Бостан напустила на себя торжественность, словно готовясь сообщить сыну радостную весть:
— Помнишь, нас навещал Аннамурад-ага, твой дядя?
— Ну, помню.
— А дочку его, Дженнет, знаешь?
— Ну, знаю.
— Красавица ведь, правда?
— Ну, и что с того?
— Сынок, лучшей жены ты не сыщешь во всем мире. Я уж обо всем договорилась с Аннамурадом-ага.
Аннам оторопело смотрел на мать, не замечая даже, что льет чай мимо пиалы. Спохватившись, он поставил пиалу на сачак, невесело покачал головой:
— Мама, мама, ты, видно, забыла, в какое время, в какой стране живешь. Нынче вроде не принято, чтобы родители устраивали свадьбу детей без их ведома и согласия. Прошлые-то обычаи не след тащить в нынешний день.
Бостан нахмурилась:
— Я знаю, сынок, что живу в новое время. Но из прошлого к нему тянутся крепкие корни. Мы прокляли многие старые обычаи. Ну, а иные не грех забрать в золотую оправу.
— Какие, к примеру?
— Дети должны чтить своих родителей. И во всем следовать за ними!
Аннам добродушно рассмеялся:
— Ах, мама, разве я следом за тобой приехал на строительство, а не ты за мной?
Бостан не нашлась что ответить сыну и только упрямо повторила:
— Все одно, где ты видел, чтобы верблюдица плелась за верблюжонком?
— Верблюжата, мама, незаметно подрастают, тогда на них навьючивают груз потяжелей, чем на верблюдиц, и, бывает, ставят во главу каравана.
Бостан с трудом удалось сдержать раздражение:
— И все-таки, Аннам, будет по-моему. Мы сыграем свадьбу, и в самом скором времени.
— Ладно, мама, — согласился Аннам. — Сыграем. Но ведь с женой жить мне, а не тебе, так?
— Ну… так.
— Тогда позволь мне жениться на той, которую я люблю и которая меня любит.
Аннам был настроен миролюбиво и разговаривал с матерью мягко, но она видела, что он не намерен уступать и ей не удастся навязать ему свою волю. Это сердило Бостан, она насупилась еще больше:
— На ком же ты собрался жениться?
Аннам замялся:
— Мама… Ты ведь, по-моему, подружилась с Мариной. Она тебе нравится?
Бостан вздрогнула, хоть и ждала, что сын назовет это имя. Не умея кривить душой, она неохотно промолвила:
— Марал-джан девушка хорошая.
— Тогда… может, ты замолвишь перед ней словечко за меня?
— Ты хочешь, чтобы я посватала тебе Марал-джан? — Глаза Бостан налились кровью, шея раздулась, как у разъяренной черепахи. — Так вот, что я тебе скажу: пока я жива — не бывать этому!..
— Мама!..
— Ты совсем лишился разума!.. Но я не дам тебе топтать обычаи, дошедшие до нас от предков. Я не допущу, чтобы по твоей ослиной глупости прекратился род Гандыма-ага!
— Мама!.. Что ты говоришь! Почему же наш род должен прекратиться?
— Потому что ты хочешь взять жену из русского племени!
Аннам смотрел на мать с сожалением:
— Мы все, мама, принадлежим к одному племени: советских людей. Ленин говорил, что вое наши народы — единая семья.
— Ленин — великий мудрец, да буду я его жертвой. Но верно ли ты толкуешь его слова, сынок? Ведь каждый народ остался жить на своей земле, есть у нас туркменская республика, узбекская, русская…
Аннам подивился познаниям матери в национальном вопросе: ведь она была совсем неграмотная, с трудом могла читать по слогам. Видно, набралась кое-чего от заезжих лекторов…
Вступать с ней в спор он, однако, не стал и вернулся к прежней, более узкой и конкретной теме:
— Но чем Марина хуже туркменских девушек?
— Разве я сказала, что она хуже? Да если бы ты спросил, можешь ли ты доверить ей свою жизнь, я бы ответила: можешь, сынок, можешь. Я и сама во всем бы ей доверилась. Но видеть ее твоей женой — нет, сынок, не жди на то моего согласия!
— Но почему, мама? Ведь Марина тебя очень любит.
— И я ее люблю. Ох, если бы она была туркменка, я бы и слова тебе не сказала, с радостью приняла бы ее в наш дом!..
Аннам начал горячиться:
— Не пойму я тебя, мама. И ты любишь Марину, и она тебя любит, и мы с ней друг друга любим. Сама говоришь, она хорошая, ей можно жизнь доверить. Почему же ты не хочешь, чтобы она стала моей женой, а тебе — невесткой?
— Сынок!.. Хоть у туркмен и русских дома по соседству стоят, но порядки в них равные. Как я пойду по жизненному пути с невесткой, которая не верит в нашего бога, не знает нашего языка?..
