— Вы все и хорошо обдумали?
— Да! — Христина отвернулась.
— И о том подумали, как будут вспоминать вас в Игарке?
Христина промолчала. Борденков продолжал:
— «Был у нас агроном Христина Афанасьевна Гончаренко. Этот приехал, рассыпал на игарском берегу лук и уехал». Вот так будут.
Христина сунулась в угол и заплакала. Борденков дал ей поплакать, потом сказал:
— Ну, довольно, не маленькая. — Пошуршал письмом. — Это, надеюсь, не будете хранить на память? — и разорвал письмо. — А теперь как будем с луком?
— Уберите, уберите! — Христина опять заплакала.
Себе-то оставьте немножко. Немножко-то можно.
— Весь уберите!
— Весь так весь. — Борденков встал. — Пойду пошлю рабочего.
Опять приехал Авдоня и увез лук в больницу. Вез и ругался: «Чао с берега на берег перетаскивают. Хозяева!»
Уже третьи сутки солнце не заходило, стоял теплый, ясный северный день.
— Алеша, — окликнула сына Дарья Черных, — куда это привезли нас?!
— Сам дивуюсь. В темноту ехал, думал, будет, как в подполье.
— Ой, да солнышко-то как сияет! Не в небесное ли царство?
— Чего ради раскулачивали тогда? — сказал муж.
— По ошибке завезли.
— Это возможно. Хозяева-то на одной куре хозяйству учились.
На берегу, среди балаганов, в которых жили раскулаченные, появился Борденков и крикнул:
— Идите за мной!
Началась суматоха, брань. Помчались захватывать места.
— Расхватают! — Весь дрожа, Иван Черных толкнул сына: — Алешка, беги!
— Шагом успею. Мало ли на земле спали по степям, в заимках. Хуже земли и здесь не дадут. — И Алешка пропустил всех.
Отец не выдержал, ушел вперед.
На первое время раскулаченным отвели под жительство кирпичный сарай с кучами песку и глины, и Алешка долго подсмеивался над отцом: «Расхватают, Алешка, беги, беги!»
В кирпичный сарай пришли два санитара с машинками для стрижки и Мариша со стаканом, полным термометров. Всех маленьких остригли, всех больных назначили на прием к доктору. Павел попытался затеять разговор с Маришей:
— Как, сестрица, живешь? Деток много ли? Слышал — начальница. А нас вот до чего заторкали.
Но Мариша сказала, что разговоры вести не время, она на работе.
— И в гости не зовешь?
— Гоститься тоже некогда. И принимать негде. Построим вот город, тогда видно будет, гоститься ли.
— И строить не надо, теперь все видно… зазналась. — Павел пошел на пароход добывать водку.
Секлетку Мариша увела с собой, угостила чаем и моченой брусникой.
— Прошлый год все наши бабы по бочке намочили. Я тоже немножко успела. Ну, рассказывай, как здесь очутились!
Секлетка рассказала все с того памятного дня, когда приставили ее к поганому ведру.
— Тетя, меня-то за что же?
— Одна семья. И ты чужим добром пользовалась, за одним столом ела.
— Да меня хуже всякой скотины держали. Без отца только и отдохнула маленько.
— Видела все, знала и молчала. Видела и жила под одной крышей.
— В реку хотела уж броситься…
— Уйти надо было.
— Куда? Чего я понимала? Вот ушла.
— Ушла… А не попала ты из огня да в полымя?
— Нет… мой Алешка хороший.
— Много ли ты про него знаешь?
— Нет, хороший. И свет в первый раз увидела, когда за Алешку схватилась. Как нашла на берегу плужки да бороны наши, так и качнуло меня в воду. Думаю, сама лучше брошусь в реку, не стану ждать, когда в позоре утопят. А вода, знаешь, тянет к себе, тянет. Ох, как тянет! Не будь Алешки, не выстояла бы. Тетя, ты своя, скажи правду: что с нами делать-то будут?
— Жить будем, работать, строить. Забывать прошлое, привыкать к новому.
— А пугали как… и утопят-то нас, и в море завезут да по волнам барку-то пустят. Подыхайте с голоду. Тетя, а сама забежать вздумаю к тебе, можно?
— Можно, можно, свекровь приведи как-нибудь.
К концу первой же недели все раскулаченные были расставлены по работам: на лесопильный завод, в совхоз, на постройку домой, бараков, мостовых. Павла Ширяева отправили на конный двор конюхом. Иван Черных притворился немощным старичком и добился легкого, спокойного места сторожа при лодках. Секлетку — в больничную кухню, Алешку Черных — рыть котлованы для второго лесопильного завода.
