— Ну и огуречик! Он же тут только по потолку не бегал, а теперь еще в обиде!
Соня улыбалась, но была расстроена. Откуда у Прошки это желание воевать с ней, обращаться за помощью к людям и вообще откуда в нем взялось столько прыти: ни дома, ни в детском саду он никогда на голове не ходил.
— Не огорчайтесь, — сказал ей сидевший через проход в том же ряду Багдасарян, — выехали за город, почувствовал волю, вот и не выдержала душа поэта.
Багдасарян сказал «поэта» просто так, к слову, а Соня замерла: неужели технологу известно стихотворение, которое сочинил Прошка? Если Татьяна Сергеевна его цитировала — это удар. Значит, всю Сонину жизнь ей ничего не стоит выставить перед всеми.
— А вы разве знаете, что он стихи сочиняет? — сказала и еще больше перепугалась: сейчас Багдасарян попросит мальчика прочитать стишок, и тогда уж Прошка опозорит ее перед всем автобусом окончательно и бесповоротно. «Когда приедет папа, мы будем с ним гулять…»
Но Багдасарян ничего не знал про стихотворение. Ася Колпакова что-то рассказывала Прохору, тот притих.
— Стихи — это, конечно, неплохо, — сказал Виген Возгенович, — но ваш сын тут пел, и, как мне показалось, у него редкий слух. Может быть, даже абсолютный. Вы не проверяли?
Опасность, кажется, миновала, и Соня освободилась от волнения. Толстый Багдасарян был симпатичным, добрым человеком.
— В детском саду преподавательница музыки говорила, что он музыкальный, но что у него какой-то особенный слух — этого не говорила.
— Вы сводите его в музыкальную школу. Пусть там послушают. Эти музыканты в детских садах очень невысокого уровня.
— Что вы, — возразила Соня, — теперь они все с дипломами. Да что в садах. Однажды в ресторане мы поинтересовались у официанта: что это за оркестр, откуда эти мальчики? Они так громыхали, так били в барабан, что сил не было слушать. Оказалось, что двое закончили консерваторию, остальные — училища.
— Вы часто бываете в ресторанах?
В ресторане Соня была три раза. В последний раз в честь приезда дочери Татьяны Сергеевны, Оли. Была Наталья Ивановна со своим мужем, Зоя Захарченко и еще был некто Дима, которого пригласили на роль Сониного жениха. Этот Дима сразу надулся, увидев, что «невеста» его не замечает. Потом напился и стал жаловаться на свою бывшую жену, которая обобрала его при разводе до нитки, оставила квартиру, по его выражению, «в чем мать родила». На коварный вопрос Багдасаряна Соня ответила:
— Кто это, работая на конвейере, может часто бывать в ресторанах?
— Устаете?
— Нет. Просто дома хорошо.
К их разговору прислушивались, кто-то басом подсказал: «Нам ресторан — на троих, на кухне, когда жена на дежурстве», — но Багдасарян и Соня этой шутки не слышали.
— Соня, а как чувствует себя человек на конвейере? — Багдасарян спрашивал серьезно, вопрос был не ради легкого дорожного разговора.
Соня обиделась. Не впервые ее об этом спрашивали. Но те вопросы не обижали: люди не только не видели конвейера, но вообще были далеки от завода. Почему-то не лезут с такими вопросами ни к каменщику, ни к водителю городского автобуса. Можно подумать, что они не на конвейере, — захочет водитель и поедет в любую сторону. Та же работа, с теми же остановками, если, конечно, водитель будет работать с точностью до секунды.
— Я вас обидел своим вопросом?.. — Голос Багдасаряна прозвучал тихо и робко. Он словно сделал какое-то открытие.
Прохор освободился от Аси Колпаковой, влез на колени к матери.
— В лагере есть большой хороший мальчик Коля. Он вожатый. Я с ним буду дружить.
Автобусы медленной вереницей вползли в ворота лагеря. Здесь уже заждались. Разморенные летней жарой лица ребят и вожатых выражали скорей разочарование, чем радость, при виде разомлевших и тоже уставших от дальней дороги гостей. Без особого энтузиазма ребята прокричали стихотворное приветствие, но сразу оживились, когда прозвучала команда «вольно». Ряды рассыпались, поникшие букеты полевых цветов перекочевали из потных детских ладошек в руки гостей. Мамы целовали загоревшие, с облупленными носами лица, скороговоркой спрашивали: «Как тебе здесь? Наедаешься? Ночью не холодно?» Все эти мамы и папы с большим удовольствием растащили бы сейчас своих чад под индивидуальные кустики и, устав от них очень скоро, занялись бы собой: и выпили бы, и закусили, и соснули бы часок-другой в холодке; но Наталья Ивановна и весь лагерный персонал предусмотрели такую стихию, и дети, получив небольшую порцию родительской любви, вернулись к роли хозяев, повели гостей осматривать лагерь.
