Он поехал на Владимирский проспект в Управление по охране авторских прав, и там Раиса Владимировна, улыбаясь ему, как потерянному и вновь обретенному родному брату, сказала:
— Опять приходят деньги на фамилию Охотин, а сам Охотин не приходит. Обычно бывает наоборот.
Гонорар за «Голливудскую трагедию» и поступления от концертов составили триста с лишним рублей.
— Ох, — пошатнулся Антон и пошел их тратить, но до отправления рижского поезда не истратил и половины.
В поезде он встретился с Валькой Мускатовым и Билли Руцким. Билли выговаривал бессмысленные слова и смотрел по сторонам безумными глазами. Он то вдруг заливался идиотским смехом, то, проглотив дребезжащие звуки, принимался стонать и охать.
— Что с Инкой? — спросил Антон у Мускатова, кивнув на растерзанного Билли.
— С Инкой? Во-первых, провалилась на экзаменах в университет.
— По какому? — неприятно поразился Антон.
— По литературе, — сказал Валька. — Два шара и ни цента больше.
— Кто бы подумал, — огорченно вздохнул Антон. — Ну и как она теперь?..
— Деморализована. Говорит — выйду замуж за будущего офицера, буду с него тянуть жилы и жалованье, зачем учиться.
— Имея в виду Билли?
— Мы ж на ней не женимся, — мерзко просмеялся Валька.
Антон сказал:
— Не надо гадко гримасничать о девушке только потому, что она бросила твоего брата. Это не по-мужски.
— Это ты Болеславу толкуй. Он ее любит. Я еще не видал такой идиотской любви Ты можешь это объяснить?
— Трудная задача.
— Вот и я говорю.
— Напиши в Линту, как тут пойдут дела, — попросил Антон и дал Вальке отцовский адрес. — Жаль девчонку… Надо же так, по литературе!
Тихая, опрятная Линта встретила его провинциальным благообразием и скукой. Пляж, кино, танцы в «Базнице», случайные приятели, асаны утром и нравоучительные разговоры с отцом но вечерам за чаем — так прошли три недели. Иногда, после того как он долго дышал ритмическим дыханием, какой-то смутный образ печали возникал в сознании, тормошил и гнал его куда-то, и он сомнамбулически шагал к почте, заказывал разговор с Ленинградом, и телефон не отвечал.
Он попросил у отца шлюпку, выплыл из устья реки и направился в сторону Швеции. Оттуда катились медленные круглые волны, и они становились тем больше, чем ниже опускались водные берега за кормой. Слева из-за спины вползло на небосвод нежаркое солнце. Двухвесельный тузик был чуть побольше половинки ореха, такой же юркий и обтекаемый. Он плавно взмывал на широкие спины волн, быстро, как саночки, скатывался в ложбины и снова лез наверх вопреки, казалось бы, здравому смыслу и силе тяжести. Антон упарился с веслами и разделся донага. Когда солнце достигло высшей точки своего дневного пути, никаких берегов ни спереди, ни сзади не было видно. Антон был один во всем мире со своим тузиком и пел нескладную песню о том, как хороша жизнь, в которой есть море. Уставала глотка, и он прикладывался к анкерку с пресной водой, а когда соленый пот на теле высыхал в свербящую корку, он кидался головой в изумрудно-прохладную мякоть волны и, вынырнув, догонял и ловил далеко уже отброшенный тузик. Один раз тузик оказался в другой ложбине меж волн, и его долго не было видно. Водяные горы вздымали Антона наверх, и он вертел шеей, но не было никакого тузика.
— Утоп, бедняга, — пожалел Антон хорошую шлюпку и стал прикидывать, за сколько времени он доберется до берега вплавь.
Получалось много времени, и он пожалел посудинку и с другой точки зрения, но тут юркий тузик обнаружился на спине волны метрах в ста пятидесяти от него. Антон не спеша доплыл до шлюпки и потом шутил осторожнее.
Ему пришло в голову, что каждый кусок земли кому-нибудь да принадлежит, у каждого куска земли есть хозяин, который может сказать «это мое!», и даже врыть столбик, и прибить к нему дощечку с соответствующей противной надписью. А вот я выплыл за пределы прибрежных территориальных вод, и море никому уже не принадлежит, принадлежа всем людям, потому что это международные, общие воды, принадлежащие всем одинаково. Да здравствует жизнь, в которой есть море!
Проорав эти слова низко пролетевшей чайке, Антон снова приложился к анкерку с пресной водой и развернул тузик на обратный курс. Теперь солнце по правой стороне уходило ему за спину.
