Подошел день приемных испытаний. Иду, а ноги едва держат, зуб на зуб не попадает. Все же иду. Не помню, как отвечал на вопросы приемной комиссии. В соседнем зале по акробатике проверили. Вышел затем в коридор и подумал: можешь уходить и не возвращаться. Факт, что с треском провалился. Однако на следующий день прибежал с утра пораньше, читаю список принятых и — что бы вы думали — нахожу себя в этом списке. Вот как все неожиданно разыгралось. Вот откуда жизнь моя цирковая началась!
Здесь отступление. Как-то, беседуя с бывалым одним артистом, я поинтересовался, какую цирковую работу считает он наиболее трудной.
— А я вообще не знаю в цирке легкой работы, — ответил артист. — Взять, к примеру, эквилибр. Возможно, кому-нибудь это искусство может показаться не таким уж трудным. Изящно, грациозно. Однако нельзя забывать: эквилибр — искусство не только равновесия, но и сверхравновесия. Безразлично, на шаре или катушке, на проволоке или перше, на велосипеде или переходной лестнице, искусство это требует адовой тренировки, сумасшедшего терпения. И еще есть один вид эквилибра. Нет на манеже более трудного. Я имею в виду ручную, стоечную работу. Михаила Егорова случалось вам видеть? Обязательно посмотрите. Вот кто работу такую постиг сполна!
Мне повезло: в том же сезоне номер Егорова был включен в очередную программу Ленинградского цирка. Я смог познакомиться с артистом, наблюдать его и на зрителях и на репетициях. И наконец условиться о нынешней беседе.
— Началась моя цирковая жизнь! — задумчиво повторил Егоров. — Началась, но не сразу во всем удачно. Занимался-то я хорошо, с большой охотой. Достаточно сказать: за первый год одолел двухлетнюю программу. Ну, а на третьем курсе самое время призадуматься — куда идти дальше, какой жанр избрать. Сами знаете, сколько их, цирковых разных жанров. А я еще молод был, опыта на грош. Глаза и разбежались.
Вел у нас занятия педагог — Владимир Петрович Мирославский. Педагог авторитетнейший и артист прекрасный. Он в цирке работал с партнерами переходную лестницу. «Стальные капитаны» — назывался этот номер. Так вот, приглядевшись ко мне, Владимир Петрович сказал: «У тебя все данные, Миша, к тому, чтобы эквилибром заняться. Вполне можешь сольный номер подготовить!» Ну, а я, повторяю, был молод. Потому и взяло меня сомнение: почему же именно эквилибр? К тому же мне казалось, что одному выступать дело скучное. Что куда интереснее вдвоем, с партнером.
Не послушался я Владимира Петровича. Подыскал партнера, и соорудили мы с ним акробатический партерный номерок. Имя придумали для афиши: «2 Мишо 2». Почему Мишо? В то время, в конце двадцатых годов, принято было рядиться под иностранцев. В наши дни даже трудно представить себе такое. Выступали самые что ни на есть русские артисты — Сидоровы, Ивановы, Соловьевы. А на афишу посмотреть — сплошь заграничные имена — Альби, Коррадо, Дайтон. Вот так и мы. «2 Мишо 2»!
— И долго выступали с этим номером?
— Да нет. Партнер мой вскорости женился, вместе с женой надумал выступать. Перешел я тогда в труппу Анциферовых. Они воздушную лестницу работали. Ну и, конечно, также звались не Анциферовыми, а Стюард?
— Сколько же вам было тогда?
— А вот считайте. Восемнадцати лет цирковую учебу начал. Теперь же, в тридцать четвертом, считал себя вполне сложившимся артистом: как-никак уже двадцать два года стукнуло! Жаль, фотографии у меня не сохранилось. Выступали мы в светло-голубых костюмах, по вороту и манжетам золотая вышивка. С успехом проходил номер!
Прервав в этом месте рассказ, Егоров снова прошелся по гардеробной. Все тот же живой и легкий шаг, такое же выразительное движение рук. Им полагалось бы быть натруженными, огрубелыми, а они поражали гибкими пальцами, тонкими запястьями. Музыкальными называют такие руки.
— Сейчас я вам расскажу одну исключительную историю. Хоть и предупредил, что в жизни моей нет особых историй, все же припомнилась мне одна. Работали мы в Сумах, на эстраде в городском саду. День работаем, второй — все благополучно. А на третий погода нахмурилась и, главное, ветер сильный. Однако зрители собрались. Надо выступать. До самой финальной комбинации и на этот раз все проходило гладко. А комбинация эта, скажу не хвалясь, была у нас рекордной. Нижний держит на коленях лестницу, по ней подымается средний, ставит себе на колени вторую лестницу, а я, поднявшись еще выше, на десятиметровую высоту, обеими руками выжимаю на второй этой лестнице стойку. Чувствуете, какое тут сложное равновесие! Какая слаженность между партнерами требуется! К тому же учтите: работали мы без малейшей страховки, ни сеткой, ни лонжей не пользовались. Поднялся я на верхнюю перекладину. Ветер свистит, хлещет по лицу и вдруг с размаху ударяет в лестницу. Дрогнула она, заколебалась, крениться стала. Слышу — снизу кричат панически: «Падает! Держите! Падает!» А как тут держать?