Программа катилась, как новенькая машина по широкой, без выбоинки дороге, выбрасывая на ходу лишний груз, чтобы еще веселей и просторней было в ней пассажирам. Встречу-диспут «Все работы хороши — выбирай на вкус» сняли с повестки дня. Трудно в такой звенящий день, когда и трава и каждый листок на дереве прогрелись солнцем, сидеть друг перед другом и вести серьезные разговоры. Зато вместо одной футбольной встречи начались после полдника целых четыре. С мальчишками младшего отряда играли самые почтенные по возрасту гости. Наталья стояла в воротах и брала мячи так ловко, что самые признанные лагерные футболисты только крякали. Коля Колпачок выступал в роли судьи. Счет был восемнадцать — два в пользу приезжих.
— Наталья Ивановна, — сказал после первого тайма Коля, — все-таки не надо забывать, что это не международная игра, надо помнить, что это самые младшие в лагере дети.
— Предлагаешь спортивную «липу»?
— Да. Нельзя у них убивать веру в свои силы.
Наталья побеседовала со своей командой, подряд пропустила во втором тайме четыре мяча, но на большее их не хватило. Встреча закончилась со счетом двадцать — шесть. Мальчишки из отряда Колпачка не смогли построиться после финального свистка для прощального приветствия, разбрелись по полю, заливаясь слезами. Жена Никитина, работавшая в лагере заместителем начальника, подошла к Шараповой:
— Извините меня, Наталья Ивановна, но от вас я этого не ожидала.
Колпачок первый пришел в себя, опомнился:
— Все правильно, Наталья Ивановна. Ну поплакали. Чего мы их слез боимся? Знаете, что они про вас говорят? Она, говорят, двоюродная сестра Яшина.
Ася Колпакова наблюдала за сыном издали. Совсем недавно был ее Коля среди таких же ребят в пионерских галстуках, а теперь уже по другую сторону от них — вожатый. Такую же девочку-вожатую подвел к ней.
— Познакомься, мама, это Света Павлова, вожатая второго отряда.
Ася окинула ее взглядом: ничего Света, средненькая, но личико серьезное, не глупое. Могло бы что и получше в качестве первой любви приплыть к нашему берегу. Никогда не думала об этой минуте Ася: ни в школе, ни на заводе Коля ни одну из девчонок не выделял. Подумала с удивлением: что же это я? Света появилась, а у меня никакого волнения. Может, оттого, что у сына глаза не горят и Света глядит на него обыденно. У Аси с Колиным отцом тоже при других все очень спокойно выглядело. Знает она это спокойствие! А может быть, вообще между ними ничего такого, что ей подумалось? Поглядела издали на сына, стоящего рядом со Светой: нет, не просто они рядом. И тут же новая мысль, отозвавшаяся в сердце досадой: а почему именно Света? Не поехал бы в лагерь, и не было бы никакой Светы.
— Мало того, что у тебя кривой бок, так у тебя еще нога с подтягом!
Шурик Бородин шел рядом с Лилей Караваевой, и та чуть не плакала от его шуточек. Через несколько часов им расставаться, а Шурик не смог отказать Соловьихе, проторчал полдня в цехе. Лиля места себе не находила, а он слушал там, как верещит, стреляя в него глазами, Верстовская. Парням такие нравятся. Им вообще нравится, когда на них вешаются.
— В самом деле, — не унимался Шурик, — я тебя ни с кем никогда не перепутаю. Хоть через сто лет увижу — какая-то кривобокая, ногу тянет — и тут же на колени: Лиля, любовь моя, наконец-то встретились!
Через сто лет. Ни разу не сказал: Лиля, останься, как мы жить будем друг без друга? Все только языком молотит. Домой в гости позвал. Отец — заслуженный артист, диктор на радио. Мать — тоже артистка, только в театре. Бабка — музыкантша, для приработка к пенсии детей для поступления в музыкальную школу натаскивает. Конечно, среди таких людей ей, Лиле, надо уметь держаться. Хуже всего, если и дома Шурик будет задевать ее своими шуточками, тогда Лиле ничего не останется, как спросить у его родителей: «Он что у вас, придурок?» Родителям такой вопрос, конечно, не понравится, Шурик будет опозорен, а ей останется только улыбнуться и уйти. Лучше его заранее предупредить.
— Может, хватит? — спросила она. — Не думай, что мне легко идти в незнакомый дом, к незнакомым людям. Если ты и дома будешь вот так со мной разговаривать, то родители твои не поймут, зачем ты меня привел.
