— Вы знаете, товарищ гвардии майор, сколько я ее съел! Кое-кому такое не понять!
— Пойму, — уловил намек капитан. — Зачем не понять?
— Прекратите грубить, Крутояров… Познакомьтесь-ка лучше с нашим комиссаром, гвардии капитаном Сосниным. Он еще один твой земляк… Ты из Чистоозерки, а он…
— Из Рябиновки, — улыбнулся капитан. — Летом двадцать пять километров, а зимой, когда встанет озеро, — десять. Давай лапу, землячок… Меня зовут Кирилл Сергеевич.
Он подал перевязанную чистым бинтом руку.
— На фронте? — растерялся Павел.
— Под Фастовом.
Беркут потянулся к фляжке с водой и рассыпал шахматы. Обозлился и, закрутив полушубок, чтобы не потерять ни одной фигуры, уже так, как бывало там, в боях при отступлении, сердито спросил:
— Откуда во взводе оказались боевые патроны? Вы отвечаете за боепитание?
— Патроны нашлись у старшины… Он временно был зачислен в штат… Врать не буду… Со стрельбищ, наверное, остались…
— Наверное? А ты, командир взвода, не знал?
— А старшину Завьялова вы хорошо знаете? — капитан будто крапивой ужалил Крутоярова.
— Петра-то? Да вы что, товарищ гвардии капитан? Конечно!
Соснин спокойно раскурил папиросу, отмахнул перевязанной кистью дым от недовольно поморщившегося Беркута, продолжил:
— Я к тому, что на войне все полагается делать всерьез. Тебе с твоими подчиненными, и со старшиной тоже, доведется ходить в бой… Все это надо учитывать. И спрашивать надо сейчас друг с друга по-фронтовому… И верность великая, братец, нужна… Хороших щей не хватает — полбеды, после войны отъедимся, роты недоукомплектованы — тоже полбеды… А вот если верности не хватит — беда.
Крутояров смотрел, как у капитана подрагивает на виске живчик, как каменеют скулы. Он представил Рябиновку, старое зауральское село, растянувшееся вдоль берега. Павел знал многих рябиновских парней, учившихся вместе с ним в Чистоозерской средней школе. По характеру они были смиренными, но отличались необычным упорством и упрямостью. Сколько бы их ни строгало школьное начальство за срывы уроков, они аккуратно, каждую субботу, всем гамузом уходили в Рябиновку через озеро и приходили только лишь в понедельник к последним урокам, обожженные ветром, раскрасневшиеся, с полными сидорами калачиков и кругов мороженого молока. Проводить среди них какую бы то ни было воспитательную работу было бесполезно. «У Ванюхи мать на сносях», «У Петьки отец должон на мельницу ехать», «Да и провиянт у всех вышел. Идти надо было домой. Иначе нельзя», — уверенно объясняли они свои прогулы.
Все они были высокорослые, с белыми, как ковыль, волосами, степенные и рассудительные. «На одну колодку деланы», — посмеивались в школе. Но обижать никто не обижал. Первое дело — рябиновские этого не заслуживали, а второе (весьма немаловажное) — попробуй задерись, намнут бока исправно. Рябиновские!
И этот комиссар батальона, заместитель по политчасти, как их сейчас стали называть, Кирилл Соснин уверен в себе. Знает, зачем пришел к десантникам. Крепкой закваски мужик. Видно сразу. С такими безопаснее. От них сила прибавляется. Павел слушал комиссара и успокаивался, соглашался с ним душою.
Встреча с Людмилкой, ее слова, разговор с комиссаром, сильным и спокойным, наполнили разум ясной уверенностью: друзья, побратимы, земляки — все идут на большое сражение. Не за горами победа. Павел был счастлив.
* * *
Май тысяча девятьсот сорок четвертого был необыкновенным. В каждом мгновенье его жило предчувствие близких перемен. Плескался яблоневый цвет в окошки казарм, белым кружевом метались лепестки. Дурманяще пахли зори. Воздушно-десантная бригада, переформированная в гвардейский стрелковый полк, покинула ставший родным маленький подмосковный городок. Уносили десантников красные эшелоны на север, в далекую страну Карелию, где замирали над искореженной землей белые ночи.
