Я помог рыбакам размотать толь и пошел дальше по берегу, за поселок, к дальнему знаку. Там когда-то был световой маяк. Но потом необходимость в нем отпала, мы построили другой — у самого входа в бухту, подальше от поселка.
Фонарь у маяка был в нескольких местах прострелен, резвились, видать, неудачливые охотнички. Маленькая пристройка оказалась с оторванной дверью, внутри было сыро и грязно.
Вот в тундре никогда не стали бы стрелять в окна пустого дома или в стекло маяка, ломать дверь избушки, а тут до поселка всего два километра — и все испорчено. Обидно, что это взрослые — ведь у детей нет оружия и двери им ломать вовсе ни к чему.
«Это не северяне, это приезжие, — думалось мне. — Наши не могут, им нет никакого смысла».
И тут же вспомнилось, что и на берегу Чаунской губы я видел искалеченный дом, сам жил двое суток там, доски со стен оторваны, печи стенами топили, а на берегу столько плавника! И зола в печи еще оставалась, не вычистили, уходя. И подпорки в леднике изрублены — вот ведь куда дотянулись вездеходные следы браконьеров, почти что в глушь. Дорого нам придется платить за такие издержки цивилизации, за безудержное освоение окраин.
Вот каюр со спутницей не сломали же наш дальний маяк. Наоборот, и кружку оставили, и чай, и все другое нужное. Хоть мелочь, а нужное, в тундре мелочей нет. Люди знали — все пригодится когда-нибудь, не им, так другим. И, наверное, вообще поступки людей должны нести пользу людям еще долго после того, как они совершены.
И до сих пор мне непонятна психология негодяя — коль сделал зло, как можешь спать спокойно?
…Залив синий и спокойный, и не слышно было волны. Маленькие льдины застыли на его глади. Припекало солнце, я сидел у маяка, курил и не замечал, как шло время.
Прибежал запыхавшийся мальчишка, из тех, кому я помогал разжигать костер.
Я сорвался вслед за ним.
В пилотской комнате собралось все «начальство»: начальник нашей гидрографической экспедиции Игорь, начальник судовой радиостанции Костя, командир вертолета Глеб.
— Граждане начальники! — начал я, по молодости и по глупости.
— Подожди, Федор, — остановил меня Игорь, — тут дело серьезное, главное, времени в обрез. Давай решать. Повтори ему, Глеб. Гм… пожалуйста.
— Дело простое, — начал он, — вертолет возьмет сейчас партию геологов. Может взять и вас, но только одного. Вернее, из вас только одного. Понимаете? Только одного. Кого? Вам решать… По дороге я оставлю его в Дженретлене, повезу ребят дальше в партию, вернусь в Дженретлен и заберу его. За это время надо все успеть.
— Надо решать с точки зрения полезности, — предложил я, — не желания, а самой большой полезности.
— Я бы смог, но мне нужен помощник. Хотя бы один, понимающий в радиоделе, — сказал Игорь. — Вдвоем с Федором я бы смог.
Я кивнул.
— Нет. Только одного, — твердо сказал Глеб.
— О чем речь? — вздохнул Костя. — Я один справлюсь. Хотя, конечно, вдвоем веселей…
Игорь помолчал.
— О чем ты? — спросил я Игоря.
— Что? — не понял он.
— О чем молчишь?
— А-а, — почесал он переносицу. — Вот какое дело. Надо решать. Дай карту, — попросил он Глеба.
Глеб протянул свою. Наша была в планшетке Игоря. Он развернул карту на столе.
— Смотри, Костя. На обратном пути, может случиться, вертолет тебя не заберет.
— Почему? — Глеб с интересом смотрел на Игоря.
— Непогода. Тут все блокировано льдом. Туман может и через час все накрыть, и через минуту, пока мы тут разговариваем. Так вот, что ты будешь делать, если вертолет не придет за тобой день, и второй, и неделю?
— Понятия не имею, — развел руками Костя.
— То же самое, — сказал Глеб. — Не знаю.
— Сейчас надо экипировать тебя на этот случай, Костя. А вообще смотри — вот если будешь идти от маяка на юг по берегу губы, то километров через пятьдесят-шестьдесят, — Игорь показал на карте, — встретишь наши зимние передвижные балки. Мы тут зимой делали ледовые промеры. Там есть и пища, и огонь, и кров, как говорится.
Глеб присвистнул.
— Ты чего?
— Тут верных шестьдесят километров, — сказал Глеб, оторвав взгляд от полумиллионки.
— Ну как? Согласен? — спросил я Костю.
— Все должно быть сугубо добровольно, — подчеркнул Игорь.
— Расписку давать? — встрепенулся Костя.
— По инструкции положено, — понурил голову Игорь.
— Тебя никто не просит, — сказал я Косте, — просто такая ситуация.
— А я, выходит…
— Ничего не выходит…
— Я, значит, сука.
— Что??
— Вы мне не доверяете?
— Мы бы с тобой не разговаривали… если б…
— А в чем же дело?