Считанные секунды длилось наше единоборство с ветром, но очень многого эти секунды стоили. Напряг я все мускулы, замер в стойке, стараясь затормозить падение лестницы. И нижний — Николай Анциферов — весь напрягся. Даже не знаю, как удалось, но справились, сбалансировали. После, вернувшись, увидели администратора: лица на нем не было. «Я вас, ребята, уже похоронил!»
А потом Анциферовы увлеклись велосипедным спортом, отошли от цирка. Пришлось мне еще один переход совершить — на этот раз в труппу Виларс. Со смешанным номером выступала труппа — тут и акробатика, и эквилибр, и каучук.
Руководитель был серьезный, и это сказывалось на всех участниках. Он не уставал напоминать, что день без тренировки — день потерянный. «Давай, Миша, давай! — ободрял меня руководитель. — Действуй настойчивее. У тебя должно получиться!» Именно тогда, в труппе Виларс, я и начал заниматься ручным эквилибром: прыгать на одной руке, ходули ручные осваивать, и притом с дополнительным грузом. Летом мы с шести утра репетировали, зимой с восьми. Ни одного дня не пропускали. Когда же, в тридцать шестом году, перешли на работу в Центральное управление госцирков, подал я заявку на самостоятельный номер. Теперь уже по-другому смотрел на сольную работу!
Как одержимый стал я готовить свой номер. Ни о чем другом не помышлял, только о номере. Дневных часов не хватало — репетировал ночами, и все равно казалось, что сутки до обидного коротки.
Первый раз показался в Архангельском цирке. Никакого успеха. До того жиденькие аплодисменты — точно милостыню подали. А за кулисами снова с Владимиром Петровичем Мирославским встречаюсь, он в той же программе стоял. Говорю ему: «Видели? Послушался вашего совета наконец. А что получилось?» Владимир Петрович поглядел на меня внимательно: «Так ведь номера у тебя, Миша, пока нет!» — «То есть как?» — «Нет у тебя, Миша, номера. Трюками, не спорю, владеешь. Сильные трюки. Но для номера этого мало. Тебе многое надо еще продумать: и композицию, и образ, в котором выступаешь!»
Первой мыслью было: точку раз навсегда поставить. Столько сил подготовке номера отдал, весь без остатка выложился, а добился чего? Значит, бесталанный! Значит, прочь из цирка!
Однако не ушел. Почему? То ли упрямство помешало, то ли самолюбие заело. Озлобился на себя, зубы стиснул — и назад на манеж — снова репетировать. И снова стал голову ломать, так и этак прикидывать, какие трюки сохранить, от каких отказаться, в каком расположить порядке. Снова всякой жизни лишился. Но вы и это запишите. Это тоже вошло в мою жизнь.
Только теперь, поддавшись наконец усталости, Егоров опустился в кресло. Наклонив низко голову, он как будто забыл на миг о моем присутствии. Затем тряхнул головой:
— Ладно. К жалости или сочувствию взывать не собираюсь. Расскажу-ка я лучше вам о том, что решило дальнейшую мою работу.
Переделал я номер. Стал он активнее зрителями приниматься. И все-таки чувствовал я: еще не то, еще не найдено что-то. И так вплоть до самой Отечественной войны.
Где только не приходилось в войну выступать — в воинских частях, на пунктах призывных, на фронтовых позициях. Однажды в Саратове пригласили выступить в одном из госпиталей. Раненые собрались в палате — кто с палкой, кто с костылем, кто с двумя. Вышел я на середину и стал показывать ручную свою работу — стойки, балансы, прыжки. Показываю и слышу, как один солдат говорит другому: «А ты еще голову вешаешь. Гляди, чего можно учинить при помощи одних только рук!» Так хорошо он это сказал, что мне захотелось еще большую бодрость своей работой вызвать.
Кончилось выступление, и отправились раненые провожать меня. Остановились у лестницы. И тут, став снова на руки, я для всех неожиданно побежал вниз со ступеньки на ступеньку. Раненые за мной — кто с костылями, кто прыгая на одной ноге. Добежал я до того помещения, где переодевался. Дверь распахнул ударом ноги. И прямо со стойки на стул. Мне аплодируют, и я в ответ. После, уже в воротах, начальник госпиталя сказал: «Своими выступлениями, товарищ Егоров, вы способствуете лечебному процессу!» Так и сказал. И тут-то понял я окончательно, в каком виде должен выходить к зрителям. Именно таким и должен выходить: бодрым, уверенным, счастливым полнотой своих сил. И чтобы всех вокруг заражать своим настроением! Я об этом для того так подробно рассказываю, чтобы вам понятно стало — откуда родился мой нынешний номер.
