Но как они могли успокоиться, когда нечего было есть, когда тиф нет-нет да и выхватывал из их рядов людей, а до конечной цели еще оставалось больше четырех тысяч верст?
Но пришлось и им учиться терпению. Просидев здесь два-три дня, они поняли, что нетерпение и жалобы не помогут, другим приходится еще труднее.
Что это было именно так, беженцы убеждались ежеминутно. Следовало лишь походить около других поездов или в обеденное время не закрыть двери вагона, и около них сразу же появлялись серые, похожие на тени лица и безумные, жутко блестевшие глаза заглядывали в вагон. Эти люди терпеливо и робко бродили вокруг, беззастенчиво смотрели, как другие едят, и взглядами, полными немой мольбы, провожали каждый кусок, подносимый ко рту. Они не ели уже много дней и стали так же неразборчивы, как умирающее от голода животное. Им ничего уже не было противно, они ничем не брезговали. С дракой, вырывая друг у друга из рук, налетали они на помои, выливаемые иногда за дверь; жадно хватали каждую шкурку сырого картофеля, грызли кости, вылавливали все крупинки пищи, оказавшиеся в помоях. Просить и умолять они не осмеливались, но их немое покорное ожидание, их скорбные взгляды действовали сильнее всяких слов.
Все время, пока поезд стоял в Татарской, лил дождь, иногда падал мокрый снег и дул холодный ветер. Солнце ни разу не засияло над этим гибельным местом. Темные ночи сменялись серыми днями. Поезда приходили и уходили, а эшелон беженцев не двигался с места.
6
Стояло отвратительное ненастье. Новый состав с волжанами остановился рядом с эшелоном алтайцев и загородил от них длинный, пустынный перрон станции. Янка с утра вместе с другими парнями отправился за дровами, нарубил изрядную вязанку маленьких березок и теперь сушил у печки промокшую одежду. В степи Фриц Силинь сообщил ему приятную весть — он сегодня передал Лауре письмо.
— Это произошло так. Лаура по утрам ходит за кипятком, я заметил это еще раньше. Поэтому, как только она ушла, я отправился следом. На перроне не было ни одного человека, и я теперь действовал совсем иначе, чем в Бийске. Просто подошел к ней, поздоровался и сказал: «Извините, я должен вам кое-что передать, — вынул письмо и подал ей. — Это от моего друга». Она удивленно посмотрела мне в глаза и хотела уйти. «Простите, но вы меня совсем не знаете», — сказала она. «Но мой друг вас знает, и вы его тоже», — сказав это, я сунул ей письмо в руку и ушел. Потом я увидел, что она, улыбаясь, положила письмо в карман.
Кругом была слякоть, в печной трубе завывал ветер, и каждый сильный порыв его вдувал в вагон клубы дыма. Но Янка чувствовал себя чудесно: он опять напомнил Лауре о себе и знал, что она теперь о нем думает. Тут же рядом, через четыре вагона… Это гораздо ближе, чем от горелого леса до долины Казанды. Янке уже не нужно закрывать глаза и вызывать в своем представлении образ и голос Лауры. Нет, он может выйти из вагона и встретить ее, поздороваться с ней и потом думать весь день о том, какой она была сегодня. В Новониколаевске он встретил ее одну между чужими вагонами, и Лаура так ласково ему улыбнулась, что у него замерло сердце. Но он не остановился и не спросил:
— Как вы поживаете?
Позже, в Каргате, он видел Лауру в зале ожидания станции. Она холодно ответила на приветствие Янки и отвернулась, видимо, обиделась на что-то. Но на что? Теперь Фриц опять передал ей письмо. Хорошо ли это?
Когда в вагоне заговорили о том, что нужно пойти за кипятком, Янка надел теплую тужурку и сказал:
— Давайте посуду, на этот раз схожу я.
Он взял четыре больших бидона и отправился на станцию. У кипятильника они встретились. Лаура первая набрали кипяток и пошла. Но это ничего — до эшелона изрядное расстояние, а она идет медленно, совсем медленно, словно ожидая чего-то. Как медленно сегодня течет вода! Прошло немало времени, пока Янка наполнил бидоны и поспешил следом за Лаурой. У эшелона волжан он нагнал ее. Когда Янка поравнялся с ней, она искоса взглянула на него, улыбнулась и поставила посуду на землю, дуя на пальцы.
— Очень горячий кипяток… — сказал Янка.
— Да, горячий… — ответила она.
Им нужно было переходить через тормозную площадку. Янка первым взобрался на площадку и взял у Лауры посуду. Потом он спустился с площадки по другую сторону поезда и опять взял бидоны Лауры и свои. Поставив их на землю, он ждал, пока она спустится.
— Спасибо, — произнесла она. — Вы не обожглись?
