Из парка он вернулся сутулый. В парке он узнал от Груши, что Стешка еще в ночь уехала в Алай, к Маше Сивашевой, и теперь ему не дождаться, когда Стеша посмотрит на него так же, как там, на дне лодки…
Он раздраженно отдал распоряжение, чтобы в Алай, «на завоевание сел», послали Николая Пырякина, Шлёнку – в Широкий Буерак, на Бурдяшку, а себе взял Никольское.
Ячейка – а ячейка состояла из четырех лиц: Богданова, Давыдки Панова, Николая Пырякина и Кирилла – запротестовала, рекомендуя в Широкий Буерак Захара Катаева.
– Что? – оборвал Кирилл. – На Бурдяшке голь перекатная. Если туда я поеду или Захар – нам не поверят: вы-де и до коммуны жили ладно. А вот пошлем туда Шлёнку: он от них ушел в коммуну, с ними когда-то жил, а теперь и лучше ест, и чище одевается, и умнее.
– Может, мне, Кирилл Сенафонтыч, это повесить? Вот сюда, – серьезно проговорил Шлёнка, показывая рукой на горло. – Эту тряпочку… как называется… галстук…
– Вот еще! – Кирилл недовольно рассмеялся и, садясь верхом на лошадь, добавил: – Ты это брось. А вот что: знаешь, как диких слонов приручают? Их загоняют в огромную калду, а потом к ним подпускают ученых слонов, те их и уговаривают.
– Это ты меня слоном?
– Не обижайся: лучше быть ученым слоном, чем балбесом. Ты сделайся крепким, как дуб, – чтоб ни одна пиявка не впилась в тебя. Ты ведь ныне не Шлёнка, а Василий Брусков.
Дни бежали – тревожные и буйные, как степной ветер. Собирались мужики в соседних селах, спорили с утра до позднего вечера и, расходясь, просили Кирилла:
– Повремени, пожалуйста, годок-другой…
– Ну, что тебе больно приспичило?
Кирилл не отступал, хотя на торфянике уже работало достаточное число людей. По плану они предполагали в течение месяца вывезти на завод сто тысяч пудов торфа, а вывезли триста тысяч. Оказалось, каждый за этот месяц выгнал тройную норму. Хорошо у них было и в поле. В поле из земли таращился турнепс и зеленело просо. По определению Богданова, турнепс должен был дать пять-шесть тысяч пудов с каждого гектара, и под турнепс готовились длинные канавы, похожие на братские могилы, а под ботву – простые, придуманные Захаром Катаевым, силосные башни. Давыдка же скупал на базарах молодой скот, главным образом волов, и ставил их на откормку в широкие кошары, сделанные из фанеры. Это предприятие оказалось одним из выгоднейших для коммуны: средства на скупку скота были отпущены из области рабочим кооперативом, коммуна должна была вскормить скот, отправить его на убой и за это получить определенный процент – за год тысяч пятьдесят – семьдесят. Кирилла даже пугало – деньги к ним валили со всех сторон. Недавно Птицесоюз отпустил им огромную сумму на разведение кур, гусей, уток. Богданов срочно заложил инкубаторы, отобрал у всех коммунаров кур и глиняные постройки старого дома занял под курятник. Коммунары же переселились в новый дом, уставили квартирки новыми кроватями – и вдруг стали замечать грязь: бабы мыли окна, мели двор, посыпая его песком. А дедушка Катай разбил посередь двора клумбу, насадил цветов и заставил ребятишек поливать и караулить их. Новые коммунары, во главе с артелью Захара Катаева, продали в деревне свои халупы и на вырученные средства заложили двухэтажный, из сосновых бревен, дом. Все шло как будто хорошо. В коммуне стал раздаваться смех, появился задор: каждый, работая, радовался тому, что живет и работает в коммуне. И Кирилл мог бы быть опять довольным, мог бы успокоиться, но то, что крестьяне окружающих сел упорно не шли в коммуну, расстраивало его еще и потому, что он не отыскал основной причины их упрямства. Поэтому он сегодня и заехал в Широкий Буерак. Перед тем он побывал в Алае, в районном исполнительном комитете, где как член ЦИКа проверил работу. Рик уже готовился к осенней посевной кампании, составлял планы.
– Вот, – говорил предрика Шилов, – только составили план – и опять ломай. Составили, указали, что коллективизировано у нас население на три процента, а ты там поднялся и все сломал: гляди – еще семьдесят три артели организовались, теперь у нас коллективизированы сорок восемь процентов. Ты, хоть и член ЦИКа, а согласуй с нами, с планами.
Кирилл на это только покачал головой и спросил:
– Что же вы думаете делать по посевной кампании?
– Семян чистосортных тысяч пять пудов нам надо завезти.
– Откуда?
– Откуда? Это дело не наше. Наше дело плановать, а там, в городе, лучше нашего знают – откуда.
«Бумага заела людей», – решил Кирилл.
С таким впечатлением он отправился в Широкий Буерак.
