Сергей Шведов - И на старой Смоленской дороге

Дед опустил ружьё — негоже стрелять, не видя добычи.

— Выходи, кто там прячется в кустах!

Снова затрещали сухие ветки. Дед взвёл курки на ружье, но стрелять не довелось. Чужак поднял руки и улыбнулся:

— Доброго здоровья, дед!

— Сам будь здрав! Скольких за собой привёл?

— Надеюсь, никого.

— Как сюда попал?

— Шёл, понимаешь, шёл себе и…

— Шёл, ну и иди себе дальше.

— Негоже так со странником. Гость в дом — бог в дом.

— Отвык я уже от обычаев дедов. За последние десять лет всего один раз незнакомого человека встретил, и тот от меня дёру дал. Дезертир, наверное.

— Кто, я?

— Нет, тот, кто дёру от меня дал. А ты не из бегунков?

— Из ходоков я.

— А это как понять прикажешь?

— По земле хожу, на людей смотрю.

— У нас зверья на двадцать вёрст вокруг больше, чем людей. Некого смотреть.

— Ну, вот тебя первого увидел. Хлебушком не угостишь?

— Нет у меня с собой харчей… А что у тебя за пазухой?

— Дружок.

— А ну покажь!

Чужак вытащил из–за пазухи дрожащего щенка.

— Мордатый… — раздумчиво сказал дед. — Лапы большие… С доброго телёнка вырастет, если раскормить.

— Дарю.

— Шутишь!

— Может, с кем и шучу, а с добрым человеком всерьёз говорю.

— Ладно, пошли накормлю. Я не бедный. И в баньке попаришься, сегодня суббота. Но сразу предупреждаю, пять девок у меня — чур, не баловать!

После баньки оба сидели в чистом домотканом белье в горенке за самоваром. Пришелец ел за четверых, словно месяц голодать пришлось.

— Да не давись ты так! Никто миску у тебя из–под носа не заберёт. Издалека путь держишь?

— Ох и издалека, дед! Тут без глобуса путь не покажешь.

— За кобелька–то спасибо. А то у меня три сучки на подросте остались, остальных волки растаскали. Да и то две сучонки от матери, которую волк приблудный обгулял. Мешанки. Может, твой кобелёк кровь вольёт в их потомство правильную. Сам понимаешь, в лесу живём, нам без собак хоть самим волком вой. А ты где им разжился?

— В Иваньковичах.

— Да там же всех пожгли, санацию им устроили!

— Ага, только этот чудик из пепелища ко мне и выбрался.

— А как ты на Иваньковичи набрёл?

— Да вот как на тебя. Хотел хлебушком разжиться.

— Двадцать лет войны уже как нет… нет, двадцать пять, а то и все двадцать восемь годков. А всё стреляют нашего брата.

— А ты за кого дед воевал?

— Нет тебе дела до меня. Я вообще в руку оружию не беру, окромя охоты.

— Духобор–толстовец?

— Не твоего ума забота. Ну, давай по последней, что ли, за мир во всем мире, как в старину говорили!

После тоста они долго молчали, а старик всё искоса посматривал на странника, словно выведывал его тайные мысли.

— Тебе, паря, надо переодеться во все посконное и сермяжное, чтобы от местных не отличаться. Одёжка на тебе заморская, издалека заметная, а над нами спутники висят, каждого русского на заметку берут. Но ты не бойсь! Если что, я тебя выдам за будущего зятя, ну, примака, что ли. Пять девок у меня, три на выданье. И приданого нет, и выдавать не за кого. Все парни за пятьдесят вёрст в округе — нам родня.

— Зато рабочих рук в хозяйстве вона сколько! Каждая из девок в день по три десятины сможет сжать. Зажил бы куркулём, если бы пустоши заброшенные поднял!

— А–а–а — всё пустое. Своим зерна не продашь, у них грошей нема. А чужие и за фук отберут, дорого не возьмут. Я столько ржи не засеваю.

— Так я поживу у тебя пока, батя?

— Живи, если ты не охоч девок портить.

Чужестранец вышел с хозяином во двор уже в мохнатом войлочном картузе, сермяжных штанах и рубахе. Обулся он в кожаные опорки с подвязанными онучами, как ходят местные. Дед показал ему нехитрый сельхозинвентарь — почти всё из дерева. Правда, вместо сохи он использовал колёсный плуг. Чужак подивился вывешенным на заборе ярёмам:

— На бычках пашешь. А лошади разве нет?

— Лошадей в наших топких местах не водют. Клешнятый бычок по любой грязи потянет. Зато лось у меня упряжной Борька — за двух лошадей потянет.

— А где его держишь?

— Пока что в лес отпустил. Гон у него вот–вот начнётся. Осенью с ним не сладишь, пока не перебесится. А потом опять домой вернётся. Худой — одни рёбры торчат.

— А с лосихами как?

— С теми полегше чуток. Три дойных лосихи у меня с подтёлками. Тоже в лесу держу с колокольцами на шее, чтоб чужим в глаза не бросались. На дойку только домой приходят. У меня, паря, хозяйство большое. Три коровы, бугаёк, свиньи, я про курей уже не говорю.

— Так бери меня в батраки.

— Черт тебя знает, какого ты роду–племени! Может, ты семь раз нерусский нехристь.

— Может, и нехристь. Я на попов, дед, не заморачиваюсь.

— Да худой ты больно для работника. Мои девки тебя подородней будут.

— А я не силой, а ловкостью беру.

На двор забежала десятилетняя девчонка в длинном сарафане, нарядных красных галошах и звонко крикнула:

— Батька, бугаёк с привязи утёк. Сюды бегить. Ховайтесь с дядькой у подвал!

Дед аж резко присел:

— Как это с цепи сорвался?.. Пошли–ка, паря, от греха подальше.

— Куда, дед?

— Да вон в погреб!

— Так бугаёк же у тебя небольшЕнький, — глянул за ворота чужак.

— Ага, прошлый раз стену в сарае рогами своротил. Пересидим под землёй. Он долго не лютует, кровь в глазах перекипит — опять смирный сделается… Ты куда, сумасшедший?

Чужак повернулся и очень медленно пошёл к разгорячившемуся бугайку, который отупело замер посреди двора.

— Быча–быча! Хороший мой, — позвал его чужак.

Тот сначала побежал навстречу человеку, потом остановился, загребая грязь передними копытами.

— Быча–быча, иди ко мне…

Бугай недоуменно уставился на чужака красными от крови глазами и хрипло промычал, роняя до земли липкую слюну. Чужак стал на его пути и протянул руку.

— Хороший, хороший мой!

Бугай сделал шаг и снова остановился. Чужак тоже сделал шаг, протянул руку к бычьей морде и взял его за ноздри. Бугай задрал хвост, повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую, напрягся в холке так, что мышцы под шкурой забегали, но вдруг как–то весь обмяк. Чужак наклонился и тепло подышал ему в глаза. Бугры мышц перестали ходить под шкурой быка.

— Куда его вести? — спросил чужак, крепко держа скотину за ноздри.

— В хлевок, где двери нараспашку. Вводи его осторожненько, а я дверь колом подопру.

Чужак медленно повёл упирающегося бычка к хлеву. У дверей отпустил ноздри и закрутил бугайку хвост так, что тому была одна дорога — в хлев. Задвинул деревянный засов, а дед подпёр дверь длинным поленом.