— О нет, совсем не так горячо.
— Да, теперь уж, наверно, остыл.
Вот и все. Лаура ушла в свой вагон, Янка — в свой. Позже он сообразил, что не следовало так быстро спускаться с тормозной площадки — тогда и Лаура поднялась бы туда, и он мог бы ее о чем-нибудь спросить. Возможно, она и сама заговорила бы.
К вечеру погода немного улучшилась. Янка вышел погулять и у ворот депо нашел несколько вагонных буферов. Он поднял один из них вверх. О, у него еще есть сила в мускулах. Потом, когда он будет есть больше мяса, сможет поднимать два, три буфера одной рукой — Зитары сильная порода. Жаль, что Лаура не видит его.
Возвращаясь обратно, он встретил Лауру и Руту. И на этот раз она добрая — вероятно, та неизвестная обида забыта и прощена. Она даже оглянулась, пройдя мимо Янки, и у него после этого весь вечер было веселое настроение. Радостный, взобрался он на соседние верхние нары и стал играть в шашки с Айей. Он все время выигрывал, а Айя, краснея, улыбалась своим проигрышам. Янка мог выигрывать сколько угодно, ведь он ясно видел расположение шашек на доске, а глаза Айи были затуманены присутствием Янки и его неожиданной любезностью. Изредка, переставляя шашки, их пальцы соприкасались. Янка ни о чем не думал, он только чувствовал — пальцы девушки горячие и слегка дрожат, вероятно, от волнения. Но Айя… Наконец он опомнился, сообразив, что нехорошо поступил, взобравшись на нары Айи.
— На сегодня довольно, — сказал Янка и спустился с нар.
Айя ничего не ответила.
Укладываясь, Янка размышлял: «Все-таки как странно, что даже здесь, под сенью голода и смерти, возможна такая вещь, как любовь. Какая это, в самом деле, удивительная сила! Ее ничто не может заглушить, это дивный цветок, способный цвести при любых обстоятельствах и в любых условиях. Для него не страшны темнота и холод. Он обходится без солнечного света и тепла, пускает корни в самой скудной почве и способен вытянуть жизненные соки даже из каменистого грунта».
И еще одна странность: покорно и скромно мечтал Янка о Лауре, ему было достаточно одного ее ласкового взгляда; одно приветливое слово из ее уст и мимолетная улыбка наполняли его счастьем. Больше он ничего не требовал! Но точно такой же была Айя — покорная и непритязательная. И если б он пожелал, то мог бы доставлять ей счастье каждую минуту, он, этот богач из вагона номер двадцать, ибо всякое его слово, обращенное к Айе, было для нее точно кусок золота. Оно значило больше, чем хлеб, мясо и пшенная каша, которых требовало тело, и он мог рассыпать эти богатства полными пригоршнями: Но он скупился. Такой же была и Лаура. А не могло ли быть, что Лаура ожидает, когда он станет более щедрым? Может быть, она, так же как Айя, ловила дары его любезности и лишь гордость не позволяла ей выказывать это так открыто, как делала Айя? Лаура была более сильная натура, Айя слабее. Янке нравились сильные люди.
7
На шестые сутки ушел польский эшелон. Теперь настала очередь латышей. Но вечером, когда из депо вышел единственный свободный паровоз и комендант предупредил беженцев, чтобы они не уходили далеко от вагонов, людям пришлось пережить новое разочарование: в самый последний момент начальник станции отозвал паровоз, так как ночью ожидался воинский эшелон и он не имел права отдать единственный паровоз беженцам.
Воинский эшелон прибыл, и через час его уже не было в Татарской. До утра прибыли еще два состава из Омска, но паровозы отдали продовольственным маршрутам, и алтайцы глядели, как умчались на запад черные паровые кони. Беженцы простояли на станции весь седьмой и восьмой день. Кто-то из железнодорожников сказал, что поляки «подмазали» и поэтому уехали. Теперь стало понятно, почему беженцев здесь морили: без взятки не уехать. Паровоз нужно купить за деньги.
«Комитет дорожного фонда» без ведома Карла Зитара опять собрался на совещание. В фонде еще оставалось полмиллиона рублей, но члены комитета берегли их для более важных мест — Омска и Екатеринбурга. Нечего делать, решили израсходовать последние запасы и послали к начальнику станции представителей.
Вечером взятку отправили по назначению. Ночью из депо вышел паровоз, и его прицепили к эшелону алтайцев, хотя на соседних путях стоял длинный продовольственный маршрут. Промучившись девять суток на месте, беженцы опять почувствовали успокаивающее движение вагона, но уже не ощущалось той радости, которую они испытали, когда поезд впервые тронулся со станции Бийск: слишком многое уже упущено.