— Мама, да мы оба вообще ни в какого бога не верим. А язык… Марина научится говорить по-туркменски. Я-то ведь знаю русский. — Аннам улыбнулся. — По-моему, вы с Мариной пока и так хорошо друг друга понимаете.
— А наши обычаи?
— Хорошие она будет уважать, а дурные мы вместе отбросим, как черные камушки, засоряющие рис. И прекратим этот спор, мама. Я не из тех, кто отказывается от своих намерений и своих слов.
Бостан в растерянности уставилась на сына;
— Так ты уже перевязал веник веревкой?.. Ты сказал Марал-джан, что хочешь на ней жениться?
— Ну… вроде того,
Всплеснув руками, Бостан чуть не со слезами запричитала:
— Вай, я несчастная! Я жила только тобой, кровинкой моей! Себя не жалела — чтобы только ты встал на ноги, человеком сделался. Но, знать, недаром молвит пословица: если сирота до еды дорвется, так из носу у него кровь пойдет. Я-то, дура старая, думала, что вырастила сына послушного, разумного, благодарного, а он нанес мне удар отравленным кинжалом в самое сердце! Аллах великий, за что ты обрек мою душу на земные мучения, лучше бы забрал ее к себе!
— Мама, зачем ты так?
— Молчи!.. Я тебе больше не мать, а ты мне не сын. Уеду я отсюда! Видно, доля моя такая: закончить свои дни в одиноком нашем доме.
Аннам расставил руки:
— Никуда я тебя не отпущу!
— Нет такой силы, какая удержала бы меня здесь! — Бостан поднялась с места, слезы горя и гнева текли у нее по щекам. — Спасибо тебе, сынок, хорошо же отблагодарил меня за молоко, которым я тебя вспоила!
— Мама!..
Аннам схватил Бостан-эдже за руки, но она вырвалась и скрылась в вагончике.
Глава тридцать первая
ВЕРТОЛЕТ ВЯЖЕТ КРУЖЕВА
осле одной из поездок по трассе канала Бабалы и Зотов заперлись в кабинете начальника участка и чуть не всю ночь просидели, изучая карты Рахмета: географическую, топографическую, почвенную… Они производили различные выкладки, спорили, меряли что-то на картах линейками, исчертили ворох бумаги, — и уже на следующее утро Бабалы вылетел самолетом в Мары и явился в управление строительства к Новченко с предварительным проектом спрямления трассы на участке от Кумме-Кума до Ак-Чаге.
Новченко, вернувшийся из Москвы в хорошем расположении духа, встретил Бабалы добродушным хохотком:
— Ха, жених пожаловал!.. Ну, как, невеста доставлена в Рахмет в целости и сохранности?
Бабалы, начавший уже привыкать к его грубоватой манере обращения, решил не обижаться, а принять его тон:
— Спасибо вам за хлопоты, Сергей Герасимович. Только Мергенову я до сих пор так и не видел.
— Как, разве ее не перевели в Рахмет?
— Перевели. Но мы с ней как на качелях качаемся: она в Рахмет — я в Ашхабад, я в Рахмет — она в Ашхабад, Боюсь, когда она из Ашхабада вернется — меня опять туда вызовут.
— Да, нашего дорогого Алексея Геннадиевича хлебом не корми — только дай посовещаться. Говорильня — это его стихия… Ладно, Бабалы Артыкович, не будем ему уподобляться. Что там у тебя? Ты ведь наверняка приехал не с пустыми руками.
Бабалы за минуту изложил идею, над которой они корпели с Зотовым всю ночь, протянул Сергею Герасимовичу папку с проектом.
Тот углубился в их расчеты. Подняв голову, усмехнулся:
— Значит, и Зотов твой на что-то способен. Или он здесь так, для поднятия его же авторитета?
— Зотов тут первая скрипка.
— Ага, значит, ты примазался. Шучу, шучу! Не всякий отважился бы поставить свою подпись под таким предложением… Министерство-то наверняка встретит его в штыки.
— Если вы поддержите — как-нибудь отобьёмся.
Новченко засмеялся:
— Ишь прыткий! В этом его поддержи, в том — помоги. А все шишки потом на голову Новченко, покровителя опасных экспериментаторов!
Бабалы прижал руку к сердцу:
— Сергей Герасимович, аллах свидетель, — я не просил вас защищать меня ка коллегии.
— А я сам знаю — когда и что мне делать. — Новченко в упор посмотрел на Бабалы. — Ты, верно, ждешь, что я тут же соглашусь с вашим предложением?
— Оно сулит нам явные выгоды. И сокращение трассы на семь километров. Но нам не только согласие ваше нужно, а и поддержка!
— А это видел? — Новченко сложил из трех пальцев известную комбинацию. — По-твоему, всякий раз, когда меня шарахнут по голове очередной новаторской идеей, я должен «ура» кричать? Нет, братец. В основной проект, утвержденный, — Новченко ткнул пальцем в потолок, — где? в верхах! — и так уже внесено слишком много поправок. И по каждой приходится выдерживать целое сражение. Я что, железный?