— Очень интересно, — сказал он через полчаса, углядев впереди черточку берега, — почему меня никто не встречает почему никто не проверяет судно, пересекающее границу территориальных вод? Ведь здесь уже не вольная акватория Эти воды хранят от всяких посторонних личностей. Капитан первого ранга Охотин, делаю вам выговор за небдительную службу охраны водного района!
Возвращаться обратно было скучновато, руки и брюшной пресс уже заявляли о своем существовании, купаться не хотелось, зато хотелось есть. С последним справиться было легче всего.
— Слушай, бессмысленное брюхо, — сказал Антон расчерченному полосами крепких мышц животу, — мудрый Патанджали пишет что удовлетворять аппетит — это постыдная распущенность. Удовлетворять надо только голод.
Потом он разговаривал с волнами, солнцем и с чайками и старался пореже оборачиваться назад, потому что когда оборачиваешься часто, кажется, что берег совсем не приближается. До устья Линты он догреб поздним вечером и шел домой покачиваясь на ослабших ногах, легкий, как облако, зная что сейчас еще ничего, а вот завтра будут огнем гореть ладони
Отец был дома. Он сидел в кресле, одетый в расшитую цветочками косоворотку, и читал «Былины Печорского края»
— Хорошо провел день? — оторвался он от книги, когда Антон уплел здоровенный бифштекс.
— Прекрасно, — сказал Антон. — Уплыл миль за пятнадцать.
— Тринадцать, — поправил отец.
— А я-то думал, что мною никто не интересуется — рассмеялся Антон.
— Станция держала тебя на экране, — сказал отец. — Я хотел послать катер, когда ты пересек границу, но ты быстро одумался и повернул обратно.
До поезда осталось два часа. Он позвонил в Ленинград и номер ответил.
— Ты в Риге, — сказала Нина безучастным голосом.
— Да, проездом, — он говорил, задыхаясь, — я сейчас…
— И конечно, с ней?
Он подбирал слова для ответа, который все объяснит ей, и сердце колотилось, мешая мыслям.
— Желаю вам счастья, — сказала Нина и повесила трубку.
Он еще раз заказал номер и подобрал уже слова, которые ей все объяснят. Абонент не отвечает, сказали ему.
Ничего не удалось объяснить. Его не захотели слушать. Между нами все кончено, как бы сказала Нина, кончено уже давно.
Тридцатого сентября Антон пришел в училище и сдал отпускной билет. Он сказал себе, что стал на год старше. И сейчас как раз подходящий момент, чтобы начать совсем новую жизнь, зачеркнув все плохое и печальное, что было в прежней. Он потерпел поражение и потерял. Что ж, и это надо уметь.
17Может быть, здесь кончается один роман, а дальше начинается совсем другой, потому что Антон в самом деле повзрослел и стал крепче духом, и о нем теперь надо рассказывать по-другому.
И еще по той причине, что Билли Руцкий, который, теряя только больше озлоблялся, сделал так, что в судьбе Антона Охотина совершился крутой зигзаг, и в общем-то плавное и последовательное повествование наше окончательно оборвалось в тот роковой вечер.
Не скажи ему Билли в тот вечер, что надо срочно позвонить Инне, — мы так бы и не выяснили, откуда ему стало все известно, — словом, не скажи ему этого Билли, Антон Охотин узнал бы новость другим путем, менее болезненным, и, наверное, поступил бы так, как полагается поступать военнослужащему и как он обычно поступал, то есть с ведома и одобрения прямых начальников.
Но когда так внезапно ошарашивают, буквально трахают по голове, сшибают с ног, и в мозгах все крутится, а перед глазами мелькают радуги, тогда обуяет человеческий организм так называемое состояние аффекта, которое принимает во внимание даже Уголовный кодекс.
Отнесемся же и мы с тобой, добрый читатель, с должным пониманием к бурным эмоциональным реакциям организма на некоторые необыкновенные явления внешнего мира.
Одиннадцатый час. Рота вернулась с вечернего чая и готовилась отойти ко сну. В кабинете комсорга курса покуривала редколлегия стенной газеты. Младшие командиры проверяли заправку бушлатов на длинных вешалках — бушлаты должны быть заправлены однообразно, воротник в воротник, левым рукавом наружу.
— Позвони своей Нине, — сказал Билли.
Антон не стал расспрашивать зачем. Человек, который ненавидит, не станет дешево надувать. Антон слетел по трапу в левый вестибюль к автомату.
— Нина сказала, что вы ничего не знаете и вам ничего знать не надо, — говорил Герасим Михайлович бесцветным голосом. — Но мне как-то не верилось. Когда я был молод, так не могло бы случиться. Теперь у вас все по-другому… Да, я сейчас оттуда. Она мучается вторые сутки… Сказала, что не желает вас видеть. И вы для нее не существуете. Но знаете ли, не будем раболепно верить словам…
