— Благодарю, буду непременно.
Она не положила трубку; он тоже ждал, чувствуя тепло ее губ. Вдруг послышался шепот, едва выделившийся из шума проводов:
— Я люблю тебя… Я так люблю тебя!.. Ты ничего не слышишь? — И она вздохнула.
Все вокруг него пошатнулось, расплылось…
— Ничего не слышу, — солгал он. — Сегодня телефон работает плохо… Повторите, прошу вас!
— Глухим и глупым две обедни не служат, — шепнула она. — Папа бреется в другой комнате. И он весь вечер будет дома — мой тюремщик… Но я все время, весь день повторяла эти три слова… — И уже громко: — Ждем вас завтра.
Забыв о Нурине, о Сальском и обо всем остальном, Степан направился к выходу.
— Ты уходишь? — спросил Пальмин. — Нурин передал тебе дела? Имей в виду, что завтра я жду от тебя сдачи материала за двоих.
— Хоть за четверых! Не пугай — не маленькие! — ответил Степан.
Одуванчик последовал за ним на улицу.
— Да здравствует король репортеров Степка Киреев! — провозгласил он, к удивлению прохожих. — Может быть, ты все-таки сменишь свою невидимую корону на кепку, которую ты забыл в редакции с королевской небрежностью?
— Спасибо, Коля…
— Нам нужно поговорить, ваше величество. Я хотел сказать, что готов выполнять некоторые твои задания, если тебе будет трудно. Эксплуатируй меня беспощадно… С утра обегу заводы, соберу хронику рабочей жизни, а потом — в полное твое распоряжение. Кстати, мне нужно подработать перед отпуском.
— Еще раз спасибо. Милостиво принимаю тебя в мою свиту.
— Куда ты идешь?
— Сегодня вечером у меня куча дел. Два совещания, беседа… Оставь меня, Коля… Мне нужно побыть одному.
Только теперь Степан по-настоящему почувствовал, как мрачны и бесконечны были часы разлуки. Он отдался ощущению счастья и шел, автоматически отвечая на поклоны знакомых. Он пел внутренне, про себя, — это была песня, родившаяся из трех слов, сказанных шепотом, и охватившая весь мир, все просторы, все прошлое и будущее, главным образом будущее. И он боялся посмотреть на часы, так как до встречи с Аней оставалось не меньше двадцати пяти часов.
На другой день вечером у Стрельниковых был лишь один гость, Степан Федорович Киреев — кажется, тот самый, который несколько месяцев назад впервые явился сюда с повинной головой и получил великодушное прощение, — да, тот самый и в то же время совсем другой. Ныне это был не последний работник зубастой газеты, а замеченный в городе фельетонист и серьезный репортер, ценимый в учреждениях округа. Встретив его, Петр Васильевич уже не позволил себе той фамильярности, с которой относился к Степану еще недавно.
— Вы аккуратны, дорогой, — сказал он. — Аккуратность гостя — лучший комплимент хозяину. Очень благодарен! Вы почти забыли дорогу в мой дом. Газета поглотила вас, газета — Ваал ненасытный! Некогда вздохнуть, некогда подумать: о чем бы то ни было, кроме строчек, строчек и еще раз строчек… — В его голосе звучала усмешка, когда он нажимал на исключительную занятость Степана. — Нетта, где же ты? Степан Федорович пришел.
Нетта вышла из внутренних комнат спокойная, в темном платье, убавившем ей рост, протянула Степану руку, не взглянув ему в глаза. Ее рукопожатие было едва заметным.
— Разрешите сначала об интересных пустяках, о скучных делах потом, — сказал Стрельников, усадив Степана. — Только что я прочитал ваш вчерашний фельетон о Шмыреве, который заставил деревенских ходоков пять раз ездить в город по одному делу. Надо сказать, фельетон резкий, в вашей манере. Читал и ужасался. Как вы решились поднять руку на всемогущего бога местной бюрократии?
— Коль скоро на него подняли руку, значит, он вовсе не всемогущий. Шмырев вообразил себя вельможей, и пришлось поставить его на место.
— А я слышал, что его, напротив, снимают с места, — бесхитростно скаламбурил Петр Васильевич. — Но уверены ли вы, что его преемник будет лучше?..
В этот вечер Петр Васильевич был как-то особенно, поспешно словоохотлив. Он заговорил о бюрократах, пересыпая речь шутками, и не забыл упомянуть, что считает шум по поводу бюрократизма очередной кампанией, которая, как и все подобные не в меру шумные кампании, кончаются ничем.
