пальцем по бумаге, которую держал в руке. – Ты один пришел оттуда?
– Один.
– Что же он тебе командира не дал для связи, чтобы его обратно послать? Старый, старый, а тоже маху дает.
– Он дал командира, его убили по дороге.
Только теперь вспомнив, что у него документы и оружие Филипчука, Сабуров выложил все на стол.
– Так. – Проценко нахмурился. – Сильно стреляли?
– Сильно.
– Днем не пройти там?
– Днем совсем не пройти.
– Да… – протянул Проценко. Он, очевидно, хотел что-то сказать и не решался. – А мне завтрашней ночью штурм делать. Как же это его убили?
– Кого?
– Его. – Проценко кивнул на лежавшие перед ним документы Филипчука.
– Смертельно ранили, потом тащил его, потом умер.
– Да… – опять протянул Проценко. У Сабурова смыкались глаза от усталости. Он смутно чувствовал, что Проценко хочет послать его обратно к Ремизову, но не решается об этом сказать.
– Егор Петрович, – обратился Проценко к сидевшему тут же начальнику штаба. – Пиши приказ Ремизову. Все предусмотри, как решили: и точный час, и ракету – все.
– Я уже пишу, – отрываясь от бумаги, ответил начальник штаба.
Проценко повернулся к Сабурову и чуть ли не в пятый раз повторил:
– Да… Ну ты чего сидишь-то? Ты приляг пока. – Он выговорил это слово «пока» осторожно, почти робко. – Приляг пока. Ну-ну, приляг. Приказываю.
Сабуров вскинул ноги на скамейку и, приткнувшись лицом к холодной, мокрой стене блиндажа, мгновенно заснул. Последней блеснувшей у него мыслью была мысль, что, наверное, его все-таки пошлют, ну и пусть посылают, только бы дали сейчас поспать полчаса, а там все равно.
Проценко, прохаживаясь по блиндажу, ждал, когда начальник штаба допишет приказ. Иногда он на ходу взглядывал на Сабурова. Тот спал.
– Слушай, Егор Петрович, а если Вострикова послать?
– Можно Вострикова, – согласился начальник штаба. – Вы на словах ничего не будете добавлять, только приказ?
– Плохой приказ, если к нему надо еще что-то на словах добавлять.
– Если на словах не добавлять, можно Вострикова.
– Я бы его послал, – кивнул Проценко на Сабурова, – да трудно в третий раз за ночь идти.
– Идти труднее, а дойти легче, – заметил начальник штаба. – Он на животе уже два раза прополз, каждый бугорок, каждую ямку знает.
– Да… – опять протянул Проценко. – Придется. Должен быть там приказ. Алексей Иванович, – растолкал он Сабурова.
– Да, – поднялся Сабуров с той готовностью, с какой спохватываются накоротке заснувшие люди.
– Вот приказ, возьми, – сказал Проценко. – Когда дойдешь до Ремизова, пусть дадут нам зеленую и красную ракету над Волгой. А если ракет нет – три очереди из автоматов трассирующими. И после паузы еще одну. Отсюда будет видно?
– Да, – подтвердил Сабуров.
– Буду знать, что дошел и приказ донес. Ты по дороге-то не заснешь? – спросил Проценко, похлопывая Сабурова по плечу. – Вдруг проснешься, а уже день?
– Не засну. Немцы не дадут.
– Разве что немцы, – усмехнулся Проценко. – Здорово устал?
– Ничего, не засну, – повторил Сабуров.
– Ну ладно. Садись за стол.
Сабуров присел к столу, а Проценко, приоткрыв дверь, крикнул:
– Как там насчет чаю?
Потом Проценко сам вышел за дверь и тихо отдал какое-то распоряжение. Через две минуты, когда Проценко, Сабуров и начальник штаба сидели рядом за столом, Востриков внес медный поднос, на котором кроме трех кружек с чаем была горстка печенья и стояла только что вскрытая банка с вишневым вареньем.
– Вот, – сказал Проценко, – варениками угостить не могу, а украинской вишней – пожалуйста. – Он повертел в руках банку и подчеркнул ногтем надпись на этикетке. – «Держконсервтрест. Киев». Чуешь? С Киева вожу.
– Так все время с Киева и возите? – спросил Сабуров.
– Сбрехал, конечно. Где-то под Воронежем выдали. Люблю вишню… Ну давайте чай пить.
Теперь Проценко уже не возвращался к своим сомнениям – посылать Сабурова или не посылать. Выражать излишнее беспокойство – значило напоминать человеку, что ты думаешь о его возможной гибели. И Проценко неожиданно завел разговор о школе червонных старшин при ВУЦИКе, где он когда-то учился.
– Ничего учили. Вид был хороший: форма, галифе. Между прочим, хотя тогда и не принято было, но даже танцам и хорошим манерам учили.
– Ну и как, научили? – усмехнулся начальник штаба.
– А что, разве не заметно?
– Как когда.
Сабуров выпил кружку горячего чая, и ему опять захотелось спать. После второй он как будто немного разгулялся. Варенье было вкусное, какое он любил с детства, – без косточек. Проценко приказал подать по третьей кружке. Тут Сабуров почувствовал, что пора идти, и, сделав несколько глотков, поднялся.
– Что же не допил? – спросил Проценко.
– Пора, товарищ генерал.
– Значит, если ракет нет, дадите автоматные очереди, три и одну.
– Ясно, – сказал Сабуров.
– В сторону Волги…
– Ясно.
Откозыряв, Сабуров повернулся и вышел. Проценко и начальник штаба помолчали.
– Ну как, – обратился Проценко к вошедшему штабному командиру, – людей из батальонов вывели сюда?
– Выводят.
– Поторапливайтесь, скоро рассвет. Тогда выводить будете – людей потеряете… Считаешь, дойдет? – подумав о Сабурове, спросил Проценко начальника штаба.
– Надеюсь, что да.
– И я надеюсь. Была минута, когда отправлял его, хотел сказать прямо: дойдешь в третий раз – орден Ленина тебе, генеральское слово. Не утвердят, свой сниму, отдам!
Тем временем Сабуров полз по окончательно обледеневшей земле. То ли дело близилось к рассвету и немцы считали, что никто здесь больше не пойдет, то ли им просто надоело всю ночь стрелять по берегу, но он уже прополз половину пути, а сверху не грохнуло ни одного выстрела. Его даже начало пугать это – не будет ли засады? Он взвел парабеллум и, отвязав от пояса одну «лимонку», взял ее в правую руку. Хотя так ему было труднее ползти, но он не выпускал гранаты, держа ее таким образом, чтобы метнуть в первое же опасное мгновение. Потом он вспомнил о приказе. Ну что ж, вторую гранату в крайнем случае он бросит себе под ноги. Он благополучно прополз еще полсотни шагов и начал отгонять эти мысли. Подсознательное чувство говорило ему, что и на этот раз все сойдет. И действительно, он дополз до развалин на той стороне без единого выстрела за всю дорогу.
– Опять ты, Сабуров? – окликнул Григорович.
– Я.
– А Филипчук где?
– Убит.
– Где?
– Шагов семьдесят не доползли, – сказал Сабуров и вспомнил мертвое лицо Филипчука. Возвращаясь сюда, он спросил у командира роты, вытащен ли Филипчук. Услышав, что вытащен, он захотел сам посмотреть, где лежит тело, и посветил ручным фонарем в лицо Филипчука. Лицо было бледно. Кто-то из бойцов стер с него грязь и кровь. И в который раз в жизни Сабурову стало не по себе, что вот с этим человеком
