дочь растерянный взгляд и ужаснулся тому, что говорил. Он виновато посмотрел на сидящих, в его маленьких глазах вспыхнуло раскаяние, и широкое лицо стало красным.
— Простите, товарищи… я не то… — поборов самолюбие, взволнованно признался он. — Я думаю одно, а что-то… вот не пойму сам, заставляет говорить другое… Да, я выгораживал себя, хотел свалить вину на кого-либо, а не на кого…
Вздохнул свободнее, поднял на людей грустный взор.
— По-русски говоря, я прошляпил, отстал, — с усилием выдавил он признание, — и отстал сильно… — и почувствовал, что самое тяжелое сказано, осилено; видел, как сразу потеплели взгляды сидящих, облегченно вздохнула Верочка. — Я не верил в рентабельность тракторов, испугался их и думал, что, отказавшись, спасу себя, а вышло… Надо учиться, переучиваться… и я буду!
— Правильно, Михаил Александрович, — ободряюще сказал Нижельский.
«Нет, наши усилия не на ветер брошены, — думал он, — все-таки Заневский переборол себя. И я за него рад. Фу, даже на душе стало как-то легче!»
— Все, товарищи, мне больше нечего сказать… решайте…
Заневский сел, чувствуя облегчение. Он окинул всех быстрым взглядом: и секретарь, и Столетников с Лесновым, и члены бюро райкома смотрели на него доброжелательно.
«Значит, поверили мне», — и Заневский, шумно вздохнув, как-то успокоился.
Начали выступать члены бюро, вносили предложения. Заневский слушал уже спокойно. Но, когда предложили за срыв плана дать выговор с занесением в личное дело и ходатайствовать перед трестом о смещении с должности директора, он густо покраснел и опустил глаза.
Предложили за обман должностных лиц и злоупотребления по службе исключить Скупищева из партии и ходатайствовать перед директором леспромхоза о снятии его с работы.
— Больше нет предложений?.. Голосуют члены бюро. Кто «за»? — спросил Нижельский и удовлетворенно кивнул головой. — Единогласно… А теперь, товарищи, — обратился он к вызванным, — разрешите пожелать вам быстрее выправиться, помогать друг другу в работе, советоваться, быть внимательным к запросам и нуждам работников, к их предложениям. А трудно будет — милости просим, обращайтесь к нам, поможем всегда.
Бюро окончено.
Верочка, подойдя к отцу, ласково посмотрела на него, виновато улыбнулась.
— Ничего, папа, все еще поправимо, — с участием сказала она, — не падай духом!
Заневский потупился и ничего не ответил.
30
Солнце, купаясь в золотистой дымке, всплывало над тайгой. Облака, гонимые ветром, нехотя уползали на запад, теряя и разбрасывая по небу белые лоскутки. Лавируя среди выбоин и дорожных ям, мотоцикл, угрожающе урча, мчал Павла к лесоучастку Зябликова.
Павел любил быструю езду и, подставив несущемуся навстречу ветру широкую грудь, улыбался.
Все радовало его: и могучие сосны, и тяжело поднявшийся с дороги глухарь, и покрывающиеся желтизной листья берез и осин, и волнующие душу воспоминания.
Мотоцикл, накренившись на повороте, выскочил из зеленого тоннеля на елань и, перелетев бугор, остановился у дома Зябликова.
— Наконец-то, наконец-то, — льстиво заговорил Семен Прокофьевич, встречая Павла и приглашая его в комнату. — А я заждался тебя, завтрак остыл, другой раз разогревали. Хозяй-ка! — крикнул он жену. — Подавай на стол! А ты, Павел Владимирович, не бунтуй, я здесь хозяин — в чужой монастырь со своим уставом не ходят, — и потянул его за руку.
Сели за стол. Есть Павлу не хотелось, он позавтракал перед отъездом и теперь лишь едва прикасался к еде, чтобы не обидеть хозяина. Зябликов завтракал не спеша, точно так же, как делал все, и, казалось, совсем забыл о присутствии других.
«Живет в свое удовольствие человек, — подумал о нем Павел, разглядывая комнату. Взгляд его задержался на старинных, давно остановившихся часах. — Прозябают, как и хозяин», — отметил он и, поблагодарив, поднялся из-за стола.
— Ну, Семен Прокофьевич, поехали на лесоучасток, — сказал Павел, видя, что Зябликов не прочь бы немного отдохнуть, и вышел из комнаты. Зябликову пришлось последовать за ним.
Обойдя лесоучасток, Павел вернулся в конторку.
— Как ты думаешь, Семен Прокофьевич, с чего надо начать?
Зябликов молчал, и Павел, не дожидаясь ответа, предложил каждому звену дать твердое задание на заготовку и вывозку по ассортиментам на месяц, срочно вывесить Доску показателей, распределить весь лесоповальный инструмент по звеньям.
Зябликову не понравился решительный тон Леснова, но делать было нечего. А Павел уже шел на пасеку и, усевшись на валежину в кустах черничника, стал наблюдать за работой одного из звеньев. Там он пробыл до конца рабочего дня. Ни одна мелочь не ускользнула от его внимания, но он не сказал ни слова, а когда кончился рабочий день, приказал собрать всех лесорубов.
— В народе есть пословица: лес рубят — щепки летят, — начал Павел, когда все были в сборе. — Разумеется, без щепок и леса не нарубишь, но взгляните на пасеку, сколько щепок и сколько заготовлено…
Завязался оживленный разговор о мастерстве, об умении хорошо, по-хозяйски трудиться, о том, что мешает этому.
Зябликов слушал своих лесорубов и удивлялся.
«Они ли это?» — думал он и позавидовал Леснову, его умению быстро найти общий язык с людьми.
Уже на следующий день работа пошла лучше.
Правда, график выполнить еще не удалось, но Зябликов понимал: не все сразу делается. Он присматривался к Леснову и видел, что Павел ни на кого не кричал, если замечал недостатки, указывал на них и тут же уходил, и, к удивлению Зябликова, работа налаживалась.
«До чего же ты уверен, что сделают так, как сказал», — с завистью думал он о Леснове.
Шел четвертый день пребывания Леснова на зябликовском участке…
День был на редкость жаркий, безветренный, мошка носилась тучами, лезла в глаза, уши, рот, нос, но люди привыкли к ней, не обращали внимания. Редко кто работал в накомарниках.
Оставив Леснова на лесоскладе, Зябликов направился на пасеки. В одном из звеньев он заметил оставшиеся на разделанных хлыстах сучки. Раньше бы он не обратил на это внимания, так как считал мелочью,
