«…а еще Сообщаю вам о Старшине Петряеве он вернулся как я говорил и Служит на том корабле какой Вы видели только получил повышение два Ордена и нынче Главстаршина И еще сообщаю, что После Боя с немцами остался в Нагане у него один Патрон Последний и он с тем Патроном пробился к берегу и лег за Валун в голове была думка Живым не даваться а Патрон сберечти для себя. Но только как он поднес Наган ко рту то увидел фашистского Офицера который офицер пошел на него и у него Сердце закипело и он так Порешил что для Родины полезно этого гада убить, а самому принять от немцев Мучение, как Русскому Матросу, а свою Родную Пулю на себя не тратить как она сделана не для своих, а для фашистов. И он снял тоего офицера а сам бросил пустой Наган и пошел в Море думает лучше утону в родных Волнах. Немцы стреляли по нему с Берега но попасть не могли как на море бушевал шторм и нельзя целиться. И он был на Плаву пять часов и совсем из последних сил Выбился но только о своем Родном Корабле вспоминал и было Легче и Потом ему подвернулся Обломок он отдохнул и доплыл до другого берега всего более пятнадцать Миль а то и все двадцать. А потом он долго Пробирался к своим голодный и без Оружия, но его за то Наши люди поддерживали Моряки и Рыбаки и он пришел через две Недели как Вы уехали…»
Слышала вы когда-нибудь о чем-либо подобном? И где еще, кроме как на море, могут происходить такие невероятные истории? А впрочем, чему удивляться! Если стальной корабль может обрести на море живую душу, то почему человек не может обрести на море способность творить чудеса и даже побеждать во имя своей верности и любви самую смерть?
А если вы спросите, какой лично для себя сделал я вывод из всего этого, я вам отвечу. Вывод простой: надо любить свой корабль и быть до конца ему верным, а он уже сумеет за это отблагодарить, он сумеет своей большой душой укрепить человека и спасти его от верной гибели. Кто спасал старшину Петряева? Старый корабль, его большая душа!
Могила неизвестного летчика
Рюкзак мой был упакован, полотенце, мыло, зубная щетка уложены в полевую сумку – пришло мне время отправляться в путь. В ожидании грузовика, уехавшего в порт за бензином, мы с Прохором Матвеевичем сидели на скамейке и вели прощальную беседу, уговариваясь встретиться следующий раз прямо уже в Севастополе.
– Да! – сказал Прохор Матвеевич. – Только не все туда, в Севастополь, вернутся. Иные здесь полегли, на Кавказе, а кто на Кубани, на Азове, на Дону… Многих мы в Севастополе не досчитаемся.
Помолчав, он добавил:
– Будешь через Т. проезжать, сходи там на кладбище. В левом углу у восточного края могила есть – летчик один похоронен. Наш, черноморский, летчик. Этой самой могиле ты поклонись от меня. От Прохора, мол, Матвеевича Васюкова, от старого севастопольца, с уважением и с любовью низкий поклон. Цветов купи побольше, положи на могилу. Не забудь, смотри!
– Не забуду, – ответил я. – Только надпись там есть какая-нибудь – имя, фамилия, звание? А то могил ведь много – спутать можно.
– Спутать! – рассердился Прохор Матвеевич. – Говорят тебе – летчик, как же ты можешь спутать? Спроси на всякий случай – любой житель покажет: эту могилу все знают. А насчет звания, фамилии – не скажу, да и никто не скажет… Неизвестный летчик – так его все в Т. и знают. Геройский человек: живой был – с немцами хлестко дрался, а погиб – стал драться еще хлестче. Мертвый, а из боевого строя не вышел – вот какой человек!
Грузовик, на мое счастье, сильно запоздал, и Прохор Матвеевич успел рассказать мне историю о неизвестном летчике, похороненном в Т., – героическую повесть о грозном, неукротимом бойце, который и по смерти не выпустил оружия из рук. Он продолжал бить немцев из могилы; мертвый, он был для них еще страшнее, чем живой; неуловимый, он настигал врагов всюду, и не было такого угла, где они могли бы укрыться от его разящих ударов.
Это было на юге, в приморском городе Т., летом 1942 года, когда фашисты, не считаясь с потерями, таранили и проламывали наш фронт. Бои шли беспрерывно, воздух над городом глухо гудел, сотрясаемый свирепым ревом орудий, небо по ночам светилось, охваченное мутно-багровым заревом вспышек, под южными голубыми звездами то и дело вспыхивали ракеты – земные белые звезды войны.
Городок жил напряженной и страшной жизнью. Земля в Степановой балке за городом, куда по ночам возили приговоренных, почернела и вспухла буграми, днем над балкой стоял нагретый солнцем тяжелый трупный запах. Там в Степановой балке в одной из могил лежала и Анастасия Громова – жена черноморского моряка, мать четырнадцатилетнего подростка Васютки.
