— Что же ты замолчала?
— Забыла… Нет, вру. Думаю.
— О чем?
— Бывает, что граница все-таки есть и ее не перейти.
Он был не из робких, а перед нею робел. Перед путаницей их отношений и обязательств совести — робел. Но сейчас подошла минута, когда можно заговорить о том, о чем они так долго молчали.
— Хочешь не хочешь, а границы никакой нет. Ты — любимая.
Несколько минут — а может, секунд — они были очень счастливы, потом Клаша положила ладонь на его рукав и еле слышно произнесла:
— Я давно хочу сказать тебе. Ты здоровый и удачливый, во всем удачливый. И я — в общем, у меня тоже все хорошо. А у него плохо. И он надеялся… я сама виновата, что он надеялся, мы так дружили, я совсем не знала, какая она — любовь. А теперь я не могу подбавлять ему горя. Ты больше не приходи, Павлик. Не приходи. Пойми — нехорошо.
Сколько бы он ни сопротивлялся в душе ее требованию, сколько бы он ни убеждал себя, что их разлука не принесет Степе ни любви, ни облегчения, — он сам не мог подбавлять горя Сверчку.
«Уехать! — решал он. — Уехать, сменить обстановку, закрутиться в новых заботах!»
Он еще не дал согласия на отъезд, когда разразилась беда.
Вот уже два месяца шла перебранка между Липатовым и начальником шахты, — разработка пласта подходила все ближе к станции, переступая границу участка, отведенного для подземной газификации. Липатов требовал, чтобы шахта прекратила проходку. Руководители шахты упирались, потому что как раз на этом направлении добыча угля росла день ото дня… Липатову было трудно ссориться с ними. Все — дружки-приятели. Участок, вклинивающийся в запретную зону, — его бывший участок, где и сейчас работает Кузьма Иванович.
Он попробовал уговорить Кузьму Ивановича — уйди добром.
— Да ты что, Михайлыч? — огрызнулся старик. — Или позабыл, что такое план? Заграбастали этакий мощный пласт и в ус не дуют!
— Так ведь опасно, Кузьмич!
— А ты погляди, где мы, а где ваши примуса — больше ста сажен. Породы там крепкие, не пропустят.
Стыдясь нетоварищеского поступка, Липатов все-таки позвонил в угольный трест и добился, что трест запретил шахте переступать границу размежевки. Начальник шахты в тот же день отругал Липатова по телефону:
— Экой ты сутяга оказался! Зарезать нас хочешь?
Приказ на то и приказ, чтоб его выполняли. Но Ваня Сидорчук, друживший с маркшейдерами шахты, разузнал и сообщил Липатову, что шахта продолжает «гнать добычь» из запретной зоны и до конца квартала — то есть еще две недели — свертывать там работы не собирается.
— Эх, надо бы дать сигнал в трест…
— Вообще-то говоря — надо бы…
Оба — шахтеры, они понимали, что их «сигнал» может сорвать шахте перевыполнение плана и получение премий.
— Пожалуй, за две недели слишком близко не подойдут?
— Напишу-ка я им бумаженцию с протестом, а там — как хотят, — решил Липатов.
Он составил для проформы солидную «бумаженцию» и вручил ее секретарше: свезите! Секретаршей работала жена Сигизмунда Антиповича, бывшего жонглера, сумевшего все-таки доказать, что когда-то, до работы в цирке, он окончил бухгалтерские курсы. Его бывшая партнерша писала плохо и все делала невпопад, но зато жила при станции и соглашалась на маленькую зарплату, да еще и возила бумажки в город, так как любила заодно побродить по магазинам.
— У меня текут боты, — интимным шепотом сказала она Липатову и поглядела за окно — с утра лил дождь. — Я поеду завтра, хорошо?
Дня через три из Москвы позвонил Олесов и таинственным голосом сообщил, что «некоторые представители» заинтересовались советскими работами по подземной газификации угля и сам — слышишь, Иван Михайлович! — сам товарищ Сталин обещал предоставить им возможность посетить донецкую станцию! Нужно срочно подготовиться к приему важных гостей и поглядеть, можно ли обеспечить в Донецке «дипломатический комфорт».
Недавно был заключен договор о ненападении между СССР и Германией. Липатов с большим скрипом принимал этот договор — он предпочел бы дать Гитлеру по морде.
— Западные соседи? — хмуро спросил он.
— Видимо.
— И что же, будем все им рассказывать и показывать?
— А ты в меру, Иван Михайлович, в меру!
— Это я могу: они мне пять слов не договорят, а я им — десять. Нехай едут… Но, значит, сам о нас знает?!