— Если что случится… — начал Игорь.
Он был прав.
— Тебе сколько? — спросил я.
— Двадцать девять.
— Хорошая арифметика.
— Что такое? — растерялся Костя.
— Ничего. С возрастом пройдет.
— Пугают, пугают, а ничего страшного… — упрямился Костя. — Мы все в одной упряжке. Чего уж тут…
— Ты — море, мы — экспедиция… Наш парень у вас на рации. А тебе предстоит… черт его знает… больше никто не может в этой ситуации…
— А что, у нас на море было легче?
— Мы не говорили.
— Почему вы обижаете?
— Не о том речь.
— О чем?
— Всякое бывает…
— В морях бывает, что вам не снилось.
Он правильно вел, чтобы нас обидеть. Но он был молод, и он был прав в своей неправоте.
— У меня такой начальник, — сказал я Косте, — нужно письменное подтверждение.
— Что я не сволочь?
— Не кипятись, Костя… пожалуйста…
— Вы… наука… черт вас возьми… в чем дело?..
— Все должно быть сугубо добровольно, — повторил Игорь, и был он суров. Он поверил Косте. И ему не нужна была расписка. Он поверил — и все. А Игорь как начальник всегда прав.
— Я очень даже согласен! — рассмеялся Костя. — Хоть на земле поживу, осточертело мне в море, вот что я вам скажу, братцы.
— Давай собираться, — скомандовал Игорь.
Я ушел в поселок к знакомым ребятам. Вернулся с ружьем, патронами, свечкой, зажигалкой, спичками, галетами, сахаром, консервами. Рюкзак был под завязку.
— Вот, держи…
Глеб нашел где-то роскошный мохеровый шарф и меховые кожаные перчатки:
— Бери, пригодится.
Игорь одну бутылку «Миндальной» из наших запасов тоже положил в рюкзак.
Геологи уже садились в вертолет.
— Давай, до встречи!
— Пока!
Глеб помахал нам из кабины. Костя входил в вертолет последним. Механик задраивал дверцу.
— Всего!
Вертолет ушел, и мы опять остались с Игорем одни. Теперь нам без Кости нет пути назад — ни на корабль, ни в родную бухту Провидения.
Нет ничего хуже неопределенности. Мы пошли на радиостанцию к пилотам. Там все как-то ближе к событиям.
Итак, до маяка лету около часа, оттуда до геологов тоже около часа, возврат к маяку около часа и возврат на базу. Итого четыре-пять часов. Возможно, вертолет прилетит ночью. Ночью даже лучше — солнце светит ярче, и всегда почему-то летом ночью тишина, нет ветра и яркое солнце. Чукотский июнь. Хорошая погода.
Все это время, как только вертолет скрылся за сопками, превратилось во время ожидания его возвращения. Покинув радиостанцию диспетчерской, мы пошли коротать часы к моему приятелю — районному газетчику Юре, старому полярному волку, работавшему здесь давно.
За долгим чаем и свежей обильной дичью мы говорили. Так всегда бывает, когда долго не видятся. Пили чай, вспоминали друзей-приятелей, ругали нынешнюю молодежь, хвалили прежнюю («вот раньше!»), припоминали веселые приключения и яркие события, грустные случаи и байки. Много за эти годы исколесили, исходили-изъездили, скоро не останется на Чукотке незнакомого, места.
— Можно бы на собаках к Дженретлену, да снега почти нет, — мрачно сказал Юра.
Была у него одна черта странная, к которой, впрочем, все уже давно привыкли. Зимой в любую погоду, даже если есть возможность уйти в тундру на вездеходе или слетать на вертолете, он всегда пробует сначала выяснить — а нельзя ли этот маршрут сделать на собаках. Очевидно, тверда в нем журналистская закваска — медленнее едешь, больше видишь.
— Два дня пути, — возразил я.
— Можно спрямить. Если выйти на Угол Иноземцевой, а оттуда повернуть в глубь полуострова.
— У нас там маяк, мы уже там были, — сказал Игорь.
— Удобное место. А почему оно так названо?
— Очень давно это было, — сказал Юра. — Еще до коллективизации. В общем, она была учительницей. Навела тут шороху! — засмеялся Юра.
Мы слушали его и одновременно прислушивались чутко ко всем шумам на улице — не летит ли наш вертолет.
— Она и учительницей была, и лекарем — лечила, собак своих имела. Сам понимаешь, шаманы ее не шибко-то привечали. Муж у нее был геологом. Погиб тут где-то. Она не уехала, осталась. Язык чукотский знала, ездила по тундре. А Угол вовсе не потому, что полуостров там маленький в виде треугольника. Она любила называть этот край «медвежьим углом». Вот приехала, мол, в «медвежий угол», пора с этим, мол, кончать, пока грамотность не станет всеобщей. Однажды с этим «медвежьим углом» выступила на какой-то конференции. Ее поправили. Нельзя, говорят, так. Нет у нас «медвежьих углов». Так мне рассказывали.
