тот. — Только что был интересный скандал. Выводили пьяного, а он вырвался и разбил в буфете два блюда с рыбой.
Зрелище было чудесное. К сожалению, ему не позволили продолжать.
— Будем ужинать? — спросил Степан.
— Если вы угощаете, — сказал поэт.
Они заказали пожарские котлеты, и поэт налил стаканы.
— Мне тяжело, — сказал Степан. — Это — весна.
— Всякая весна кончается морозами, — ответил Выгорский. — Лучше не увлекаться весной, чтобы потом не тосковать.
— Ну, уж извините. Если так смотреть на вещи, лучше умереть, не думать.
— Не имею никакого желания умирать, — ответил поэт.
— Желать то, что должно быть — это уж бессмысленность.
Он внезапно просиял.
— Друг мой, я не сказал вам ещё о своей последней радостной новости? Счастье на земле возможно!
— Неужели?
— Да. Я думал о счастьи двадцать восемь лет и пришёл к выводу, что оно не существует. А на двадцать девятом изменил свою мысль. Кстати, вы не заметили, как мне стало двадцать восемь лет? Это было позавчера. Это время — большой обманщик — чисто работает!
— Но оно принесло вам счастье, — сказал Степан.
— Лучше бы не приносило, — вздохнул поэт. — Я не боюсь ни старости, ни смерти, но всё неминуемое меня возмущает.
Он упёрся ладонями в подбородок и минуту смотрел молча перед собой на полную залу, которая трепетала от шагов и голосов. Его худое небритое лицо поросло мелким чёрным волосом и казалось очень усталым.
Потом задвигал пальцами, поглаживая шершавую щёку:
— Счастье? — сказал он сразу. — Даже счастье меня не удовлетворяет. Дело в том, что я был счастлив, не замечая этого.
Властным и острым движением он налил стаканы.
— Всё дело в том, что счастье ничего общего с удовлетворением не имеет. Если бы было иначе, мы не могли бы понимать людей.
И поэт заговорил о счастьи, называя его высшим духовным здоровьем и чувством гармонии.
Степан слушал с интересом, но слишком отвлечённая беседа скоро утомила его. Выгорский сыпал парадоксами, примерами. Время летело незаметно.
Пивная пустела.
— Скоро двенадцать, — сказал хозяин пивной, приятно улыбаясь.
Конечно, это — детское время, но он, как честный гражданин, считает своей обязанностью исполнять букву закона, тем более, что штраф большой.
У дверей он добавил:
— Сегодня было немного шумно, извините, пожалуйста.
Он намекал на скандал с блюдами.
— Заводите алюминиевую посуду, — посоветовал поэт. — Она не бьётся, а металл пользуется теперь огромной популярностью. — Потом обратился к Степану: — Хотите погулять? Чудесная украинская ночь.
Молодой человек колебался.
— Я устал, — сказал он.
— Обещаю молчать.
И пошли вдвоём к Опере, где представление кончилось и незанятые извозчики медленно разъезжались домой. Дойдя до Шевченковского бульвара, приятели повернули назад. Поэт действительно молчал, подняв воротник и засунув руки в карманы пальто. Степан,
пьянея от холодного сияния луны, снял калоши и скользил по замёрзшему тротуару.
С тревогой и страхом шёл на очередное свидание с Зоськой. Где найдёт, он слова, чтобы высказать то тяжёлое сложное чувство жалости и необходимости разрыва, которое его угнетало? Шаблон любви подсказывал, что для ухода должна быть причина, ревность, измена, ссора или хотя бы заметное охлаждение. Да и справится ли он, поймёт ли она?
Зоська уже ждала его. Сидела в кресле, в пушистой голубой кофточке, беззаботно, сбросив туфельки, и улыбнулась, когда он вошёл.
— Как я соскучилась по тебе! — сказала она.
Юноша нерешительно остановился, у порога, смотря на неё смущёнными глазами.
— Я тоже соскучился, — ответил он.
В этих словах было столько печали, что и для него они зазвенели неожиданной откровенностью.
— Иди же сюда, — прошептала она.
Он бросил пальто и шляпу на стул и подошёл к ней походкой вора.
Она усадила его рядом на коврик и обняла его голову.
— Поцеловать тебя?
— Поцелуй.
— Ты хочешь?
— Хочу, — безнадёжно шепнул он.
Она еле коснулась его уст своими устами и, вздрогнув, припала к нему долгим безумным поцелуем, от которого он начал задыхаться.
— Так я тебя люблю, — сказала она.
Он униженно молчал, гладя и целуя ей руки.
— Эти два дня, которые мы не виделись, казались мне такими бесконечными, как два года, — сказала она. — Не знаю, что стало со мною. Хотела зайти к тебе на службу.
— Весна… — пробормотал он.
Она захлопала в ладоши.
— Ах, конечно, весна, как же я не догадалась! И тихонько запела, качая ногою:
Весна, весна, весняночка,
Де твоя сестра-паняночка?
Степан глядел на неё, любуясь её маленькой бодрой фигурой, Проникаясь радостью, звеневшей в её голосе. И ему захотелось взять Зоську за руку, водить её цветущими полями, чтобы она пела, пела для него, для солнца, для роскошного горизонта, затканного белыми тучами.
Он стиснул её руку и сказал:
— Зоська, пойдём в поле, когда растает снег?
— Ну, конечно. Я сплету венок!
Он не мог себя сдержать и в сладостном порыве раскаяния, в огне воспоминаний, которые были связаны с этой девушкой, обнял её и стал безумно целовать её глаза, волосы, губы, захлёбываясь от радости и покорности, как не целовал ещё никогда.
— Ты… Зоська… Я не могу без тебя, не могу… — шептал он.
Когда успокоился, она погладила его по голове.
— Ты — божественный.
Но ему мало было этих поцелуев. Что-то невысказанное осталось в душе. Он хотел сделать для неё что-то исключительное, хотел, чтобы ей всегда было радостно около него, хотел связать её с собою навсегда.
— Зоська, я давно о чём-то думаю, — с увлечением сказал он.
— О чём?
— Давай поженимся.
Она отшатнулась.
— Ты с ума сошёл!
Нет, он совсем не сошёл с ума. С блестящей находчивостью начал он обстоятельно доказывать свою мысль. Прежде всего фактически они уже женаты. Расставаться они не собираются. Следовательно, надо сделать выводы. Он живёт как бедняк, без всякого порядка. И это мешает ему писать. Да и нельзя же вечно пользоваться чужой комнатой! Они достаточно знают друг друга. Зачем красть где-то часы встреч, когда они вообще могут быть вместе? Ей тоже лучше будет жить, конечно, если она любит его. Все же женятся, и странно, как они до сих пор ещё не поженились! Материальная сторона целиком обеспечена. Да он и службу поможет ей найти в конце концов.
Он спокойно взвешивал
