В пустые вечера ее одолевали мысли об Алексее. Вот бы его сюда! Побродить бы с ним, поездить!
В один из воскресных дней Елена решила поехать в Ялту. Но не доехала. Взглянув с высоты дороги на притаившийся у берега Гурзуф, на настороженные клыки Айдалар, вышла на остановке и устремилась вниз, сначала по широкому шоссе, потом по узеньким горбатым улочкам восточного типа, с домами, вторые этажи которых нависали над первыми.
Елена пошла к берегу, выбрала местечко помалолюднее и села на камень у кромки воды. Зачарованно глядела, как играют волны, меряются силой, как издеваются над берегом: напоят его досыта, охладят, потом снова безжалостно подставят солнечным лучам и шипят, злорадствуя.
Медленно вошла в воду, растягивая блаженство встречи с ее прохладой, преодолела каменный барьер и поплыла саженками, далеко выбрасывая руки, как научили ее давным-давно новочеркасские мальчишки. Наплававшись до усталости и почти до озноба, долго лежала ничком, подставив спину солнечным лучам, в опасность которых не поверила: сентябрь, что ни говори.
Но вскоре обнаружила, что обожглась. Даже тонкая блузка раздражала кожу, как мешковина. Пришлось мазаться простоквашей и спать на животе.
В следующее воскресенье Елена снова собралась в Ялту. Позавтракала, надела купальник, чтобы потом не возиться с ним на берегу, и стала причесывать волосы. Густые, длинные, они доставляли ей много хлопот. Но остричь было жаль, да и Алексей слышать не хотел о короткой стрижке.
У шкафа с одеждой замешкалась. Какое надеть платье? Белое пикейное — маркое, красное в горохах — чересчур броское, горит, как факел, сиреневое — очень прозрачное. Выбрала ситцевое, в цветочках, отделанное кружевом. Коротковато. А, была не была! Не страшно, когда стройные ноги. Решительно махнула рукой, натянула платье, задернула молнию и, посмотрев в зеркало, довольно улыбнулась. Все-таки она неплохо выглядит. Писаренко и все его товарищи считают ее ровесницей.
Вышла из гостиницы, перешла улицу и остановилась у троллейбусной остановки. И вдруг в отдалении увидела Алексея. Он шел к гостинице в летнем сером костюме, с соломенной шляпой в одной руке и с небольшим чемоданом в другой. Хотела окликнуть его, но не смогла, хотела побежать навстречу — не повиновались ноги. Получилось как во сне: нужно крикнуть, — и не можешь, нужно бежать, а ноги не двигаются, будто приросли к земле. Ей показалось, что все это грезится: и залитая солнцем улица, и троллейбус, который вынырнул из-за угла, и удаляющийся Брянцев.
Он уже подходил к гостинице, когда Елена окликнула его.
Забыв обо всех условностях и приличиях, о сотрудниках института, которые могли выйти из гостиницы или увидеть ее из вестибюля, Елена подбежала к Брянцеву, обняла, поцеловала.
— Спасибо тебе, родной.
— За что?
— Разве ты не по моей просьбе здесь?
Алексей Алексеевич замялся.
— Честно сказать, только к тебе я не смог бы вырваться. Прилетел проверить, как проводятся испытания, как ведут себя наши шины.
— Даже получив мое истерическое письмо?
— Какое письмо?
— В котором умоляла приехать хотя бы на час.
— Не было такого письма…
Первый раз за время их переписки письмо пропало, и это озадачило обоих.
— Надолго приехал? — спросила Елена, нарушив затянувшееся молчание.
— Сегодня и завтра. Нарочно прилетел в воскресенье, чтобы провести его с тобой.
— Значит, обо всех моих событиях ты знаешь только в изложении Валерика?
Елена скороговоркой рассказала, как переходила из института в институт и чем занимается сейчас.
Брянцев оставил чемодан в гардеробной и, пока они шли по городу, отыскивая такси, делился своими впечатлениями о первых самостоятельных шагах Валерика.
— Я о нем изменил мнение, — заключил он. — Валерка всегда казался мне таким это… витающим в облаках и незадачливым. А он на редкость сообразительный и какой-то очень разнообразный мальчишка. И ты знаешь, он мне все больше нравится. Не по долгу будущего отцовства. С теплинкой он. Твоей, наверно?
Брянцев остановил такси. Сели в машину, поцеловались, нисколько не удивив видавшего виды шофера. Удивили другим: сразу заговорили о шинах.
Каких только разговоров не приходилось слушать шоферу, но такого он не слышал. Столько покрышек стер на своем веку, но и десятой доли не знал о них из того, что узнал сейчас. А когда женщина заговорила о радиационной вулканизации покрышек, даже скорость сбавил, чтобы ничего не упустить. Если бы не профессиональная привычка не вмешиваться в разговор пассажиров, он расспросил бы об этой штуке поподробнее. Одно удовольствие преподнести такую новость товарищам.