А сам Васютка, оставшись без отца, без матери, скрывался на городской окраине в каких-то развалинах, среди разбитых кирпичей и осыпавшейся штукатурки. Здесь он спасался от мобилизации на работу в Германию. Немцы отняли все у Васютки: семью дом, юность, а теперь собирались отнять и Родину – его последнее прибежище.
Четырнадцатилетний мальчик превратился в затравленного зверька. Он боялся показываться на улицах, где его могли ежеминутно схватить. Он был обут в ошметки, одет в лохмотья, пищу он разыскивал на помойках.
И Васютка решил умереть. Ценой жизни он решил откупиться от своего безысходного ужаса. Не будем осуждать его за это решение: слишком уж унизительной и нестерпимой была его жизнь. Сохранившиеся в архиве городской полиции протоколы свидетельствуют о том, что при фашистах самоубийства были в Т. обычным явлением. Васютку окружал чужой, страшный, враждебный мир, и он решил бежать в небытие из этого мира. Откуда было взять ему в четырнадцать лет выдержку, закалку и стойкость, чтобы вынести, перетерпеть все это?
Васютка назначил день и час своей смерти. Последнюю ночь провел он в слезах. Над ним, в проломах сгоревшего здания, сквозило темное небо, усыпанное сияющими сплетениями звезд, внизу под обрывом негромко рокотал прибой, ветер нес морскую прохладную свежесть. Васютка плакал навзрыд, звал отца, мать, звал бога – никто не откликнулся, не ободрил его, не укрепил дружеским словом маленькое измученное сердце. Ночь глухо, немо и беспросветно стояла вокруг и на все отчаянные призывы Васютки отвечала только неумолимым голосом войны – далеким ревом пушек.
Васютка сжался в комок, забился в самый темный угол – там его и застал ясный прозрачный рассвет. Время пришло. Васютка привязал к железной балке веревку, сложил подставку из кирпичей и, закончив все эти приготовления, вышел из развалин посмотреть в последний раз на море, на розовеющее утреннее небо, на влажную листву тополей и акаций, на все, что было так дорого и близко ему в его молодой чистой жизни.
Он услышал рокот моторов и треск пулеметных очередей. Стена загораживала ему горизонт – он обежал стену и остановился у глинистого крутого обрыва, спускавшегося к морю.
Над заливом шел воздушный бой. Четыре «мессершмитта» клевали наш самолет с красными звездами на крыльях. Они окружали его, били сверху и снизу, крутились в небе каруселью, вспыхивали розовым светом на виражах.
Васютке много раз приходилось видеть воздушные схватки, но это был какой-то странный бой. Мальчик похолодел, когда понял, что у нашего летчика нет патронов.
Наш летчик был безоружен – вот почему немцы наседали так упорно и смело.
Еще один разворот. Еще один вираж. Но уже ясно было – не уйти. Советский летчик направил машину в стремительное отвесное пике, прямо к зеркальной поверхности моря. Васютка зажмурился, решив, что летчик, не видя выхода, идет на смерть.
Он мог так подумать, потому что сам искал выхода в смерти. Замирая, с похолодевшим, сжавшимся сердцем, с закрытыми глазами он стоял долго, бесконечно долго, как показалось ему. Открывая глаза, он ожидал увидеть в небе только четыре машины. Но их было по-прежнему пять, и наша – с красными звездами – настигала один из «мессершмиттов» под яростным огнем остальных.
Дальше все произошло в одну секунду: от хвоста немецкого самолета отделились черные обломки и полетели в море, «мессершмитт» ринулся вниз, вслед за ними, – только белый бурун вскипел на зеркально-гладкой воде залива. А наш самолет, исковерканный, изрешеченный пулями, ковыляя и кренясь, боком направился к берегу, теряя высоту. Он тащил за собой по бледно-розовому небу хвост черного дыма, его неверный полет переходил в падение, блеснуло пламя, все было кончено. Самолет превратился в пылающий факел.
Он рухнул на сушу где-то неподалеку. Васютка кинулся туда. Он бежал из всех сил, задыхаясь, сбивая в кровь ноги о камни и не чувствуя боли. Может быть, летчик жив? Может быть, он еще успел выброситься у самой земли на парашюте? Тогда нужно опередить немцев и спрятать его, укрыть где-нибудь в развалинах, так хорошо знакомых Васютке.
Все эти надежды погасли сразу, когда за городом возле кладбища мальчик увидел догорающий самолет и в стороне фашистов, обыскивающих мертвого летчика.
Немцы погрузили остатки самолета на большую черную автомашину, летчика закопали на кладбище, меж двух крайних крестов, затем потоптались на свежей могиле, умяли ее вровень с землей и уехали.
