Она любит даже просто пройтись по школьным коридорам, заглянуть в классы.
В кабинете литературы висят портреты писателей. Может быть, оттого, что нарисованы они детской рукой, исчезла привычная хрестоматийность, и они стали земными, хотя глаза кое у кого разной величины, а носы немного свернуты.
В вестибюле, сразу у входа, юные метеорологи вывесили календарь погоды и барометр. А рядом примостился плакатик, извещающий, что сегодня — день рождения Пети Шрамко и Вали Скобликовой, На огромной черной доске возле кастелянской острыми буквами выведено:
МОЛНИЯ!
ВОСЬМОЙ КЛАСС «А» ЗАДЕРЖАЛ ВЫГРУЗКУ ХЛЕБА
И ОТСТРАНЕН ОТ ДЕЖУРСТВА.
Сколько сейчас? Уже девятый час вечера. Можно, пожалуй, отправляться домой. Еще предстоит подготовиться к завтрашним урокам и написать Саше Захаровой. Она вышла замуж за «юрфакуса» заработала на Белгородщине в лаборатории рудника. По обыкновению людей, редко пишущих, Саша нет-нет да присылала длиннющие, обстоятельные письма.
…Леокадия пересекла площадь и вошла в сквер, заваленный снегом. Казалось, зима старательно подготовила его к Новому году. Меж веток, покрытых толстым слоем снега, мелькают городские огни. Так приятно подышать свежим воздухом. Замуровала себя в четырех стенах интерната! Надо будет повести ребят на лыжную прогулку. До сих пор этого нельзя было сделать — зима приходила по-чудному. До декабря лили дожди, почти ливни, и в небо из моря взметывалась нарядная, как праздник, радуга. Море словно радовалось, что на время, отодвинут неизбежный час скованности.
Но вот ударил мороз, подул свежий ветер. Море пыталось сопротивляться, било плотину немеющей волной, хотя на шандорах уже повисла бахрома сосулек. А позавчера повалил снег. И в школьном саду беспомощно увязли в снегу яблоньки, а молодая береза у порога, казалось, бежала от зимы в легком платье и, застигнутая врасплох, застыла с белой накидкой, наброшенной на голову.
Возле сквера Леокадия повстречалась с Генирозовым.
Он очень обрадовался:
— О, какая приятность! А я, откровенно говоря, иду и думаю о вас.
— Даже?
На Генирозове — короткое светло-коричневое пальто из ратина, темная шляпа.
— Я не помешаю вам, если продолжу — путь рядом?
Леокадия подумала, что, конечно же, помешает, «если продолжит», но укротила себя:
— Ну что вы, коллега.
Самое непонятное для Юрасовой в Генирозове было то, что преподавал русский язык он неплохо, до педантичности старательно. Ее удивила та ярость, с какой он обрушился на проект новых правил орфографии, словно с их введением он утрачивал свое какое-то чрезвычайно важное превосходство над остальными.
Приободренный ее ответом, Виталий Яковлевич стал долго и обстоятельно рассказывать о своей летней поездке на теплоходе «Россия».
— Больше всего мне понравился, откровенно говоря, тот сервис без которого я не признаю отдыха…
— А я признаю вещмешок за плечами и туристские тропы…
Он посмотрел на нее искоса: так и поверил!
Ему очень нравилась эта невеличка с темно-зелеными глазами маленькими ненакрашенными губами. Она, видно, вовсе не пользуется косметикой, может быть, поэтому лицо ее такое свежее.
— Кому что, кому что, — снисходительно улыбнулся Генирозов. Вы, наверное, и в быту непритязательны. Будете выгодной женой.
— Это в каком же смысле?
— Ну, не расточительницей.
Леокадия фыркнула:
— Пущу мужа по миру! Мечтаю о мотоцикле «Ява» в шестнадцать лошадиных сил.
— Ну-у, — опять снисходительно улыбнулся Генирозов. Так старший обычно улыбается, услышав о детских прихотях. — Открою вам секрет… — Он понизил голос до шепота. — Сколачиваю, откровенно говоря, энную сумму для приобретения мотора…
Что-то знакомое послышалось Леокадии в этом слове. А-а-а, Гарик Кодинец называл мотором легковую машину.
— Успеха в предприятии, — с непонятой Генирозовым иронии пожелала она. — Вы что же, один живете или с родителями?
— Абсолютно один! — с радостной готовностью сообщил Генирозов. — Изолированная квартира со всеми удобствами.
— Газ есть? — серьезно поинтересовалась Леокадия.
— Откровенно говоря, скоро будет, пока — на баллонах… Да мы почти у моего дома. Не сочтите просьбу неприличной… Может быть, вы украсите своим визитом?..
