к кому голову приклонить. Ишь ты, другой мотив завела!
— Мало ли что я от скуки наплету, — нетерпеливо перебила Антонина Ивановна, присев на кровати и облокотись о подушку.
— Вот те на, — с искренним недоумением протянула Игнатьевна и обидчиво поджала губы.
— О чем вы говорите, — вступилась Зинаида, распахивая тумбочку и засовывая туда пакеты. — Какое может быть беспокойство? Вы же совсем одна, Антонина Ивановна. Я го не знала, что болеете. Дарья Игнатьевна сообщила, спасибо ей за то.
— Ну, вот, — сказала Игнатьевна, присаживаясь на стул у изголовья больной. — Ты, голубушка, не капризуй. Недосуг нам с тобой нянькаться. Чего крылехтишься, как кура на чужом насесте? Люди должны друг дружку поддерживать. Верно, дочка?
— Конечно, Дарья Игнатьевна, — кивнула головой Зинаида, тоже присаживаясь на низенькую табуреточку.
— Мы племянника перед войной в детдом сдали, — не унималась Игнатьевна, — сестра, мать его, умерла, а после войны и следов мальчонки не могли найти. Как подумаю, как он без родных, тяжко становится.
Антонина Ивановна слушала настороженно, скручивая и раскручивая уголок простыни. Боялась, что слова Игнатьевны не понравятся Зинаиде, и поглядывала на нее с робостью. Но Зинаида сидела спокойно, цепко соединив руки на коленях.
Выговорившись, Игнатьевна смолкла, задумалась о чем-то, обмякнув телом и склонив голову. И стала похожа на большую птицу, сложившую в отдыхе крылья. Но вдруг вскочила, встрепенув полами халата.
— Пойду я, внуки ждут, — в мягкой улыбке обнажила белый ряд вставных зубов.
Когда она ушла, Зинаида придвинулась поближе к кровати больной.
— Как твои дела, как сын, муж?
Зинаида тяжело перевела дыхание и неторопливо заговорила, теребя пуговицу на халате:
— Валерик учится хорошо, больше меня уже вымахал ростом. Норовист он, но помаленьку ладим. А вот с Павлом, не знаю как сказать… К разводу дело идет. Не сложилась у нас семья. — Эгоист он…
— Павел-то? — в изумлении протянула Антонина Ивановна. — А какой парень был золотой…
— Пятнадцать лет назад? Воды много утекло. Не понимаем друг друга. Для дома ничего не хочет делать. Сын для него не существует. Последнее время мы с ним почти не разговариваем. Да что об этом вести речь… Ах, я здесь расселась, а меня нянечка просила помочь вам помыться. В приемном покое есть ванная. Пойдемте потихонечку, провожу вас.
— Зиночка, я не парализованная, что ты мне будешь помогать? — смутилась Антонина Ивановна.
Но Зинаида настаивала, и больная сдалась. Потянулась к тумбочке, ощупью начала в ней копаться. Разыскав кусок мыла, устало опустилась на подушку, тяжело дыша, произнесла:
— В какую развалину превратилась! Чуть пошевелилась и уже устала.
— Врач сказал — от нервов это у вас. Ну, что вы так нервничаете?
Антонина Ивановна как-то опасливо заглянула в самые глаза Зинаиды и чуть слышно вымолвила:
— Одиночество заедает, тоска.
— О какой тоске вы говорите? Угол свой есть, пенсию получаете. Все у вас нормально.
— Вот и Игнатьевна тоже доказывает, — виновато заговорила Антонина Ивановна. — И я, может, раньше так считала. Главное, чтоб ни от кого не зависеть, чтоб на своих ногах держаться. А сейчас — стыдно кому признаться. Жить хочется так, чтобы было, как прежде. И заботы, и огорчения, и радости. Непонятно, конечно, это тебе. Я сама, старая, себя не понимаю. Иль из ума выживаю? — Вздохнула. — Разболталась.
— Нет, нельзя вам так думать, — покачала головой Зинаида, — нельзя, — добавила решительно.
— Я и сама знаю, — согласилась Антонина Ивановна. — Ну, а теперь пойдем в ванную, раз ты решила помочь мне.
Она приподнялась, неловко, боком, спустила ноги с кровати, нащупала тапки. С помощью Зинаиды встала, оперлась о ее плечо. Медленно пошли…
Самый маленький лучик, прорвавшись сквозь тучи, может осветить, согреть землю. Антонине Ивановне
