двойник солнца потускнел, блеклая краснота закоптилась.
У ворот Куричев остановился. Отражение призрачно заструилось и истаяло, занавешенное тучами.
Он шел вдоль ограды, смотрел в просветы балясин на дом и ель. На крыльце алели в снегу следы, а на затененных перилах, тоже заваленных снегом, выделялась широкая вмятина. Это он вчера всходил на крыльцо, это он сидел на перилах. Здесь, в безмолвном доме, жила летом сестра-хозяйка Нина Солдатова.
— Нина, Нина!
Куричев продышал на стекле круглую ямку и заглянул внутрь комнаты. Там ничего не осталось, кроме чучела совы, иссохших пчелиных сот на столе, за которым составляли финансовые отчеты.
Он выходит на проселочную санную дорогу. Ездил однажды с Ниной в кумысную этой дорогой. Конь был неказистый, с мохнатыми бабками, ходок тарахтлив, Батый сидел на облучке.
Плотна дорога. Слюденист след полозьев. Звенят лыжи. Сиреневы лесные тени. В кронах сосен снегири. Сорока перелетает меж придорожных деревьев. Морозно. Величественно. Но тогда было лучше. Цветные поляны: гвоздика, иван-чай, синюха, пушица и колокольчики, колокольчики, колокольчики… С гранитных вершин скатывалось воркованье голубей. Батый то соскакивал с ходка в траву и нырял в ней, помахивая обрубком хвоста, то прыгал обратно и сидел на облучке, с веселой усталостью дышал, блестя влажными резиновыми подгубьями.
На голове Нины был белый платок, края она настолько выдвинула, что сбоку не было видно лица. В светлой сени платка колыхалась у лба черная прядь, сквозил меж ресницами ласковый блеск, в невольной улыбке покоились губы.
Она чувствовала себя счастливой. Да и как пребывать в другом настроении, едучи в ладном ходке, среди леса, обволакивающего теплым настоем хвои, березовой коры, муравейников, под небом цвета индиго, в солнечном омуте которого держат путь облака.
Кумысная стояла близ родникового ручья, закрытого ветками папоротников. Неподалеку желтел гладко оструганный длинный и узкий стол. Дальше лоснились бревна коновязей, за ними высились изгороди загонов; в одном резвились жеребята, в другом, вытягивая головы поверх жердин, ржали лошади с бархатной материнской тоской. Молодые стройные башкирки накидывали волосяные петли на шеи кобыл, выводили к коновязи, доили в туеса.
Нина познакомилась с одной из девушек — Линизой, взяла у нее укрюк и ловко заарканивала лошадей.
Когда Нина вбегала в загон, Куричев бледнел от тревоги: лягнут, наступят, укусят, стиснут. А она, пробираясь к недоеной лошади, проворно мелькала в табуне, оборачиваясь, смеялась.
С позволения Линизы Нина подоила пегую кобылу. И когда выливала молоко из туеса в бидон, к ней подбежал жеребеночек, ткнул мордой в плечо и отпрыгнул.
— Не бойся, — сказала Линиза. — Шалун.
Нина хлопнула ладонями. Он отскочил, игриво попрядал ушами и вдруг стрельнул к ней, промчался впритирку. Нина побежала за ним. Он запрыгал вполоборот, косясь дегтярным глазом. Едва Нина обвила его шею, он начал мягко вскидываться, словно хотел встать на дыбы.
Нине и Куричеву понравился кумыс: холодный, резкий, приятно отдающий солодом. Они сидели на высоких лавочках, облокотясь о длинный стол, и пили этот ядреный напиток. Во взгляде Нины было столько тепла и доверия, будто между ними установилась большая тайна. Да, пожалуй, у них тайна, но не такая, которую нужно скрывать, потому что она безнравственна, а такая, которая теряет очарование, если в нее посвятить постороннего.
Есть вещи, прекрасные лишь для одного тебя: ты потрясен их несказанным значением, другие же воспринимают их как нечто мизерное, серое, скучное. Они постигаются чувством. Осознавать их, что трогать крылья бабочки: сотрешь пыльцу, гравюру узоров, — лишишь полета.
На обратном пути правила Нина. Она держала вожжи в вытянутых руках, под гору сдерживала коня, и ее локоть оказался возле губ Куричева. Хотелось поцеловать этот шершавый локоть. До сих пор он не верит, что нашел в себе силы сдержаться.
У валунов, зияющих змеиными норами, они попали под ливень. Куричев хотел отдать Нине пиджак, но она воспротивилась. И пока дождь лил, Нина мокла, радостно рдея и поеживаясь.
* * *
Воспоминание взволновало Куричева не меньше, чем июльская явь с волнами колокольчиков, табуном лошадей, туесами, волосяными укрюками, игруном-жеребенком и ливнем.
Склоны были долги, подъемы круты. Разгоряченный и отуманенный воспоминаниями, он незаметно для себя переваливал гору за горой.
Кумысная до карниза была укрыта снегом, загоны угадывались по верхушкам кольев, на стол и лавочки надуло снежные барханы.
Куричев недвижно стоял около родника. Под коркой наста булькала вода. Куричев не страдал сентиментальностью, однако его умиляло то, что рядом, под мягкой высотой снегов, лежат травы, по которым минувшим летом ступала Нина. Неважно, что не осталось следа. Важно, что тепло думаешь о земле, где ты испытал счастье и где оно способно повториться в твоей душе.
Он загремел лыжами, миновал кумысную, загоны и скатился в лог к ракитнику. На ум пришли два красных солнца с красными столбами. Его воображение держало оба светила порознь, а когда они начинали сближаться, он упрямо раздвигал их. Они опять устремлялись друг к другу. Снова приходилось их разводить. Он не хотел допускать, чтобы действительное солнце содействовало с отраженным. Петляя меж кустов, он догадался, что не случайно представил те два солнца. У родника мелькнула давняя мучительная мысль: «Тоска о счастье — тоже счастье, но не утоленное». И в его сознании она преобразилась в солнце и его мираж, не такой яркий и светоносный, как оно само, и все-таки яркий и светоносный.
Среди ракит попадались болотца. Они белели вихрами кочек, коричневели высоко выкинутыми рогозовыми «шишками». Из одной, особенно крупной, Куричев выщипнул пучок мякоти и тотчас образовавшаяся в ней ямка начала дымиться хлопьями пушинок.
Размышления утомили Куричева и сложностью хода и, главное, изощренным стремлением пробиться к утешительным выводам. А нужно ли было убеждать себя в том, что довольствоваться надеждами почти то же, что вкушать исполнение надежд? Смотри, как ветер быстро распушает рогозовую «шишку». Смотри и отбрось тревожные мысли, не то с твоей душой будет то же самое, что с «шишкой», из которой ты выщипнул пучок мякоти. Смотри, сколько следов накружили зайцы и лисы. Беги по какому-нибудь, он уведет тебя в бездумье, желанное и сладостное. Следы. Много следов. Он устал, чтобы распутывать их хитрую стежку. Лучше скользить напропалую.
Что-то темнело поодаль от ракитника. Непременно лиса. Спать на открытом месте куда безопасней, чем
