В Кукуе мы демонстрировали кинокартину «Парень из нашего Кукуя», а в Ляге соответственно — «Парень из нашей Ляги».
Я еще раз могу засвидетельствовать, я клятвенно подтверждаю, что ни разу — ни в одном селе, ни в одном лесопункте, где мы останавливались, вешали безымянки и крутили эту ленту, ни разу, нигде и никто не предъявил нам претензий, не уличил в обмане, не требовал деньги назад. Хотя, разумеется, все отлично знали эту картину, видели ее раньше и, может быть, неоднократно.
Наверное, все же это хорошая картина. С молодым Крючковым. Мне кажется, что всем было приятно и лестно считать своим земляком танкиста Сергея Луконина. И, вероятно, писатель Симонов нарочно придумал такое название — «Парень из нашего города» — вроде афиши-безымянки, куда остается лишь вписать название любого российского города или села, породившего таких парней.
Лишь раз, уже в конце пути, я почувствовал опасение, что мы столкнемся с бόльшими трудностями в нашей простодушной афере.
Мы явились в Джегор — только что возникший на левом берегу Печоры поселок сейсмической партии. Геофизики простукивали здесь с помощью взрывчатки земные тверди: нет ли там чего-нибудь подходящего?
Жили они в палатках, не очень благоустроенно, вкалывали до седьмого пота. Публика, однако, интеллигентная: молодые инженеры, недавние выпускники институтов, москвичи и ленинградцы. Народ тертый.
Перед афишей «Парень из нашего Джегора», которую мы вывесили на двери столовой (клуба тут покамест не было), — покатывались с хохоту, держались за животики, утирали слезы.
Я умолял Сашку снять афишу, доказывал ему, что тут, в Джегоре, этот номер не пройдет.
— Пройдет, — отрезал Сашка.
И опять оказался прав.
Кто-то из веселящейся братии высказал предположение, что такую хохму могли учинить только свои же ребята из партии, что они будто бы сами подменили афишу, — и тогда все успокоились, порадовались собственному остроумию и нашли в этом названии свой резон.
Зато на премьеру нового фильма геофизики явились с подстриженными бородками либо выбритые начисто, в свежих сорочках, некоторые даже в галстуках. А из тех палаток, где проживали геологини, одно за другим выпархивали столичного вида создания в ярких платьях, в драгоценностях фирмы «Яблонэкс», с искусными прическами, пахнущие хорошими духами.
Видно, для них всех дело было вовсе не в том, какая нынче кинокартина. Просто они обрадовались случаю надеть эти галстуки и бижутерию, выглядеть светски, снова, хотя бы на один вечер, почувствовать себя не в комариной тайге, а на студенческом балу в Колонном зале, на международном кинофестивале…
Признаться, это хмельное и суетное чувство ощутил и я. Мне очень вдруг захотелось подойти к этим ребятам и девушкам, рассказать им, что я тоже недавно из Москвы, бывал в Ленинграде, что я окончил Литературный институт, что мой рассказ напечатан в «Комсомольской правде» и что однажды мне довелось минут двадцать беседовать наедине с Константином Симоновым — да, был такой случай в моей жизни…
Но я не посмел сделать этого. Я убоялся, что это может дурно повлиять на наши отношения с Сашкой.
А эти отношения были для меня куда важней.
Ведь мы уже две недели плыли по Печоре.
И трижды в день мы садились за общую трапезу. Сашка доставал из рюкзака хлеб, преломлял его, потом брал из ящика жестянку тушеной говядины и, одним ударом острого топора разрубив ее пополам, протягивал половину мне.
В тот вечер я смотрел наш фильм последний, двенадцатый раз.
Назавтра мы прибыли в Верхнепечорск.
Теперь про устье.
Туда я отправился в сентябре. Уже по осенней большой воде. Впрочем, на сей раз от этой большой воды ничего не зависело: ведь низовья Печоры судоходны всю навигацию — там всегда есть проходимый фарватер, там не страшны мели.
Просто, как я помню, в это время я сам сидел на мели. До получки было далеко, а денег — ни гроша. И я запросился в командировку, притом обязательно за Полярный круг: там ведь и суточные, и квартирные платят вдвое.
В Канине я сел на пароход «Грибоедов», идущий до Нарьян-Мара.
Путь это долгий, и я много чего повидал на этом пути и многое мог бы рассказать. Но это отдалило бы нас от главной цели — от устья.
А я и впрямь тогда много повидал, услыхал.
Потому что на «Грибоедове» мне посчастливилось свести знакомство с самим капитаном — Василием Ивановичем Аввакумовым.
