Надо заметить, цвет лица у меня всегда оставлял желать много лучшего, оно и понятно: большую часть времени провожу в помещении, много курю, пью черный кофе. Рассказал жене о нервном психозе у нас в управлении.
— А ну вытяни руки, — приказала она.
Я вытянул руки и растопырил пальцы.
— Закрой глаза!
Я закрыл глаза.
— Теперь открой!
Я открыл глаза. Был неприятно удивлен, обнаружив, что пальцы шевелятся. Не сказать чтобы дрожали, нет, просто шевелились, будто я гладил чью-то большую, невидимую голову.
— С нервами у тебя не в порядке, — заключила жена, — видишь, пальцы дрожат.
Теперь пальцы действительно дрожали.
— Попробуй постой пять минут с вытянутыми руками, и у тебя задрожат, сказал я.
— Тебе надо обратиться к врачу!
— Но я здоров!
— Это еще как сказать. Нервы — вещь серьезная.
Я снова вытянул руки и посмотрел на кончики пальцев. Они шевелились вопреки моему желанию. Какая нелепость! Может, я и в самом деле нездоров, мелькнуло у меня в голове.
Однако к врачу не пошел. И хотя у меня непроизвольно шевелились пальцы, я себя чувствовал хорошо.
А жена не на шутку встревожилась. Она позвонила на работу и попросила Гольдштейна поговорить со мной.
— Как самочувствие?
Когда я услышал этот вопрос, меня прямо-таки в дрожь бросило. Вот уже месяц, как товарищи по работе при встрече со мной говорят не «доброе утро», или «добрый вечер», или просто «здравствуйте», а, будто сговорившись, твердят одно и то же: «Как самочувствие?»
— Отличное, — рявкнул я.
— Ну вот, — вздохнул Гольдштейн, сочувственно глянув на меня. — Ты стал таким нервным, с тобой и поговорить нельзя. Нет, серьезно, тебе надо обратиться к врачу.
— Оставь меня в покое! — крикнул я. — Через две недели я должен сдать проект.
— Вот именно, — не унимался Гольдштейн. — С такими нервами проект тебе не закончить. Я знаю одного хорошего невропатолога. Ну что ты так смотришь? Ты должен показаться врачу!
Секретарша привыкла входить без стука. Дверь открылась бесшумно, и, когда я обернулся, она стояла в кабинете. Конечно, все слышала.
— Прежде чем войти, не мешало бы постучать, — резко заметил я.
— Приму к сведению, — так же запальчиво отозвалась она.
На другое утро в вестибюле встретил Русана. Было похоже, он поджидал меня.
— Как самочувствие?
У меня внутри все закипело. Лихорадочно стал шарить по карманам, разыскивая сигареты. Русан сочувственно наблюдал, как я пытался прикурить, ломая одну спичку за другой.
— Плохи твои дела, — вздохнул он. — На тебе лица нет! Железная воля и та перестала тебя выручать. Тебе надо показаться врачу!
Я буркнул «ослиная голова» или что-то в этом роде и бросился вверх по лестнице, да так быстро, что сердце долго не могло успокоиться, а перед глазами плыли красные круги.
С того дня товарищи почитали своим долгом в разговоре со мной заметить: «Все это хорошо, старина, только не мешает тебе все-таки показаться врачу». Их действительно беспокоило мое здоровье.
ПОКАЗАТЬСЯ ВРАЧУ! Я ехал в трамвае, стучали колеса — показаться врачу! Я сидел за ужином, а кипящий чайник свистел — показаться врачу! Ложился спать, жена вместо «спокойной ночи» говорила — показаться врачу! С этими словами я засыпал и во сне гладил чью-то большую, невидимую голову. Постепенно она становилась различимой. Я гладил большую ослиную голову! На меня уставились маленькие глазки, и голова сказала: «Если человека сто раз назвать ослом, он закричит по-ослиному». Голова говорила, а слезы струились из ее маленьких глаз. «И-и-а! Я ведь тоже когда-то была человеком!» В ужасе проснулся, и опять в ушах зазвенело — ПОКАЗАТЬСЯ ВРАЧУ!
В то утро я нарочно пришел пораньше, чтобы не встретиться ни с кем в вестибюле и обойтись без этих ПОКАЗАТЬСЯ ВРАЧУ.
Приготовил чертежи. В тот день я должен был представить проект главному архитектору. Тишина и покой кабинета на меня действовали благотворно. Я чувствовал, как моя нервозность тает вместе с дымом первой утренней сигареты. Давно не курил с таким удовольствием и только теперь сообразил, что для этого нужно быть просто спокойным.
Вошел Гольдштейн.
— Тебе надо… — раскрыл он было рот, но я перебил:
— Главный пришел?
— Главный только что прошел к себе.
Я взял рулоны и отправился к главному архитектору. Он сидел за желтым столом в дальнем углу кабинета. Чем ближе подходил я к его столу, тем спокойнее себя чувствовал. Казалось бы, с каждым шагом я уходил все дальше в другой мир, где не могло быть речи о каких-то нервах, где все было построено на разуме, покое и гармонии. Я положил чертежи на стол. Главный внимательно посмотрел на меня. Я улыбался. Я был совершенно здоров.
Главный архитектор тоже улыбнулся и сказал:
— Вам надо показаться врачу!
В его голосе я уловил озабоченность и глубокое сострадание. Все пуговицы его безупречного костюма излучали озабоченность и сострадание.
Не помню, что он еще говорил, наверное, что «с нервами шутки плохи» или «ваши коллеги меня попросили» — ничего не помню. Но помню, я хватал рулоны, вытаскивал из них чертежи, расчеты и один за другим швырял ему в лицо. Я знал, он отличный руководитель, хороший товарищ, примерный семьянин, но я ничего не мог с собой поделать, я должен был швырнуть ему эти бумаги в лицо. «Ну, конечно, — казалось бы, говорил его взгляд, — я так и знал, это очень печально!» И тогда я стал хватать со стола, что попадалось под руку, и все это кидал до тех пор, пока главный архитектор не попятился к стене, а глаза его не округлились от ужаса.
ТИБРИК
Зеленый уголок трехрублевки чуть выглядывал из кармана пальто.
