Елена первая заметила эту удивительную метаморфозу и теперь уже не отводила глаз от моря. Когда стая чаек, встревоженная мчавшимся на них катером, взмыла вверх, она схватила Брянцева за руку, и он успел увидеть, как чайки залпом вспыхнули и тотчас погасли, снова уйдя в тень.
Потеряв сразу интерес к морю, Елена повернулась к Брянцеву.
— Ну что, опять обратимся к классике?
Она закрыла глаза, перелистала книгу и наугад ткнула пальцем в страницу. Взглянула, заколебалась и с явным усилием стала читать:
— «Анна Сергеевна и он любили друг друга, как очень близкие, родные люди, как муж и жена, как нежные друзья; им казалось, что сама судьба предназначила их друг для друга, и было непонятно, для чего он женат… Точно это были две перелетные птицы, самец и самка, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках. Они простили друг другу то, чего стыдились в своем прошлом, прощали все в настоящем и чувствовали, что эта их любовь изменила их обоих».
Елена замолчала и низко наклонила голову над книгой, будто всматривалась в текст, а на самом деле для того, чтобы скрыть слезы. Но они предательски капали на страницу. Взяла гладиолус, поднесла к лицу, опять-таки чтобы скрыть свое смятение.
Оркестр играл что-то заунывно-тягучее, ресторан заполнялся людьми.
Ели молча. Брянцев не сводил взгляда с лица Елены. Фотографии, которые он хранил у себя в кабинете в сейфе, не передавали его очарования. Всякий раз он находил в нем новое, неожиданное, непознанное и всякий раз убеждался, что оно лучше, значимее, чем представляет себе, когда они в разлуке. С грустью думал о том, как виноват перед Еленой, как истрепал ей нервы. Всегда уравновешенная, она вдруг стала плохо управлять собой.
Он робко дотронулся до ее руки и негромко сказал:
— У нас с тобой все иначе, Ленок. У нас все впереди…
— Будет иначе, — поправила Елена. — А пока…
К Брянцеву долго не приходил сон. Совсем неподалеку, через несколько комнат, была Елена, и все мысли были с ней.
Но ослушаться он не решался, — прощаясь, Елена попросила не нарушать «правил внутреннего распорядка гостиницы». Не давали покоя и соседи по общей комнате, в которой его поместили из-за отсутствия свободных мест.
Сосед слева ворочался так, словно его поджаривали на сковородке, — десять оборотов в минуту. Сосед справа лежал неподвижно на спине, но чудовищно храпел. Это был мастер художественного храпа. Что только не делал он со своим горлом! Шипел, как змея, рычал, как лев, свистел, как дрозд, булькал, как тонущий, стонал, как умирающий. В конце концов у Брянцева иссякло терпение, и он лягнул соседа ногой в бок. Тот на секунду затих, а потом разразился такими звуками, которые уже ни с чем сравнить было невозможно.
Странное отупение овладело Брянцевым. До сих пор Елена не наступала, терпеливо ждала, когда он сам разрубит этот гордиев узел. А сегодня… Сегодня не сдержалась. Даже запрещение войти в ее комнату он воспринял как попытку форсировать развязку. Он прекрасно понимал, что есть предел всякому терпению, что он не имеет права осуждать ее. Но почему-то, когда ему предоставляли свободу действий, это неизменно вызывало прилив нежности и теплых чувств, а когда его лишили свободы, теплота и нежность исчезали, уступив место раздражению.
Использовав все вариации храпа, сосед справа перешел на заунывные причитания, словно оплакивал покойника, и Брянцев еще раз двинул его ногой. Тот притих, посопел и снова начал причитать, причем с той же ноты, на которой его прервали.
Уже к утру, когда стекла окон стали сиренево-синими, ожесточение само по себе куда-то ушло. Он простил Елену. Она поступила так не из каприза, не из соображений тактики, а потому, что не могла иначе. Сколько раз она брала себя в руки, настраивалась на мажорный лад, оберегала его от всяческих царапин, и вот сорвалась. Глядя в потолок, по которому двигались непомерно вытянутые тени прохожих, он вспоминал все перипетии вчерашнего дня, и теперь уже жалость прокрадывалась в душу. Он был уверен, что Лена тоже не спит, анализирует свое поведение и мучается, боясь, что он истолкует ее действия как заранее обдуманный маневр.
Было уже совсем светло, когда он заснул. Проснулся от прикосновения чьей-то руки к своему лицу. Открыл глаза и просиял, увидев склонившуюся над ним Лену. Решил было, что она пришла звать его к себе, но тотчас заметил, что на ней синий рабочий комбинезон.