Оказалось, в Широком Буераке за лето две артели – артель бурдяшинцев и артель «Необходимость» – слились в одну артель «Самосила».
«Конечно, такое название придумал Плакущев», – мелькнуло у Кирилла, когда он прочитал вывеску на коньке избы Митьки Спирина.
Во дворе толпились мужики и бабы, а под сараем, за столом рядом с Митькой Спириным, лениво посматривая на всех, сидел Шлёнка. Митька вертелся на табуретке и тревожно выкрикивал:
– Граждане, не курите, прошу вас: ментом ведь сарай вспыхнет.
А Плакущев уговаривал Шлёнку:
– Мы ведь заодно с вами, – говорил он. – Но всякую штуку ждать надо. Вон яблоки на дереве. Зеленое съешь – пронесет тебя. А созреет – полезность большую для человека имеет. И нам созреть надо. Чего говорить – у вас там, на «Брусках», любо глядеть – рай земной. Рай. И назад возврату нет – отрублено. Да ведь это я могу сказать другому, – кто уразумел. А темный народ «воспитать следует, освободить его от глупого, а потом сказать: «Пожалуйте в коммуну». Не всякого ведь можно в горницу пустить. Вон Епиху Чанцева пусти – он тебе все облюет, обслюнявит.
– Действительно, – согласился в угоду Плакущеву Епиха и заерзал на заднице. – Было дело – на свадьбе… Меня угостили, а я измазал все. Я ведь озорной.
– Вот я и говорю, – чуточку подождав, чтобы слова Епихи дошли до всех, закончил Плакущев. – Не порите горячку. От чистой души тебе говорю: воспитать народ надо допрежь то ись.
Тут вцепился Илья Гурьянов. Он так же, как и всегда, засунул руки в карманы, сжался, точно ему было холодно, – и выдвинул свою линию:
– Я хочу говорить здесь, граждане, не ради красного словца, – начал он, глядя на Плакущева с величайшим презрением. – Есть люди, которые сейчас, припертые, полезут к черту на рога. Как говорят: таракана булавкой коли, и он запоет.
– Зря! Уйми, Никита, ведь отец ты, – с упреком посоветовал Плакущев.
– Чай, вот послушаем, – ответил Никита.
Илья говорил плавно, убедительно, то и дело цитировал Ленина, постановления партсъезда, и все это переворачивал по-своему. Он говорил о том, что когда-то Ленин сказал – если мы дадим крестьянину сто тысяч тракторов, то и он скажет: я за коммунию, то есть за коммуну. И Илья спрашивал: где же тракторы? Потом он перескочил на неграмотность и вновь указал на Ленина и на то, что в прошлом году с Широкого Буерака по самообложению взято три с половиной тысячи рублей, а на ликпункт отпущено риком всего только четыреста рублей. Затем он повернул в другую сторону – что-де, вот на юге построен огромнейший («таких нет в мире!») сельскохозяйственный завод, который ежегодно выбрасывает на рынок несколько десятков тысяч плугов, борон, веялок, жаток – то есть всего того, что нужно единоличному хозяйству…
– А при коллективе, – говорил, забирая толпу в руки, – сами знаете, и тот инвентарь, какой у нас есть, лишний. Стало быть, строя коммуну, мы подрываем нашу промышленность и наносим огромные убытки стране.
«В самом деле, на кой черт строили такой завод? – подумал Кирилл. – А Шлёнка, конечно, с Ильей не справится: жуют его с обеих сторон – и Илья и Плакущев».
– Я не хочу здесь защищать зажиточных, – раскинул сети Илья, чтобы поймать в них зажиточных. – Но, когда и с зажиточными поступают, не соблюдая революционной законности, я против.
– Вот именно что, – прервал Шлёнка и немедленно смял Илью, как лошадь копытом – воробья. – Вот именно что зажиточных… ты с этого бы и начал.
– Я ж не кончил… не кончил я… – запротестовал Илья.
– Кончал бы. Кто тебе не велел? Так вот, мужики, что делать будем? – спросил Шлёнка, обращаясь ко всем.
– Что? – Еле сдерживая себя, вперед высунулся Никита Гурьянов. – Мы ж тебе сказали: не пойдем. Секи вот мою башку на бревне, а в коммуну не пойду, супротив она мне.
– Вы дайте нам слободу, слободу дайте, – загнусил Маркел Быков. – Мы и без вас обойдемся. Бывало, и машин этих не было, а хлеб не знали куда девать.
– Есть предложение, – не обращая внимания ни на Илью, ни на Никиту, ни на Маркела Быкова, заговорил Шлёнка, – всем пойти в коммуну. Кто против? Прошу поднять руку.
Бурдяшинцы и криулинцы сбились плотнее и чуточку попятились от Шлёнки, как стадо коров от мчащегося им навстречу автомобиля.
– Хитер, пес, – пробормотал Никита. – А ты голосуй и «за» и «против» – вот по-честному.
