время вели разговор, а потом начали понемногу расходиться по домам. Наконец остались только пришедшие раньше всех Овез и его товарищи. Они так и сидели в рабочей одежде, с пятнами от виноградного сока на комбинезонах, потому что услышали о приезде Хошгельды в саду и отправились к нему прямо с работы, не заходя домой.
Особенно неряшливым выглядел, как всегда, Вюши Непутевый. Он и в детстве ухитрялся сесть в самое неподходящее место и обычно приходил в школу весь испачканный. Хошгельды и Овез, которые учились на несколько классов старше, не раз стыдили его за это. Однако Вюши был неисправим и еще с малых лет стал постоянным предметом насмешек со стороны сверстников.
Он и вообще-то отличался странностями; постоянно носился с какими-то нелепыми затеями, которые возникали в его голове с такой же легкостью, с какой он вскоре забывал о них. Поэтому, когда Вюши уже стал юношей, к нему накрепко прилипла эта кличка — Непутевый. Впрочем, он был хорошим товарищем, отличался честностью и настолько добродушным нравом, что даже сам, вместе с другими, охотно подшучивал над собственными неудачами. И к нему все относились хорошо, особенно после гибели на фронте его отца.
— Мне довелось побывать во многих колхозах, — продолжал рассказывать Хошгельды. — Помню, приехал я в одно село на Украине. Везде электричество, цветы, чистота. Доярки в белых халатах ходят…
Вюши решил, что Хошгельды намекает на него, и поспешно перебил его:
— Ты на меня не смотри, я еще не успел переодеться. Мы как узнали от Бахар о твоем возвращении, так сразу сюда и отправились. А потом — на сборе винограда кто угодно выпачкаешься! Сейчас приду домой, — помоюсь, переоденусь. Ты, может быть думаешь, Хошгельды, что мы тут не моемся?
— Я знаю, что ты моешься, да только, наверно, плеснешь водой из черного кумгана — и все.
— А вот и не угадал! — вмешался в спор Овез. — Мы, комсомольцы, недавно тут душ оборудовали. Ты вообще теперь многого здесь не узнаешь. Телефон провели, киноаппарат получили, — собираемся весь колхоз, радиофицировать. Клуб надеемся построить.
— А я-то думал, что здесь все по-прежнему осталось, — признался Хошгельды.
— Нет, с таким партийным руководителем, как Чары-ага, мы на месте не стоим, — объяснил Овез.
— Чего мы тут расселись, пойдем-ка в сад, родного винограда отведаешь, — встав с места, предложил Джоммы. — Тоже ведь давно не ел, наверно? А виноград сейчас прохладный, сочный.
— Что, ж, пойдемте, — согласился Хошгельды, и все четверо двинулись по освещенной луной тропинке, ведущей в виноградник.
— Да, Овез, все-таки ты нарушил наш уговор, — говорил, обращаясь к старому другу, Хошгельды. — Помнишь, еще в девятом классе мы оба решили во что бы то ни стало пойти в вуз.
— Ты всегда был настойчивее и решительней меня, — признал превосходство товарища Овез.
— Для этого особой решимости не. требуется, — возразил Овезу Хошгельды.
— Хорошо, что Хошгельды учился на агронома, а не кончил курс по санитарии и гигиене, — шутливо заметил Вюши. — А то бы мне не сдобровать.
— А тебе и так не сладко придется. Уж я за тебя теперь возьмусь.
— Так уж. получилось. После войны вернулся домой, думал не надолго, а тут сразу работа захлестнула, потом женился, семья…
— Надо было вырваться, — похлопал Овеза по плечу Хошгельды. — Жена ведь у тебя тоже колхозница…
— Вот тебя скоро женят, — засмеялся Овез, — посмотрим, что ты тогда скажешь.
— Ну, если я женюсь, то жена у меня тоже учиться будет, — возразил Хошгельды. — Я с твоими доводами не согласен.
В самой гуще виноградника был сооружен небольшой навес, где люди укрывались от зноя. Там обычно находился старый садовод Нурберды-ага, который ловко орудовал рогаткой, отгоняя стаи воробьев и скворцов, любителей поживиться сочными гроздьями.
Но за последнее время к пернатым хищникам присоединился еще один, куда более осторожный и расчетливый, беспощадно опустошавший лучшие лозы. Поэтому старик по ночам забирался на крышу навеса и сторожил там, прислушиваясь к каждому шороху.
Вот и сейчас, сидя наверху, он сразу заметил приближавшихся к навесу молодых людей.
— Вы что, ребята, пришли винограда поесть? — крикнул он с крыши.
— Да, Нурберды-ага…
— Ах, это ты, Овез? Бери, сынок, бери. Там внизу, в ведерке, он хоть и помятый немного, но вкусный.
Когда Хошгельды, приветствуя старика, назвал себя, Нурберды-ага с неожиданной для его лет ловкостью спустился с крыши и подошел поздороваться.
— Благополучно ли вернулся, сын мой? — ласково обратился он к молодому человеку. И, радушно пригласив всех поси-деть с ним, вытянул из колодца бадью холодной воды и облил лежащий в ведерке виноград. — Вот, дети мои, берите, ешьте.
Молодые люди поставили ведерко посредине и один за другим запустили туда руки. При свете луны каждая вынутая из воды виноградная кисть блестела подобно янтарным бусам.
А Нурберды-ага, присев в сторонке, принялся рассказывать:
— В этом году урожай у нас выдался наславу. Жаль только, сад плохо обработали — рабочих рук не хватает. Правление наше все трудодни экономит на винограднике. Мол, и без того на хлопчатнике и на бахчевых не управляемся. А ведь, если бы этот сад да как следует возделать, то можно урожай получить в два раза больше. Все дело в том, чтобы как следует вскопать его и напоить зимними водами.
— Правильно, Нурберды-ага! — горячо подхватил Хошгельды. — И необходимо этого добиться. Тут надо все наново переделать, чтобы машины пришли нам на помощь, тогда и трудодней столько не понадобится.
— Машиной здесь ничего не сделаешь, ей тут и пройти негде, а взрыхлять землю обязательно надо. Это первое условие. — Нурберды-ага немного помолчал, а потом, будто вспомнив о чем-то, заговорил снова. — Вот, рассказывают, в давние времена был у одного старого человека небольшой сад. Когда пришла этому человеку пора возлечь на смертном одре, он призвал к себе сына и сказал ему так: «Сын мой, если после моей кончины падет на твою голову беда и окажешься ты в нужде и бедности, отыщи тогда кувшин с золотом, который зарыл я у нас в саду под одним из виноградных кустов». Как только умер этот старый человек, сын его перестал за своим садом ухаживать, ну и, конечно, вскоре впал в бедность.
— А как же клад, золото? — поинтересовался Вюши.
— Погоди, имей терпение. Недаром говорится, дно терпения — чистое золото. Да, так вот, — продолжал старик. — Промотал сын все свое имущество и остался совсем голым. Тут он и вспомнил о наказе отца. Дай-ка, думает, поищу я тот кувшин с золотом. Найду — опять заживу. Взял он в руки лопату и пошел в сад. Разрыл под одним кустом — ничего. Опять заравнял землю.