— Как видишь! — Голос Олесова вибрировал от возбуждения. — Уж постарайся, Иван Михайлович! Если все обойдется лучшим образом, нас так поддержат, так поощрят!..
— Это уж само собой, — сказал Липатов, взвешивая в уме, какие выгоды можно извлечь, если Сталин будет доволен…
— А когда они приедут?
— Дело за нами. Мне поручено доложить, когда мы приготовимся. Так что ты, Иван Михайлович, ради бога, форсируй!
Не успел Липатов повесить трубку, как раздался новый звонок. Главный инженер Донецкугля кричал не своим голосом:
— Ваш газ проник в шахту! На смежном с вами участке! Девять человек отравлено! Отключите свои скважины или что там у вас! Безобразие! Под суд пойдете!
Спорить в такую минуту не имело смысла. Побелев, Липатов приказал разыскать Светова, Коротких и Маркушу. Он не мог решиться один, хотя решение было ясно — прекратить процесс и залить пограничные скважины жидкой глиной, чтобы закупорить все трещины. Другого выхода не было, а этот означал — закрыть станцию на неопределенный срок и прекратить подачу газа на Азотно-туковый завод.
Они сидели вчетвером — руководители станции — и думали, понимая, что ничего иного надумать не могут…
Спокойнее всех был Светов, обычно самый горячий и несдержанный. Еще до того как Липатов изложил единственно возможное решение, он мысленно решил то же — и с этой минуты как бы омертвел. Убийство самого дорогого, что у него было, уже совершилось. Оставались формальности.
— Я предупрежу Азотно-туковый, им нужно подготовиться, — сказал он и начал звонить на завод.
Трое слушали, как он лишенным выражения голосом сообщил директору завода о случившемся. Трое слушали, как директор ругался и грозил жаловаться.
— Ну вот, — сказал Палька, вешая трубку.
Леня Коротких, отвернувшись, спросил, где взять помпу, глину и все, что нужно для заливки скважин.
Новый звонок заставил их подскочить: что еще?!
Звонил начальник шахты.
— Иван Михайлович, предпринимаешь ты что-нибудь? Газ распространяется по штрекам. Вывели на-гора́ всю смену! Как друга прошу тебя…
Липатов дал себе волю — отругался, а затем спросил, кто пострадал и в каком они состоянии.
— Двое умерли, не приходя в сознание. Семь человек очень плохи, в том числе Кузьма Иванович.
— Кузьменко? — ахнул Липатов.
— Кузьменко. Прошу тебя, Михайлыч, действуй!
— Действуйте! — сказал Липатов, не глядя на товарищей. — А я позвоню в Москву… Ох, боже ж мой! — Он вспомнил недавний разговор с Олесовым, совсем было выскочивший из памяти. — Ну, заварится каша!
Москву долго не давали. Липатов перевел заказ на срочный, потом на «молнию», но и «молния» оказалась медлительной.
Вбежал Ваня Сидорчук — его обычно румяное лицо побледнело.
— Иван Михайлович, что же это? Закрываем?
Липатов только рукой махнул: уйди ты со своей тоской, и без тебя муторно!
Не отходя от телефона, Липатов прислушивался к нарастающей тишине — отключили дутье… затих компрессор… с шипением вырвался на волю пар…
Под рукой затрезвонил телефон.
— Соединяю с Москвой!
Оживленный басок Олесова восхищенно воскликнул:
— Иван Михайлыч! Уже?! Ну, герой!
Липатов начал докладывать. То ли его голос был плохо слышен, то ли новость было трудно воспринять, — Олесов не понимал, требовал повторить, потом вскрикнул:
— Закрыть?! Да это же!.. Да ты понимаешь?!
И вдруг все смолкло в аппарате.
— Алло! Алло! — надрывался Липатов, остервенело дуя в трубку.
— Не кричите, абонент отошел от аппарата, — сердито вмешалась телефонистка и сама начала кричать: «Алло!»
— У аппарата Лидия Осиповна, — неожиданно ударил в ухо голос московской секретарши. — Бога ради, что случилось? Дмитрию Степановичу плохо.
— Пусть подойдет немедленно, черт вас дери! — заорал Липатов. — Немедленно!
— У него сердечный припадок, вызвали неотложную помощь, — тихо, а потому очень убедительно сказала Лидия Осиповна, — могу позвать Алымова или Мордвинова.
— Зовите Мордвинова!
Саша выслушал сообщение и несколько секунд медлил с ответом. Оба думали об одном и том же: мало того, что закроется на несколько недель или месяцев станция! — Сталин обещал показать станцию иностранным дипломатам, а теперь придется сообщить, что показывать нечего… Крупная удача может превратиться в катастрофу.
