Это был старый латышский паспорт с проштемпелеванной на первой странице большой буквой «Z», выданный на имя Ацилы Марцинкевич. Заметив на лице Марты недоумение, Индрикис выразился ясней:
— Это немецкая буква «Ц» — cigoiner. Цыган. Быть цыганом в новой Европе дело рискованное. И все же менее рискованное, чем, к примеру, русской партизанкой.
Марта отодвинула от себя паспорт:
— Где ты его достал?
— В этом бестолково устроенном мире. Быть может, на первых порах Ацила тебя выручит. Судя по фотографии, была очень даже аппетитным бабцом. Но смотри, дело хозяйское, не настаиваю.
Марта в Зунте не осталась. Все взвесив и обдумав, через две ночи на третью отправилась дальше. Поскольку фотография Ацилы Марцинкевич в самом деле имела с ней некоторое сходство, Марта все же взяла паспорт.
На нее по-прежнему никто особенно не обращал внимания. По воле случая принятое обличье оказалось удачным: в таком странном одеянии могла расхаживать горем убитая, слегка свихнувшаяся тетка. Под стать внешности Марта подобрала и реквизит. В одной руке обычно несла кошелку с брюквой и морковью, в другой веночек из брусничника.
Вжившись в роль и уповая на благоприобретенный опыт, Марта осмелела настолько, что от Саулкрастов до Риги добиралась поездом. На станции Вецаки в затемненный вагон вошел немецкий солдат с высоко поднятой — будто в нацистском приветствии — загипсованной рукой. Он устроился напротив Марты и всю дорогу поклевывал носом или мурлыкал какую-то песенку и громко сморкался.
Она решила прежде, чем отправиться в дальнейшие бега, побывать в Риге. Возможность, что ее в таком виде кто-то узнает, казалась крайне сомнительной, а в остальном людская толчея, пожалуй, была безопаснее, чем пустынные проселки и дороги.
Когда вышла на привокзальную площадь, у нее чуть колени не подкосились; сердце в груди заметалось, казалось — ну все, ну конец. И это был даже не страх, а волнение. От леденящей душу неизвестности и радости свидания, от любопытства и неверия, что все наяву происходит. Хотя приметы военного времени сразу бросались в глаза, город выглядел нарядным и милым, и люди прилично одеты, и витрины магазинов завлекали забытыми соблазнами, из кафе тянуло аппетитным запахом.
Небольшую лавчонку Марта заприметила давно. Там продавались карнавальные маски, веера, разноцветные рулончики серпантина, бумажные фонарики. Сделав вид, будто рассматривает пестрые штуковины, Марта постояла, настороженно приглядываясь к людям. Но и тут никто на нее не обратил внимания. Дыхание выровнялось, головокружение прошло, и опять она ощутила под ногами твердую почву.
Марта хитрила сама с собой: дескать, ничего не решила, ничего не знаю, никаких планов в голове. Вера и любовь вели ее к Атису. Когда в детстве на дерево залез ее любимый котенок Тинка и в отчаянии пропищал там день и ночь, на помощь пришел Атис. Когда она однажды нечаянно заплыла в разбушевавшееся по-осеннему море, Атис ее вырвал из пучины за волосы. Позднее Атис от нее был далеко, не то что старшие братья, с ним мало доводилось общаться, но каким-то мистическим образом он появлялся, когда она нуждалась в друге. И протягивал руку помощи. Пошучивая, подначивая, поругивая. Со своих гимназических, студенческих и докторских высот не брезговал снизойти до ее ничтожества. Лучше, благороднее, умнее Атиса не было для нее человека. В семье все любили Атиса, да и он свой беспечный, веселый, временами чудаковатый нрав расточал перед каждым с бездумной щедростью. Между ними, что ни говори, существовала некая близость, не заметить ее было нельзя. Разве не по воле и желанию Атиса приехала она в Ригу, что стало началом перемен в ее жизни? Именно ее избрал Атис, ей поверил. Как она тогда обрадовалась! Ухаживать за Элвирой и жить в больнице было нелегко, но Атис частенько наведывался, подбадривал, поддерживал. Даже подшучивая над ней или за что-то отчитывая. А роскошная квартира Атиса с пальмой и паркетными полами, скользкими, как первый лед на пруду! Огромный темно-серый каменный дом с крылатыми женскими фигурами над входом Марте казался настоящим дворцом. Когда умерла Элвира и оставаться дольше в Риге не было нужды, Марта обратилась к Атису за советом: как быть дальше? Она верила, Атис что-нибудь придумает. И Атис придумал: подыщем тебе интересную работу. Стыдно вспомнить, но, когда Харий предложил ей новое место, прежде всего она подумала об Атисе: вот уж он обрадуется, теперь ему не придется меня стесняться, моему славному, любимому, сильному и умному брату.
