Гармонист встал и, наигрывая частушечный мотив, пошел рядом с Варварой. Она громко, врастяжку запела:
Я любила гармониста,
Ах, я любила и люблю…
— Знаешь что, — зловеще прошептал Семка, — я ему набью морду.
— Ему-то за что? — возразил Игнат. — Она ж виновата.
— И ей набью!
Гармонь удалялась. Пела уже не одна Варвара, к ней присоединилось несколько голосов. На площадке у футбольных ворот остались Игнат, Семка, Аня и верный Федька Сапрун.
— Был бы я большим начальником, — сказал Федька, — издал бы такой приказ, чтобы всех девок четверовать.
— Чего, чего? — переспросил Семка.
— Не четверовать, а четвертовать, — поправила Аня.
— Так бы, значит, всех и четвертовал, никого не пожалел? — спросил Игнат.
Федька с опаской глянул на Аню.
— Можно и оставить кого, — парнишка быстро нашел выход из положения. — Варьку если на куски разорвать, она одна за четверых сойдет.
Игнат громко рассмеялся.
— Ну, Федька, силен!..
Семка вздохнул и нерешительно сказал:
— А может, и мы пойдем на бетонку, а?
— Не́чего, — твердо произнес Игнат. — Покажи характер хоть раз. Не ходи!
Он вывернул электролампочку и скомандовал Федьке:
— Давай-ка, указчик, шнур смотаем…
Аня медленно пошла от ворот. Игнат окликнул ее:
— Подожди чуток, вместе пойдем. И Семен с нами. Послушаем Федьку, он чего-нибудь еще расскажет.
Семен запротестовал, но Игнат остановил его:
— Побудь с нами трошки. Знаю я тебя, останешься один — обязательно на бетонку поволокешься. А там тебе сегодня делать нечего.
— Я ж вам буду мешать… — промямлил Семка.
— Отставить разговорчики! — приказал Игнат.
15
Зоя принесла Михаилу Михайловичу «Избранное» А. Толстого.
— Понравилось? — спросил заведующий отделом.
— Понравилось… Только…
— Так что же?
— Только не все… слов непонятных много…
— Да-а, — протянул Михаил Михайлович, перелистывая книгу. — Вот например:
Где гнутся над омутом лозы,
Где летнее солнце печет,
Летают и пляшут стрекозы,
Веселый ведут хоровод…
Что же тут непонятного?
— Тут все понятно, а вот дайте-ка, — Зоя отобрала книгу. Показав на мгновение розовый язычок, лизнула указательный палец и стала быстро листать страницы. — Вот, пожалуйста: «…За́не он над нею не волен!» «За́не!» Я в читальню ходила, в словаре иностранных слов искала. Нет такого слова. У библиотекарши, у Клавдии Петровны, спросила — она не знает.
Михаил Михайлович рассмеялся.
— Во-первых, «зане́», а не «за́не». Во-вторых, в словаре иностранных слов такого слова нет, оно русское. Устаревшее. Означает примерно: «Потому что…»
Зоя слушала, приоткрыв рот, и вдруг порывисто вздохнула.
— Вы что? — удивился Михаил Михайлович.
— Нет, ничего, — Зоя смутилась. Она вздохнула оттого, что опять ей пришла в голову мысль: «Как много надо знать, и как мало я знаю!»
— А скажите, Михаил Михайлович, — спросила она, поборов смущение, — на журналиста долго надо учиться?
Михаил Михайлович помедлил с ответом. Откинул волосы со лба, пожевал губами и торжественно произнес:
— Всю жизнь!
— Ой, как много!
— Не пугайтесь, Зоя Степановна. Это я в том смысле, что в любом деле надо все время учиться. «Век живи — век учись…»
— «…Дураком помрешь», — не удержалась Зоя.
Михаил Михайлович глянул на нее с укоризной, и она прихлопнула рот ладошкой.
— Вам надо среднее образование закончить, — сказал заведующий, — тогда уже думать о факультете журналистики.
— А вы сами учились на факультете журналистики?
— Я? Нет, не учился. Я окончил учительский институт, в газету попал случайно. Должен вам сказать, что за все время, что я работаю в печати, журналистов со специальным образованием встречал редко. Большинство — из учителей, из комсомольских и партийных работников… Но специальное образование еще никому в жизни не мешало, так что вам, Зоя Степановна, неплохо было бы закончить факультет журналистики.
— Конечно, — сказала Зоя. — И я закончу, вот увидите. Я обязательно буду журналисткой.
— Рад слышать, — Михаил Михайлович спрятал томик Толстого в стол. — А как дома?
— Ничего. Я и маме и Виктору сказала, что все равно буду журналисткой, а если им не нравится, то могу сегодня же уйти работать на ферму. Я же вам рассказывала — меня на вторую СТФ приглашали… Ну, они говорят: «Мы тебя не гоним».