— Пора вставать, — сказала она и объяснила, как добраться до автохозяйства.
Не оглянувшись, не посмотрев, видит ли их кто-нибудь или нет, поцеловала Брянцева в лоб и ушла, постукивая по доскам пола высокими каблучками.
А он долго еще лежал, испытывая странную опустошенность и пытаясь разобраться в том, что с ним происходит. Стукнула в голову страшная мысль: будут ли они нужны друг другу так, как были нужны все эти годы? Не будет ли их союз просто инерцией стремлений, а не жгучей необходимостью? И не подменит ли приятное сосуществование радость больших, подлинных чувств?
На автобазу Брянцев приехал, когда Елена заканчивала обмер шин последней машины. Увидев ее гибкую фигурку, склонившуюся над покрышкой, он испытал чувство робости. Они должны встретиться, как малознакомые, чужие люди. Это всегда было мучительно и сбивало с толку даже в самые безоблачные времена. А теперь, когда в их отношениях пробежал холодок, не будет ли эта внешняя отчужденность укреплять отчужденность внутреннюю?
Елена с заправским видом рабочего человека вытерла ладонь о штанину комбинезона, пожала ему руку и представила шоферам:
— Ваш мучитель, директор сибирского шинного.
— Брянцев, — отрекомендовался он.
Не ожидая расспросов, шоферы стали показывать шины и делать свои заключения. Вот эти хорошо ходят и много пройдут — один миллиметр износа на пять тысяч километров. Значит, наверняка вдвое превысят гарантийный срок. А вот эти (Брянцев сразу узнал шины без антистарителя по трещинам на боковинах, по выкрошившимся шашкам на протекторе) и до гарантийного не дотянут.
И те и другие шины Целин выдерживал на крыше два года, и разница между ними видна была на глаз. Настроение у него сразу улучшилось, он тепло взглянул на Елену, но она ответила холодно-спокойным, безразличным взглядом. «Вот и пойми: деланный это взгляд или отражает состояние», — подумал Алексей Алексеевич, и на душе у него снова стало тускло. Он еще немного потолковал с шоферами, попросил их не превышать заданной скорости.
— По коням! — скомандовала Елена.
Водители разошлись по машинам. Заворчали моторы, «Волги» одна за другой стали выезжать за ворота. Когда последняя машина проходила мимо Елены, она остановила ее, села и уехала.
«Что ж, поезжай, прокатись», — с глухой досадой подумал Брянцев и тотчас увидел профессора Дубровина. Тот шел к нему, приветливо улыбаясь. В белом чесучовом костюме, в берете, который совершенно не шел к его круглому, доброму и простоватому лицу с глазами слегка навыкате. Он почему-то напомнил Брянцеву марсельского докера с обложки «Огонька».
Как ни был расстроен Брянцев внезапным отъездом Елены, который не знал, как истолковать, — то ли вызов, то ли бегство, — он обрадовался встрече с Дубровиным.
— Спасибо за все. — Брянцев крепко пожал ему руку.
— Главное в том, что истина побеждает, Алексей Алексеевич, — радостно проговорил Дубровин. — До окончательного разгрома противника еще далеко, но финал сражения ясен. Очень интересно, какие контрмеры будет предпринимать мой уважаемый коллега Хлебников.
— Неужели станет артачиться?
— А вы как полагали? Сдастся? Такого с ним не бывало. Что-то придумает. К тому же под ним закачалось директорское кресло, и он может предпринять самые отчаянные шаги. В подобной ситуации люди способны и на безрассудство.
— Ну что он может придумать? — Брянцев повел плечом.
— О, в таких случаях проявляют дьявольскую изобретательность! Положение у него конфузное, мягко говоря. Не найти самим ничего, ряд лет отвергать найденное другими и по существу оставить всю резину беззащитной… Подсчитать только, какие убытки по недомыслию нанесены стране! И знаете, очень может быть, что именно теперь его институт приложит все силы, чтобы найти антистаритель, который будет лучше вашего.
— Я только обрадуюсь этому. — Брянцев улыбнулся. — Значит, наш институт явится побудителем серьезных научных поисков. Тоже заслуга немалая.
— Вы можете так рассуждать, — благожелательно рассматривая Брянцева, сказал Дубровин. — А они думают иначе. Какие-то доморощенные гении заполнили пробел, который должен был заполнить такой солидный институт. Очень важно для самого Хлебникова, как он себя поведет. Научные заблуждения прощаются — у кого их не бывает, а вот этические ошибки — это совсем другое дело. Ничего, вскоре выяснится, что он за человек, что ему дороже — самолюбие или истина.
