запрятал руки в пазуху пальто и пошел быстрее.
* * *
Спал Панас поздно и проснулся тогда, когда за дверыо его комнаты начала петь хозяйкина дочка. Она подметала пол в сенях голышом и дискантом вытягивала слова песни:
А мой миленький, голуб сизонький
Коника седлает...
Песня обрывалась, тогда быстрее ходил веник, но вскоре он утихал, и опять начиналась песня. Панас прислушался к песне, глянул на часы, быстро оделся и вышел умываться.
— Что-то никогда не видно вас,— обратилась к Панасу девушка,— всё вы пропадаете где-то, никогда не погуляете с нами. А у нас вчера вечерника была, всю ночь танцевали,— сообщила она.
— Ах, вот жаль, я не знал; пришел бы.
— Другой раз приходите, еще будет вечеринка,
— А примут ли меня девчата?
— Ого! Еще как! И полюбят!
— Если так, тогда обязательно приду.
— Смотрите ж...
Из дому Панас пошел в сельсовет. Шел улицею возле кооператива, надеялся встретить кого-нибудь из знакомых. От кооператива навстречу ему пошла женщина. Поравнявшись с ним, женщина заговорила долго и путано о больном теленке, просила разрешения зарезать его на мясо и, говоря, комкала пальцами угол байкового платка.
— Ты в совет, тетка, сходи, я не имею права давать такое разрешение, это совет делает,— говорил ей Панас.
Женщина не хотела понимать его слов. Она еще более настойчиво просила:
— Будьте таким добреньким, товарищ представитель, пожалейте меня, бедную, а то никак я правды не найду. У кого так и слишком жирно, а кому так и совсем надо постить. Где ж она та правда? Кто так и свиней, и телят порезал, а я, пускай люди вот скажут, не враг какой-нибудь, все свиньи живые, а теленок больной, третьи сутки не сосет, в рот не может взять...
Со стороны подошел мужчина. Он вмешался в разговор.
— Вы пособите ей, товарищ, теленок этот у нее какой-то нескладный, клыки у него, что ли, во рту, сам себе поколет и не берет сосать, потому что болит... А так у нее все имущество не разбазарено, все на месте, как было.
Поддержанная словами мужчины, женщина не отходила.
— Вот и соседи знают, какой я есть приятель советской власти, поросенка я даже и не тронула, раз власть разбазаривать не разрешает, а теленок совсем плох, совсем не сосет...
Объяснений Панаса женщина не слушала, не хотела понимать их, и Панас отошел от нее, посоветовав:
— Иди, тетка, в совет, к Камеке, а я сейчас приду туда, может что-нибудь сделаем.
Но к Панасу подошли еще две женщины, и старшая сразу заговорила:
— Как мы слышали, вы много где людям, товарищ, душу подняли, так просим и к нам прийти, поговорить с нами немножко.
— Обиду нашу выслушать,— добавила другая,— а то никто к нам не заглядывает. Слышим мы, говорят это все, что ходит представитель, так мы ждали-ждали и видим,— никак он к нам не дойдет, все мимо проходит, и пошли искать... Так вы приходите, мы от имени всех просим.
— Я приду,— ответил Панас,— скоро приду на ваше собрание.
Подошла Галина и поздоровалась за руку. Женщины попрощались.
Уходя, старшая еще раз сказала:
— Так приходите, товарищ, а то обидимся.
— На этих днях приду, тетеньки.
— Вот будем рады,— отозвалась женщина,— а то мы ничего не знаем, запуганные мы.
— О чем это она? — спросила Галина.
— На собрание к себе приглашают, я у них не был еще.
— Неужели не был? А я думала, что ты всех уже обошел в нашем совете.
— Как видишь, не всех. А ты чего так рано здесь?
— Тебя давно не видела,— игриво ответила Галина,— тосковать начала, вот и пришла.— И добавила: — Сатин будут давать на платье, так я хочу взять себе.
— А-а, ну, бери, бери, наряжайся, хлопцы больше любить будут.
— И я так думаю... А ты не слишком болтай, а то бабы поглядывают, еще сплетничать начнут. Я пойду. Приходи к нам.
— Приду на днях.
— А вчера, наверное, страшно было идти? — сказала и смутилась.
— Нет, я даже не заметил, как пришел домой.
— А я думала — боялся. Ну, я пойду. Ты слышал,— проговорила она, уже отходя,— поселок ночью сгорел.
— Поселок?
— Да.
— А я думал, что в соседнем сельсовете.
— Нет. Поселок. Наверное, сами как-то не досмотрели...
Галина пошла в магазин, а Панас направился в сельсовет. На улице ожидала его женщина и все так же мяла пальцами угол большого байкового платка. Она в сельсовет пошла вместе с Панасом.
* * *
Близилась весна. С утра и до самого вечера небо было чистым, незатуманенным, и по небу, забирая с каждым днем все больший круг, проходило свой путь солнце, обильно поливало заснеженную землю светом и бесстыдно заглядывало в окна Панасовой комнаты, напоминая о весне.
Панас лениво потянулся, ночыо не отдохнул, хотелось спать, отбросил от себя газету и отвернулся к окну. Посидел немного так, глядя во двор, потом лег на подоконник грудью, положил руки и на руки склонил голову. Солнце ласково согревало голову, и не хотелось поднимать ее.
По дороге от кооперации шли женщины. Они остановились и перед тем, как разойтись, о чем-то беседуют. Одна из женщин развернула небольшой сверток, показывает другим. Сбоку стоит Галина, голову, повязанную платком, она подняла вверх и глядит на солнце. Солнце светлое и по-весеннему радостное. По-весеннему радостная и Галина. А то, как она глядит на солнце, прищуривая глаза, напомнило Панасу прошлое, и его, и Галины.
Панас вырос вместе с Галиной, и наверное потому, что рос с нею вместе, почти на одном дворе, ощущал к ней дружескую привязанность и держался с ней запросто. Эти отношения шли с детских лет, когда вместе играли, вместе лазали по огородам. А потом уже, значительно позже, близость эта начала теряться. И когда Галина, как в детские годы, иногда обнимала его за шею и наклонялась к нему, чтобы сказать ему что-то на ухо, он розовел, его щеку обжигало тепло щеки Галины, а руки дрожали, касаясь локтями ее груди. Чувствовал тогда Панас, что в его отношениях с Галиной появляется нечто новое. Впервые он ощутил это однажды во время разговора с Галиной на вечеринке. Галина долго кружилась в польке, в вальсах, пока совсем не устала, схватила Панаса за руку и повела его за собой на двор. В