— Значит, сохранили статус кво?
— Чего сохранили?
— Ну, все осталось на прежних границах?
— Пока да, — кивнула Зоя.
— А я могу вас порадовать, — Михаил Михайлович вытянул из лежавшей на столе папки листок. — Получили от правления колхоза ответ на статью З. Армавирской.
— Ой, что же там написано? — встрепенулась Зоя.
— Написано… вот: «Критику признать правильной…» Это самое главное. Дальше — подробности: «Ферме выделены журналы…», «Правление рассматривает вопрос о возможности отпуска продуктов на фермы по пониженным ценам…», «В новом хозяйственном году изыскать средства для оборудования жилых помещений на отдаленных фермах…»
— Я так рада! — Зоя прижала смуглые кулачки к груди.
— Я вас хорошо понимаю, Зоя. Труд журналиста — нелегкий труд. Но и радостный, когда удастся помочь хорошим людям отстоять правду, разоблачить и низвергнуть мерзавцев… — Михаил Михайлович расчувствовался и, одергивая себя, покашлял смущенно.
Зоя покинула редакцию совсем счастливая. Когда она шла сюда, пыльная улица, обсаженная серыми акациями, казалась ей скучной и бесцветной. Сейчас и акации с корявыми стволами, и маленькие домики с подслеповатыми окошками, и линялое небо — все было Зое мило, все рождало восторг. Мир был очень хорош. И жизнь была чудо как хороша! Все в этой жизни достижимо, все мечты сбываются. Конечно, она будет журналисткой! Известная журналистка З. Армавирская! Газеты с ее очерками будут брать нарасхват. Михаил Михайлович — он тогда уже станет совсем стареньким — скажет ей… Что же он ей скажет? Он скажет: «Зоя Степановна, редактор просил вас зайти к нему в кабинет…»
Сразу же, как только Михаил Михайлович показал ей ответ правления колхоза, Зоя решила, что пойдет на ферму — поделится радостью. Только теперь она заглянула домой, предупредила мать, чтобы она не волновалась. И пошла себе по пыльной дороге, уносясь мечтами высоко-высоко.
Семка только что вернулся из загона. Присел на крылечке общежития, в тенек, закурил. Медленно, словно бы прогуливаясь, подошла Варвара.
— Ты чего ж это вчера на бетонку не пошел? — спросила она, в упор глядя на парня.
Семка смотрел на папиросу. Не поворачивая головы, ответил:
— Не захотелось.
Варвара ждала, что он еще скажет, но Семка ничего больше не говорил. Игнат все утро, пока они возились в загоне, твердил приятелю: «Покажи характер, не подходи первый. Сделай вид, что тебе до нее дела нет…» Семка соглашался: «Правильно, так и сделаю». Первой подошла Варвара, и Семка утвердился в своем решении. Он только один раз взглянул на девушку и тотчас опять уставился на папиросу.
Сначала Варвара смотрела на Семку смеющимися глазами. Потом смех стал гаснуть.
— Ох, и весело мы вчера погуляли! — сказала девушка.
Семка уцепился за ступеньку свободной рукой, до того хотелось ему вскочить и броситься к Варваре. Но он не вскочил. И ничего не сказал.
— Ну чего ты молчишь как истукан? — не выдержала Варвара.
Семен дернул плечом.
— А чего говорить-то?
— Значит, уж и говорить нечего?
Семка молчал.
— Ладно, — Варвара хотела сказать это «ладно» беспечно и легко, а получилось зло, с раздражением. Она повернулась круто и пошла прочь. Но, сделав несколько шагов, остановилась.
— Так, значит, и нечего сказать? — спросила она еще раз.
Семка щелчком отбросил недокуренную папиросу, встал и толкнул дверь в комнату. Через минуту он выскочил на крыльцо, хотел окликнуть Варвару, но она была уже далеко — бежала через футбольное поле к корпусам. Семка стукнул кулаком по балясине.
— Дурак! Чего наделал, — сказал он вслух. — Вот дурак так уж дурак!
Пришел Игнат, спросил:
— Как, побеседовали?
— Побеседовали, — хмуро ответил Семка. — Показал я ей характер, а она хвостом виль — и убежала. Эх, насоветовал ты мне, Игнат, хуже некуда! Теперь, считай, все…
— А ты ее крепко любишь?
— Крепко, — убежденно сказал Семка.
— Да-а, — Игнат поскреб в затылке. — Черт их знает, этих девок, как с ними обходиться. Думаешь, как лучше, а выходит… Особенно с этой Варварой… Знаешь, чего я тебе скажу: сходи к Алексею Васильевичу, посоветуйся. Хочешь — вместе пойдем.
— Какие уж тут советы! — безнадежно махнул рукой Семка.