Василий Иванович позволял мне часами околачиваться в капитанской рубке, пока сам вел судно, а когда он сдавал вахту помощнику, то, бывало, приглашал меня к себе в каюту — и там мы вели с ним беседы на всякие мудреные темы.
И в тот запомнившийся мне день — впрочем, день уже кончался, вечерело — я по обыкновению торчал в рубке.
Это было на полпути от Усть-Лыжи до Петрова Щелья.
Капитан Аввакумов всматривался вперед, пошевеливая штурвальное колесо.
Я же глазел по сторонам.
А на что было глазеть? И направо и налево — хмурая гладь воды и лысые берега.
Здесь Печора была уже безмерно широка, не переплыть, пожалуй. И я с недоверием вспоминал ту скромную речушку, по которой плыл весной на лодке и которая тоже называлась Печорой.
Ничто не выказывало прямого родства.
Но оно все же было.
Вот я только что сказал о лысых берегах. Да, издали эти тундровые берега выглядели бесприютно и голо. Пустыня пустыней. Никакое семя, казалось, не могло здесь прорасти, да и есть ли смысл ему прорастать, коли даже в эту пору, в самом начале сентября, ветер был ледяным и промозглым, а ночами уже рыскали по небу — будто в тревожные ночи воздушных налетов — прожектора полярного сияния…
Но когда, следуя изгибам фарватера, «Грибоедов» приближался к берегу, я вдруг обнаруживал, что берега эти не голы, не бесплодны.
Было трудно различить в сумерках, что именно там произрастает, но одно виделось отчетливо: белизна берез.
Разумеется, они мало чем походили на те березы, которые я видел в верховьях реки и которые будто спорили своей высотой и стройностью с печорскими кедрами. И уж подавно это были не кудрявые, бесподобной красоты березы Подмосковья, и не березы украинских гаев, и не березы алтайских колков…
Здесь были совсем другие березы. Карликовые, всего полметра ростом, корявенькие, изломанные, мелколистые.
И все же это были березы! Они вцепились в эту бесприютную почву, их корни, может быть, касались вечной мерзлоты, их ветки были придавлены к грунту снегами и ветрами, — но они утвердились здесь, как бы заверяя: это — Русская земля, и мы стоим на ней, доколе она длится…
Я настолько увлекся созерцанием этих берез, что и не заметил: нам навстречу шло судно. А это не каждый час случается на Печоре.
Пароходишко был небольшой, буксирный, за ним тащилась баржа. Однако дымил он во всю мощь: клубы копоти вздымались над трубой и стлались черным шлейфом.
Как и положено, он, идущий снизу, просигналил первым. За полтора километра до встречи пароходишко исторг сиплый гудок, над левым его бортом мелькнул флажок.
Малость поднаторев в речных правилах за те дни, что провел в капитанской рубке, я взглянул на Василия Ивановича. Теперь он должен был дать ответный гудок и сделать отмашку слева.
Капитал явно медлил. Лицо его было хмуро.
Но закон есть закон.
Нехотя, будто кота за хвост, он потянул рычаг. «Грибоедов» прогудел шаляпинским басом.
Капитан взял флажок, вышел из рубки и махнул им так, как машут рукой: «Пропади все пропадом».
Судна сблизились. Я прочел на спардеке встречного: «Шексна». Там в рубке тоже стоял капитан, я попытался разглядеть его лицо, однако он его как бы нарочно отвернул, и я успел лишь заметить, что оно, это лицо, было несколько моложе, чем лицо нашего капитана.
«Грибоедов» и «Шексна» разошлись борт в борт. Капитаны не смотрели друг на друга.
Меня заинтриговало все это, я уже придумывал какой-нибудь хитрый обиняк, чтобы затеять разговор, а там и вывести все на чистую воду.
Но Василий Иванович начал сам. Он сказал:
— Вот что, Саша. Сейчас мы придем в Петрово Щелье. Я сдаю вахту. Заходи ко мне, потолкуем.
— Есть, — ответил я.
— Только, видишь ли… водка в буфете кончилась. Пассажиры всю выпили. И в запасе у Граньки, буфетчицы, ничего не осталось. В Нарьян-Маре загрузим. Понимаешь? А надо бы…
— Да, капитан, — сказал я. — Надо бы.
— Так вот, Саша. В Петровом Щелье ты пробежись до магазина, а?
— Сбегаю, — охотно сказал я. — Мигом.
Аввакумов поморщился.
— В том-то и дело, Саша, что мигом не получится. Магазин в Петровом Щелье далеко, у затона. Это километра два в одну сторону. И обратно тоже два.
— А стоянка сколько?
— Восемь минут.
— Тогда не успею, — сказал я. — За восемь минут не успею — четыре километра. А вдруг в магазине очередь?..