Когда после перевала на горизонте показалось море, Елена и Брянцев притихли, залюбовавшись открывшейся им картиной.
— Обидно как-то. Столько лет прожила, а на море впервые, — негромко сказала Елена.
— Обидно, что столько лет прожили друг без друга… — так же тихо отозвался Брянцев. — Но утешимся тем, что хоть остальное будет наше!
Молчали долго, почти до самой Алушты.
Неожиданно Брянцев спросил:
— А больше пятисот километров в день нельзя гонять? Надо торопиться. У меня уже появился суеверный страх, девочка. Боюсь, что на наши головы за это время обрушится еще что-нибудь.
— Ну что ты, Алеша. Эти машины Дубровин оторвал от себя. И деньги выкроил из средств, отпущенных на его работы. Представляешь, что это значит для ученого? Он меня растрогал до глубины души.
— Да-а, интересно устроены люди, — раздумчиво произнес Брянцев. — Одни не делают того, что обязаны делать по долгу службы, — и ничего, беззастенчиво смотрят всем в глаза, другие делают больше того, что могут, и не требуют благодарности; одни заблуждаются и, даже прозрев, упорствуют в своих заблуждениях, а другие платят за заблуждение жизнью…
Елена вспомнила Чалышеву и, таясь от Брянцева, смахнула слезинку. Как ни украдчив был ее жест, Алексей Алексеевич заметил его и решил уйти от этого разговора.
— Товарищ водитель, что дороже обходится: автомашина или покрышки? — обратился он к шоферу.
— Вы меня за кого считаете? — вопросом на вопрос ответил шофер. — За дурака или за дефективного?
— Это будет видно по ответу, — рассмеялся Брянцев.
Шофер взглянул в зеркальце перед собой — хотел установить по выражению лица пассажира, какую ловушку тот расставил, но, кроме добродушной улыбки, ничего не увидел. Улыбалась и женщина, уютно примостив голову на плече спутника.
— Ну так как? — поторопил его с ответом Брянцев.
Только сейчас шофер сообразил, как нелепо мог попасться. Конечно же, шины обходятся дороже, нежели автомашина, особенно на грузовых. Сколько комплектов шин перемелет за свою жизнь машина! Гордый своей догадливостью, небрежно бросил пассажиру:
— Ясное дело, шины обходятся дороже.
Брянцев разочарованно вздохнул: розыгрыш не удался. Это редкий случай. Как правило, все ошибались с ответом.
Дорога от Алушты до Ялты была незнакома Брянцеву. Он ездил старой дорогой, извилистой и узкой. От крутых поворотов, от резких спусков и подъемов, от страха при мысли о том, что в любую минуту может произойти авария, у многих пассажиров кружилась голова и захватывало дух.
Новое шоссе, широкое, с плавными поворотами, не понравилось Брянцеву. Оно было спокойным, обычным, в ряде мест отходило от берега и прятало море.
Внезапно из-за поворота показалось неповторимое по своей красоте лукоморье Ялты. Не дав себя рассмотреть, снова исчезло, потом снова появилось, будто дразнило.
Шофер остановился на площади у автобусной станции.
Спустились к морскому вокзалу, пошли мимо гостиницы с заросшими цветами и зеленью балконами.
— Только десять, — радостно отметила Елена. — Целый день у нас впереди. Целый день!..
Необыкновенно красивой показалась Брянцеву Ялта. Он был здесь лет десять назад. Был один, скучал, и это окрашивало все впечатления в серые тона. Скучным, к несчастью, оказался и сосед по комнате, всегда нывший и брюзжавший, и соседки по столу, — они портили настроение бесконечными разговорами о болезнях, процедурах, режиме и методах лечения.
И вот Ялта словно повернулась к нему другой стороной, как повернулся в свое время Новочеркасск. Значит, восприятие зависит не только от того, что ты воспринимаешь, но и с кем. Рядом была Еленка, и, хотя она ничем не выражала своего восторга, он чувствовал, что ей здесь очень нравится, и смотрел на город ее глазами. Помогали и ее руки. Нет-нет и дрогнут пальцы, легко дрогнут, едва заметно, но он улавливал каждое их движение. Налетела волна на гранит набережной, взмыла вверх, рассыпалась на мельчайшие брызги, каждая из которых засверкала в лучах солнца, — и пальцы откликнулись; раскинулся перед ними розарий, поражающий глаз бесконечностью цветов и оттенков, — откликнулись снова. Сам, может быть, прошел бы мимо всего этого великолепия, а сейчас смотрит и не насмотрится…
