хрипел он, опрокидывая стопку, я сам горло проем за то, чтобы в машине был порядок. У меня всегда был порядок, ты знаешь. И он у меня будет, пока я здесь «Дед», и ты сам уже понял, что такое порядок, когда за него спрашиваю я. Но мне не нравится, когда во имя порядка ты готов бить человека топором по голове. Скажи на милость, зачем тебе понадобилось гонять малыша по машинному отделению только за то, что он слил ведро мазута за борт? Ты говоришь, наказание, ты говоришь, он должен свою вину понять. Его можно и нужно наказать, с этим никто не спорит. Но ты отбиваешь ему всю охоту и интерес к машине. Он может стать бог знает кем: может, мы к нему лет через двадцать на прием будем записываться, от этого никто не застрахован. Смотри, что ты делаешь: ты вызываешь его, делаешь внушение за этот в общем-то серьезный проступок, потом определяешь меру наказания и посылаешь мыть пайолы на всех этажах, да еще и выносить мусор и стружки, хотя это забота вахтенного моториста и токаря, а не ученика, который без году неделя на судне. Ты его унизил, вот в чем я тебя обвиняю. Нет, не считай, что я такой розовощекий добрячок и думаю, что малыша нужно пожалеть и простить. Но если с ним обращаться так, как делаешь ты, из него не получится настоящего человека. Запомни, сказал он после долгой паузы, обрюзгнув лицом, я тебе скажу одну вещь. Я ее понял, будь уверен, через собственные синяки, это было еще в то время, когда цена человеку была грош. Ты, я вижу, парень с мыслями и идеями. Я в этом ничего плохого не нахожу, всегда были нужны и мысли и идеи. Но вот что: ничего не стоят те мысли и идеи, от которых в первую голову плохо человеку. Ты молод, за тобой сила и уверенность, что все в мире должно изменяться согласно общему предназначению, хотя я и не разумею, что за этим скрывается. Но так ты сказал. А я знаю, что человек живет. А чтобы он жил, нужно все мысли и идеи воплотить так, чтобы человек жил хорошо. Незачем тащить его в белый свет только затем, чтобы приспособить для сырья под ваши мысли и идеи.
Я не предполагал за ним язвительности, но нужно было знать, что он прожил жизнь и имеет на все свой взгляд, а с этим нельзя не считаться. То, что он меня начал щелкать по носу, я относил в счет его старческой брюзгливости и нетерпимости. Но мне стало плохо. Зачем, подумал я, ведь крайность. «Дед» усмотрел в моих действиях отсутствие человеколюбия и принимает решительные меры. Но, может быть, он прав, как никогда. Мне нужно было сказать об этом, ибо за собой я видел принципиальность и решительность, но не видел жесткости к людям, жесткости, переходящей в нетерпимость. «Дед» был первым, кто ткнул меня в это обстоятельство. И мне тогда показалось, что вся моя жизнь — НЕЛЬЗЯ ПОДДАВАТЬСЯ ЭТОМУ ОЩУЩЕНИЮ НЕПОДВЛАСТНОГО ТЕБЕ ПОЛЗУЧЕГО СТРАХА ПЕРЕД НЕИЗВЕСТНОЙ УГРОЗОЙ ЧЕЛОВЕК НЕ ИМЕЛ БЫ ВОЗМОЖНОСТИ СТАТЬ ТЕМ КТО ОН ЕСТЬ СЕЙЧАС ЕСЛИ БЫ ПОДДАЛСЯ А В МУЖЕСТВЕ ЕМУ НЕ ОТКАЖЕШЬ ЗНАЧИТ ИСТОРИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ А ВРЕМЯ ИДЕТ СВОИМ ЧЕРЕДОМ ЕСТЬ ВЕДЬ ЕДИНСТВО В ТОМ ЧТО ЖИЗНЬ ХРУПКА И НЕПОБЕДИМА ХОТЯ ЭТО МОЖЕТ БЫТЬ НЕ СЛИШКОМ УБЕДИТЕЛЬНОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ЕЕ ВЕЧНОСТИ ТАК КАК МЕНЯ НЕ БУДЕТ СУЩЕСТВОВАТЬ УЖЕ ЛЕТ ЧЕРЕЗ СОРОК ПЯТЬДЕСЯТ И ЧТО ДАЛЬШЕ — лишена была некоего стержня, на острие которого бы нанизывались все мои осмысленные действия. Слова «Деда» словно вышибли меня из седла. Мне «предстояло подумать», как выражался отец, как жить дальше.
Я могу привести тебе еще несколько примеров, сказал «Дед», когда ты забывал о том, что человеческая жизнь имеет цену только в том случае, если она проживается не для себя. Ты опытный механик, ты хороший механик, тут я тебе ничего не смогу поставить в вину. Но и твой опыт попросту будет кучей дерьма, если от него, от опыта, никто другой не почерпнет. Я расфилософствовался, извини старого, но это в последний раз. Скажи сам, тебе будет ли легче, если пользы от твоей деятельности не будет никому, кроме тебя? Безусловно, труд во благо отечества есть задача благородная, но, боюсь, за этой фразой может скрываться что угодно, если забыть о главном: деятельность человека имеет смысл в том случае, если она приносит пользу другому человеку. Проживи ты до ста лет, но если ты хоть своим детям не передашь того знания, как жить им, ты будешь нулем. Впрочем, примеры ты и сам можешь подыскать. В порту я с тобой распрощаюсь, не будь в обиде на меня за то, что, вместо того чтобы разобраться с малышом и поддержать тебя в этой истории, я разбираюсь с тобой. Если ты парень еще и сообразительный, ты поймешь все так, как нужно.
…У берега качались на волне утки, штук восемь. Насколько я мог определить, это были турпаны, они любят кататься на волне прибоя. Я подкрадываюсь как можно ближе, тихонько кладу рядом несколько камней. Вы, утки, не спите ночью, как все порядочные утки, — вот и не жалуйтесь… Мы с вами на равных, у меня это не ружье, а костыль, он не стреляет, значит, кому повезет.
Первый камень падает между ними, никого не задев, турпаны быстро отплывают, но, так как опасности не видно, опять собираются стайкой и принимаются за свои ночные дела. Третий камень наконец попадает в цель, и птица безжизненно отдается поднявшей ее волне.
Достать ее костылем оказывается труднее, ее прибивает к берегу не в том месте, где сижу я, знаменитый охотник Афанасий-утиная-смерть. Но и с этим делом справился, теплое под перьями тело утки жирно, замечательный клюв имеет бугорок с дырочкой посередине, отчего кажется турпан важно горбоносым.
Половина утки, обжаренная кое-как на камнях, съедена в один миг, и рука тянется ко второй половине, но я себя одергиваю. Нельзя. Эта половинка будет трофеем, когда я пройду непропуск. Я зажарю ее у ручейка, который протекает сразу за непропуском, зажарю по всем правилам приготовления шашлыка, только ничего, кроме утки, для шашлыка у меня нет.
Непропуск я обошел прямо по воде, которая доходила до пояса, а отдельные накаты захлестывали меня с головой. Но на ногах я удержался; не знаю, что помогло. Как ни странно, но я взбодрился от такого купания, может быть потому, что