— Вы опровергаете самого себя, — возразил Степан. — Если Шмырева снимают, то кое-какие результаты уже есть. Остается продолжать борьбу со Шмыревыми и убрать бюрократизм. Так и будет сделано. Этот сорняк не имеет корней в нашем государственном строе.
Они заспорили. Степан следил за каждым движением Нетты, готовившей стол к ужину. Она, кажется, не слушала его. Спор не интересовал ее, но она, конечно, думала о Степане. Кончив чистить яблоко для отца, как всегда это делала, она придвинула блюдце с очищенным яблоком к Степану, встретилась с его удивленным взглядом и смутилась.
— С каких пор ты стала кормить Степана Федоровича очищенными яблоками? — спросил Петр Васильевич. Но, когда Степан хотел исправить эту ошибку, Петр Васильевич остановил его: — Попробуйте очищенное яблоко. Это мед, созревший на ветвях яблони… Что же касается бюрократизма, то должен сказать, что это яблочко неизбежное и даже обязательное на каждом древе иерархии. Власть и бюрократизм — мать и сын, причина и следствие. Есть лишь один способ покончить с бюрократизмом — анархия. Да, именно анархия, черное знамя…
Инженер Стрельников в узком кругу иногда позволял себе такие выходки…
Уже стемнело.
— Посумерничаем! — предложил Петр Васильевич. — Люблю это время между волком и собакой.
Он перешел к своим излюбленным воспоминаниям о Франции, об Италии и высказал надежду, что ему еще удастся побродить по Европе и приложиться к святым камням Парижа и Флоренции.
— Какие мечты!.. — откликнулась Нетта.
— Ну, нет, не мечты, как сказал бы Собакевич, — ответил Стрельников, открывая новую бутылку какой-то минеральной воды. — Еще немного времени — и все устроится. Можно будет покупать заграничный паспорт так же просто, как это было раньше. Десять рублей золотом — и поезжай куда хочешь. Мы причесываем себя на европейский человеческий манер, а Европа готова снизойти к нам, забыв о некоторых политических увлечениях Москвы. Уже сейчас там пишут, что мы быстро приобретаем респектабельность — того и гляди, вернем права гражданства опальным галстукам, визиткам, фракам… Так-то, дорогие мои! Народ закончил революцию. Единственное, что теперь требуется, — это не мешать ему обогащаться. Вы еще увидите удивительные вещи, вам придется ко многому привыкать и приспосабливаться… Кстати, Степан Федорович, как вы представляете себе свою дальнейшую карьеру?
Вопрос был задан обычным, несколько небрежным тоном между двумя глотками минеральной воды, но в тоне бородача Степану послышалось нечто большее, чем простое любопытство. Силуэт девушки рисовался на фоне открытого окна, и Степан заметил ее неожиданное, тотчас же сдержанное движение. Это было движение человека, протестующего против того, что он услышал.
— Свою карьеру? — переспросил Степан.
— Заклейменное словечко? — засмеялся Петр Васильевич. — Не бойтесь слов, мой дорогой! Любое слово, подобно бурдюку, равно приемлет и воду и вино, в слова можно вкладывать любое содержание. Давайте условимся понимать под карьерой путь человека в обществе… ну, и конечно, его место на жизненном пиру, его долю за столом, Только и всего…
— Нет, не принимаю это словечко. Жизнь не пир, а труд и борьба. И я не думаю о своей карьере, я отрицаю какую-то специальную заботу о своем месте на «пиру» жизни.
— Почему? Но почему же, ради бога?
— В определении своего места среди единомышленников, соратников человек не должен, не имеет права целиком доверяться личным желаниям и аппетитам… — стал развивать свою мысль Степан. — Его единомышленникам, соратникам, его обществу виднее, на каком участке он принесет больше пользы. Я говорю о нашем обществе равных и бескорыстных людей, преданных благородной идее… Моя личная задача — одна: трудиться и учиться, расти, повышать свою ценность. Само общество оценит мою полезность, и…
— Но, позвольте, разве вы шахматная пешка, которая с шапкой в руках терпеливо ждет, пока ее не передвинут на другое поле?
— Нет, я член общества… И я вижу, что общество следит за моим ростом, не дает остановиться, подталкивает меня, заставляет работать больше и лучше, повышает мою ответственность. Меня передвигают с клетки на клетку, но я вовсе не чувствую себя пешкой, далеко нет, так как мои желания и воля общества совпадали и совпадают… И я ненавижу карьеристов, стремящихся захватить видное положение, завладеть теплым местечком во что бы то ни стало, оттесняя людей, которые имеют большее право, но менее ловки и более совестливы…
— Вы абсолютно отвергаете элемент личной заинтересованности в вашей карьере, да-да! Это непростительно…