Уходя на конный двор, Павел сунул в карман «полмитрия», как называл он поллитровку. «Посмотрим, кто там главный. Если не коммунист, а православная душа, тогда не пропадем. Хлопнем по карману, и препоручат нам жеребчика, на котором сам начальник, зятек мой, раскатывает». Но оказалось, что выездных жеребчиков нет и дорог таких, где можно натягивать тесменные вожжи и ухать: «полетели, соколы», тоже не было. Лошади работали тяжелую и грязную работу — возили лес, глину, воду.
— Выбирай себе по сердцу, — сказал Павлу старший конюх. — Хошь бревна, хошь глину.
— Все одинаково по сердцу!
— Хошь — оставайся при дворе, двор чистить будешь.
— Самое разлюбезное место. — Павел остервенело сунул вилы в навозную кучу.
— Вот-вот, большое-то вилами, а мелкое, остаточки — метелкой, — учил конюх.
— Знаю, знаю… своих коней четверо было. Учить меня, доглядывать за мной не придется. — Павел быстро вычистил первое стойло: конный двор был разделен перегородками, каждый конь имел свое стойло.
Старший конюх ушел, а Павел прислонил вилы к стене и достал «полмитрия».
— Выпьем-ка на радостях. Поздравляю, Павел Иванович, с новым чином! Во сне не снилось, что осчастливят так… Младший конюх! — Не отрываясь от горлышка, он выпил всю бутылку, потом вонзил вилы в бревенчатую стенку и пошел к Марише. Шел, высоко вскидывая ноги, чтобы все видели его сапоги, вымазанные навозом, перед каждым встречным церемонно приподнимал смятый картуз и говорил:
— Честь имею представиться — младший конюх ее величества королевы игарской, Марины Ивановны Ширяевой.
Мариша была на работе, и Павел прошел в контору к Василию. И там начал было так же: «Честь имею представиться, младший конюх»… но Василий оборвал его: «Пьян? Иди проспись!»
— Я маленько. Я — братец Маришин, Павел…
— Павел?.. — Василий неторопливо разобрал на столе бумаги, облокотился на него и, откинув назад голову, начал разглядывать Павла, стоявшего по другую сторону стола. Он глядел не мигая, плотно сжав губы, спокойным, чужим взглядом, про себя же досадовал: почему жизнь не свела его с этим человеком раньше? «На фронте. Я по одну сторону, он по другую». Павел глядел в пол, переминался с ноги на ногу, шумно вздыхал, вороша дыханием свою густую отросшую бороду.
Он понимал, что начинать разговор надо ему: он пришел, но как начать, не знал. Идя к Василию, предполагал, что он либо не примет его и тогда у Павла будет новый повод поносить и Василия и Марину; либо смилостивится и даст другую работу, тогда Павел рассыплется в благодарностях и попробует восстановить мир.
— Ну, говори! — наконец сказал Василий.
— Говорить много нечего, и так, по моему образу, видно… поставили на конный двор младшим конюхом.
— Дома водил коней?
— В одно время четверка была.
— Значит, правильно поставили.
— Что кони… кони — не дело. Пароходы — вот мое дело. Лоцман я, старший лоцман. Неужто сестрица позабыла?
— Какая сестрица?
— Супруга ваша. Я не прошу пароход. Сам понимаю — нельзя. Ну, дали бы катеришко. В лавчонку меня поставили бы, торговать я тоже умею. Ради сестрицы то… Было всякое. Каюсь! А сестрица-то все равно — не чужая, все сестрица.
— Сестрицу оставь в покое. Ценить будем не по сестрицам, не по братцам. — Василий постучал карандашом о стол. — Ценить будем каждого по тому, чего сам он стоит. Вот ты… просишься на катер, в лавочку, а по-моему, и на конном держать тебя нельзя. Поставили, а ты в первый же день напился, убежал. Через неделю при таком конюхе лошади по брюхо в навозе будут, с голоду начнут дохнуть, Верно говорю?
Павел смолчал.
— Что молчишь? Верно, значит. Ну, иди! Мне других принимать надо, за дверью другие ждут.
— Куда идти-то? — комкая картуз, спросил Павел.
— На конный. Иди и зарабатывай, что мило тебе: лавочку, катер, пароход. А сестрицу спросить надо, кем она считает тебя, без спроса лезть в братцы неудобно.
От Василия Павел ушел к Алешке Черных.
— Зять, делай свадьбу! Ждать больше нечего. Ты — землекоп, я младший конюх. Дальше мы не подвинемся. Дальше не пустят нас.
— А где плясать будем, батюшка? — спросила Секлетка. — На болоте? Подожди, построим город, клубы, тиятры…
— У кого дерзить научилась? — крикнул Павел. — У Маришки?
— У тебя, батюшка. Свадьбы, батюшка, никакой не будет. Мы с Алешкой отпраздновали, а у тебя и без свадьбы всякий день свадьба, всякий день пьян.