Подойдя к трамвайной остановке, Марта призадумалась. Так и казалось, в воздухе запахло знакомыми запахами — юфтевым ремнем кондукторского звонка, ручками из хрустящей кожи, лакированной фанеровкой сидений. Окна в трамваях были замалеваны синей краской, лишь на уровне глаз оставлена узкая полоска. Немцы садились в первые вагоны и только с передней площадки. Ей тоже хотелось, как раньше, подъехать к дому Атиса на трамвае, но осторожность взяла верх.
Темно-серый дом слегка пострадал. По фасаду тянулся пунктир пулеметной очереди, стекло парадной двери замещал картон. Но знакомая табличка с именем и часами приема доктора Вэягала висела на прежнем месте, и это смирило тянувшийся следом страх: что, если Атис перебрался на другую квартиру?
Открыла женщина, которой Марта никогда раньше не видела. Серое платье с крахмальным воротничком подсказало: каковы бы ни были ее обязанности в доме, по профессии она медицинская сестра. Одна из тех, от кого Марту в больнице в дрожь кидало. Есть такой тип медсестер, у которых на лице написано: явись сюда сам господь бог — и он для меня был бы всего-навсего пациентом, ничего не смыслящим в медицине. Взгляд женщины не выразил ни удивления, ни досады. Ее темные глаза говорили об одном — Марта пришла не вовремя, а потому у нее нет ни малейших шансов продвинуться хотя бы на пядь за пределы ее начальственного локтя.
— Мне бы повидать… доктора… — Марта решила не открываться больше, чем требовали обстоятельства. — По личному делу. Он меня знает.
Спокойно выдержав взгляд женщины, Марта подбросила еще несколько фраз, ожидая каких-то перемен к лучшему в этих бесчувственных глазах. Совсем как Леонтина: на весу держа совок, поглядывая на стрелки весов и подсыпая в пакет крупу.
— Часы приема вечером от шести до восьми.
— Я приехала из Зунте. Если это вам что-то объясняет…
— Доктора нет дома, он отлучился по делам.
— Я подожду.
— В одиннадцать он должен быть в больнице. Он не сможет вас принять.
— Он непременно меня примет.
Женщина, состроив не то обиженную, не то высокомерную гримасу, позволила ей пройти в приемную. Эту часть квартиры Марта видела впервые.
Пустоватое помещение, никакой роскоши, никакого уюта. Вешалка, белые венские стулья, цветочная подставка с хилыми аспарагусами, настенные часы. Марта сняла полушубок, платок развязывать не стала. Волосы были в жутком состоянии, хорошо хоть об этом вспомнила.
Немного погодя из соседней комнаты в приоткрывшуюся дверь высунулась головка бледной тоненькой девочки. Довольно долго они молча изучали друг друга.
— Ты, должно быть, Лилия?
— Какие тут сомнения, это я и есть! — Лилия вошла в комнату, села у стены напротив и с манерностью дамы расправила плиссированную юбку на своих угловатых коленках. Под мышкой у нее было зажато сразу три книги.
— Ты меня узнала?
— Отчего бы мне вас не узнать?
— Разве ты теперь живешь здесь? С папой?
— А где же еще?
— Раньше ты жила у мамы — в другом доме.
— В таком случае вы много знаете… В другом доме… Нет больше другого дома. И у мамы другое местожительство. Она теперь в краю белых медведей. Нудно и скучно, скажу вам, тоска зеленая… Меня как в тюрьме держат, гулять не пускают. А хочется сходить в «Турецкое кафе», наесться пирожных, но Шарлотта зажимает талоны.
У Марты опять подскочил пульс, она расслышала: открылась входная дверь, женщина что-то сказала вошедшему, ей глухо ответил мужской голос. Похоже, Атис. Позабыв о Лилии и начатом разговоре, Марта встала, немного сдвинула на затылок платок. Ей показалось, все вокруг опять заколыхалось, как при выходе с вокзала.
Атис стремительно шагнул в приемную — был он в черном пальто с бархатным воротом. Настолько стремительно, что над плечом его трепетно взвился конец белого шелкового шарфа. Женщина с гордо поднятой головой стояла в проеме раскрытой двери. И, очевидно, не собиралась уходить.
Атис заметно похудел, лицо осунулось. Но все это пустяки. А главным было то, что Атис смотрел на нее равнодушно и тупо, как в пустоту. Судя по выражению его лица, он Марту не узнал. Возможно, вообще ничего перед собой не видел и, повернувшись к ней, просто скрывал свою слепоту.
— Я бы охотно вас принял, но у меня действительно нет ни минуты времени. Прошу извинить, неотложные дела… — услышала Марта чужие слова из чужих уст. Да и голос теперь показался чужим, незнакомым.
