себя. И это было горько сознавать — горько вдвойне теперь, когда жизнь почти прошла.
— Мою персону отстранили от работы, — Никанор Никанорович ткнул себя пальцем в грудь. — Это, конечно, худо для меня! Но худо не бывает без добра. Это я осознал. Я, неглупый человек, жил как-то по-глупому… Дорога, по которой я шел, была заманчивой и в то же время обманчивой, как тонкий лед: неосторожное движение — и человек идет ко дну. Да, я проваливался, карабкался наверх и снова проваливался. Ты давеча хорошо сказал, что человек, идущий по дороге, по которой шел я, не может быть счастливым. Это верно. Счастья у меня не было, хотя деньги иногда и были… Горько это сознавать, когда жизнь, по сути, уже и кончилась…
Кочкарев шумно отодвинул стул, покачиваясь, встал и, тяжело ступая, ссутулившись, пошел прочь…
Владимир Алексеевич Попов, открыв ранним утром глаза, не сразу сообразил, где он находится. Вчера поздно вечером он прилетел из длительной заграничной командировки, и теперь ему как-то не верилось, что вернулся наконец домой и лежит в своей собственной постели. Он встал с кровати, сунул ноги в шлепанцы и отправился в ванную. Побрился, надел свежую сорочку и сел пить кофе.
Перед глазами одна за другой вставали картины его поездки в Соединенные Штаты Америки, где он целый месяц знакомился с работой биологических институтов. Ничего особенного, экстраординарного память его не зафиксировала, если не считать случая, когда при входе в один из институтов его остановил голос из радиорупора и приказал: «Снимите верхнюю одежду, вымойте руки, наденьте спецодежду». «Какая стерилизация! Сразу чувствуешь, что входишь в храм науки. И дело-то несложное», — подумал тогда Попов.
Он ходил по лабораториям многочисленных институтов в разных городах Америки, беседовал с учеными, техническими работниками, прикидывал, что можно перенять полезного и внедрить у себя…
Допив кофе, он заспешил на службу. Его тянуло к незаконченным делам, которых теперь в связи с поездкой, конечно, не убавилось.
Попов жил неподалеку от института. Завидев очертания своего «храма», он невольно улыбнулся: раньше он как-то не замечал красоты лабораторных корпусов, а сейчас любовался ими и гордился — они были не хуже заграничных. Легкие, просторные, светлые. «Есть где развернуться», — подумал он и с этой мыслью вошел в здание. К директору решил зайти потом, ему не терпелось заглянуть в лаборатории — после командировки его глаза были вдвойне зорче и строже, смотрели на все как бы по-новому. На ходу он отмечал в своем блокноте все, в чем видел непорядок, здоровался с сотрудниками, выключал свет, где он горел без надобности. «То не моя личная прихоть, а власть порядка», — говорил он. Так в это утро он входил в атмосферу институтских забот. А когда пришел в кабинет, набросился на бумаги. Прочитал и подписал кое-какие документы.
Просматривая срочные бумаги, наткнулся на неожиданное для него явление: некоторые ученые по каким-то объективным, а вернее техническим, причинам не смогли провести необходимых опытов. Это его взволновало. Походив по кабинету, он сел в кресло и велел секретарю вызвать Уверова, Рудневу и Власову.
«Черт-те что! — возмущался про себя Попов. — Думаешь, тема разрабатывается, а тут заедают какие-то мелочи».
Когда вошла Власова, он строго потребовал отчета, почему не были проведены опыты.
— Не было хороших камер, — ответила та. — Камеры, изготовленные в мастерской, оказались плохими… Я измучилась…
— Почему об этом не доложили раньше?
— Как не доложила? — удивилась Власова. — И Голубеву, и начальнику мастерской Кочкареву я просто надоела. За горло, что ли, брать?..
— Ну и что они?
— Ссылались на то, что мастерская занята другими срочными делами.
— А почему не сказали мне?
— Постеснялась. У вас и без того дел хватает.
— Жалели меня, а тема не двигалась.
— Но я занималась другими вопросами, зря не сидела.
— Второстепенными вопросами, — уточнил Попов. Он встал, прошелся по кабинету и, думая, что предпринять, снова вернулся к столу. — Ну и как же теперь?
— Теперь у меня все в порядке! — обрадовалась Власова, поняв, что гроза миновала. — Через месяц-два тема будет закончена.
— Вот как? — Владимир Алексеевич удивленно смотрел на нее. — Откуда такая уверенность?
— Теперь у меня очень хорошая камера.
— Была очень плохая, а теперь очень хорошая, и как это у вас получается?
Власова и без того намеревалась ему обо всем рассказать и теперь была рада, что Попова интересовали подробности.
— Мне эту камеру совсем недавно сконструировал и изготовил один рабочий. И видели бы вы, как изготовил!
— Почему же он не сделал этого раньше?
— Если бы я знала, что у нас есть такой специалист, то не стала бы ждать, пришла бы к нему и поклонилась в ноги.
— Даже так! — улыбнулся Владимир Алексеевич. — Но другие-то знали, что есть такой специалист?
— Право, не знаю… Он просто пришел ко мне с моим заказом, стал выяснять, что мне нужно. Я ему показала две худые камеры. Он посмотрел их и тут же, при мне, вместо двух предложил сделать одну комбинированную.
— Значит, не вы нашли его, а он нашел вас? Разве изготовление камеры ему было нужнее, чем вам? — полусерьезно, полушутливо продолжал Попов.
— Ну, Владимир Алексеевич, помилуйте…
Попов всегда интересовался рабочими, многих знал лично, но, о ком шла речь сейчас, он не ведал.
— Кто же этот мастер? Как его фамилия? — спросил он.
— Буданов.
— Буданов?.. Что-то не припомню. Это, вероятно, новый рабочий?
— Да, он у нас работает недавно.
— Молодец! Запишем его фамилию, возьмем на карандаш.
В дверь постучали. Быстрым, легким шагом вошла Руднева и, увидев Власову, остановилась посередине кабинета:
— Вы меня вызывали, Владимир Алексеевич?
— Что же вы не закончили работу? — спросил он, указывая ей на стул. — Ссылаетесь в отчете на какие-то причины…
— На уважительные, Владимир Алексеевич, — поправила Руднева, смело глядя в большие голубые глаза Попова.
— Какие же?
— Не было хорошей камеры.
— Значит, у вас такая же история, что и у Власовой?
— Совершенно верно, Владимир Алексеевич.
— Ну, а как же теперь?
— Теперь все в порядке, — с облегчением произнесла Раиса.
— Стало быть, вас нашел Буданов и изготовил камеру? — сказал он наугад.
Раиса опешила: «Откуда он знает?»
— Нет, не он меня, а я его нашла. — И она рассказала ему историю со своей камерой.
— Значит, и Власову, и вас выручил Буданов?
— Совершенно верно, Владимир Алексеевич.
— У него какое-то пристрастие выручать женщин, — пошутил заместитель директора.
— Почему женщин? Если у него есть пристрастие, так это прежде всего к своей работе, — серьезно сказала Руднева.
В кабинет вошел Уверов, необычно оживленный, решительный.
— С приездом вас, Владимир Алексеевич! — приветствовал он Попова еще