Леокадии Алексеевне стало смешно: «Украсить визитом». А почему бы и не украсить, не посмотреть сей экземпляр человеческой породы в быту? Возможно, после этого я стану о нем лучше думать… Но позвольте, товарищ Юрасова, это же нарушение приличий. Как может благовоспитанная девица зайти к холостяку вечером…
— Нет, почему же, я не считаю это неприличным.
Он, видно, не надеялся на такой ответ, суетливо повел по лестнице на третий этаж.
В небольшой передней Леокадия сняла белую шубку. Он, подхватив ее, повесил.
— Проходите, проходите…
Она вошла в комнату, обставленную не без вкуса, но скорее похожую на женскую обитель, с торшером возле тахты, безделушками на полке, цветком в фиолетовой вазе на низком полированном столе.
Генирозов из передней посмотрел в спицу гостье. Плотненькая, но не полная, с той женственной гибкостью, что особенно ему нравилась, с короткой, идущей ей стрижкой, Леокадия стояла посреди комнаты, оглядывая ее. Генирозову очень хотелось бы знать, о чем думает она сейчас.
— Ну, вот и мои апартаменты! — картинно появился он в дверях. — Может быть, магнитофон? У меня есть песни битлов и студенческого джаз-банда Ала Эрли.
«Что ж, магнитофон — так магнитофон…» Неистово кричали саксофон и труба. Максимум звуков!
— Не прочитать ли вам «Поэму сатурналии» Поля Верлена?
«Это что еще за диво?»
— С удовольствием послушаю, — светским тоном согласилась она.
На голос сладостный,
На взор ее тревожный
Я молча отвечал
Улыбкой осторожной
И руку белую
Смиренно целовал.
Он читал неплохо, но тоже, пожалуй, с переизбытком шума, с ложным пафосом, и Леокадия, слушая, удивлялась, что вот молодой, а выкопал такое старомодное. Неужели это нафталинишное и есть его любимое? Или выпускник Ленинградского университета пытается поразить провинциалочку?
А вот книг у товарища Генирозова явно скудновато: один небольшой шкаф у письменного стола. Как же это он умудряется обходиться такой малостью?
И разговор не получался интересным, все какие-то пустяки, вроде этих безделиц на полочке и «сладостного голоса». Хотя нет, вот сверкнуло что-то интересное:
— Я иногда задумываюсь: почему у нас сейчас в драматурги почти нет трагедий шекспировского накала?
Это он сказал вдумчиво, и она тоже спросила себя, а почему действительно нет? Ведь в жизни есть. Но соглашаться не хотелось, Юрасова стала перечислять:
— А «Молодая гвардия» на сцене? А «Иркутская история»?
— Ну и что же… раз, два — и обчелся…
И вдруг, подсев на тахту, предложил:
— Может быть, мы поужинаем? У меня есть заветная бутылочка совершенно невинного вина — «Черные глаза»: почти «Вдова Клико».
Ну, уж без вина, товарищ Юрасова, пожалуй, можно и обойтись Вы достаточно доказали свою независимость, современность и непричастность к ханжеству.
— Спасибо, меня ждут дома.
Он попытался шутливо обнять ее за талию.
Леокадия поднялась, посмотрела насмешливо:
— Это входит в сервис гостеприимства?
В общем, визитом она, кажется, дом его не очень «украсила». И от хозяина осталось впечатление не в его пользу: молод годами, а не молодой. Или она слишком строга?
Во всяком случае, ей он не нужен.
ЕЩЕ ОДИН НОВОГОДНИЙ ВЕЧЕРНа следующее утро, после уроков, Леокадия вышла на крыльцо школы. Снегу намело столько, что ветки деревьев во дворе не выдержали и надломились. На спортивной площадке мальчишки залепил снежками баскетбольный щит.
Выглянуло солнце — и засверкал снег, и забелело, похрустывало белье на веревках в дальних дворах, и зазеленели в ожидании своего праздника елки, притаившиеся до времени на бесчисленных балкона домов.
На тротуарах центральной улицы снег успели счистить, и стал легче идти. Вдруг Леокадия остолбенела: прямо на нее павой шла Нелька Прозоровская, величественно неся соломенную башню волос под горностаевой шапочкой. Казалось, мутоновая шубка ее оставлю за собой волну духов, а длинные сережки высекали искры.
Вот встреча!
И Прозоровская мгновенно узнала Юрасову, утратив величавость, бросилась к ней, словно собираясь сбить с ног.
— Лешка, чертушка, ты?!
— Нелька!
— Я! Я! В натуральную величину. А ты такая же, как пять лет назад. Старая дева?
— Старая-старая… Как ты сюда попала?
— У моего Саньчика родители здесь живут.
— Ну, как ты с ним?
— Он у меня соткан из чистого золота! Это, знаешь, пожизненно!