Эх, белые ночи, белые ночи! Сколько в мертвенном вашем свете пройдено дорог, сколько дум передумано! Сколько потеряно друзей! Вы, вечные хранители тайн, сияете и сегодня над мирно спящим Ленинградом, над голубыми реками Невой и Свирью, над старым русским городом Лодейное Поле, над Олонцом, над Видлицей, над великими Ладожским и Онежским озерами. Если бы вы могли поведать о всем, что свершилось под вашим светлым куполом!
Прибытие на фронт новых подразделений не осталось незамеченным для неприятеля, и он решил скрытно отвести свои войска с плацдарма Онежское озеро — Свирьстрой за реку Свирь. Но отход был обнаружен, полетел по частям приказ о немедленном преследовании.
Гвардии старшина Петро Завьялов, кормивший на большом привале роту, возмущался.
— В чем досада, старшина? — пытал его капитан Соснин.
— Досада? А ну, товарищ Зашивин, — обратился старшина к помогавшему на кухне «дублеру» Ване, — принеси товарищу комиссару эти листовки, поди, оставил на растопку?
Зашивин принес пачку фашистских прокламаций.
— Вот слушайте: «На фронт прибыли новые пополнения советских солдат. Это не солдаты, а выпущенные из тюрем воры-рецидивисты, именующиеся в настоящее время в СССР гвардейцами». И как у них, у сволочей, язык поворачивается такое говорить. Чтоб они все поиздыхали!
— Так это же фашисты писали.
— Знаю, что фашисты. Но совесть, хоть маленькую, надо иметь?!
— Какая же у фашистов совесть, — вмешивался Павел Крутояров. — Они ее, Петро, еще в детстве с квасом выхлебали.
Павел подкручивал несуществующие усы, будто собираясь со старшиной христосоваться. Басок его был притворно-наставительным. Гвардейцы смеялись. А Ваня Зашивин, уминая круто наваренную кашу с маслом, подстегивал старшину:
— Не знаю, товарищ Завьялов, то ли ты из пеленок вчера выпал. Как маленький!
— Помолчи, Зашивин! — взъедался старшина. — Делай свое дело, не суйся!
Вечером первый взвод назначили в боевое охранение. В полночь, во время смены караулов, Крутояров увидел между соснами мелькающую тень. Финский солдат. Без оружия. Почти бежит. Серый китель, серые брюки. Сам весь серый. Ищет кого-то глазами. Вот он.
— Стой! — скомандовал Павел.
Лицо финна на малую долю минуты исказилось. А потом он улыбнулся, с готовностью поднял руки вверх.
— Не враг я вам, — сказал чисто по-русски. — Нас много из двенадцатой дивизии убежало. У меня родной дядя в Ленинграде. Наверное, и живого нет… Финны — простые люди — не хотят воевать с русскими и ненавидят фашистов… Ты можешь меня убить, если я вру.
— Ясно. — Павел опустил автомат. — Взять.
Караульный гвардеец проверил карманы пленного, воротничок. Выросли, как из-под земли, еще двое десантников. Бесшумно увели пленного в глубину обороны. «Вот и еще одна встреча с врагом. И враг ли это?» Павел вспомнил первого пленного немца, которого они взяли еще там, в лесах на Брянщине. «Брот, брот, клеп», — протягивал он грязную руку. Павел отдал тогда ему половину своей пайки. Не показался немец Павлу Крутоярову ворогом. «И этот финн — тоже не враг», — размышлял Павел.
— Можете идти отдохнуть, товарищ гвардии старший сержант. Секреты расставлены. Порядок, — тихо сказал несущий караул.
— Ладно. Пойду.
Шептались сосны. Где-то далеко-далеко с хрустом рвались мины, стучал автомат. Все эти звуки были в нескладном противоречии с замирающим в летней истоме лесом.
* * *
Раздавали старшины сухой паек.
Батальон, в котором служил Павел, известно, — первый, рота — первая и взвод — тоже первый. Вот потому-то в любом деле быть приходилось первыми: и в легком, и в трудном. Таков уж необъяснимый закон. Подходила пора дежурить по гарнизону — шли в первую очередь, начинались прыжки — тоже начинали первыми. И на обед ходили в первую очередь, и патроны и сухой паек положили в вещевые мешки раньше всех.
«Укрепрайоновцы», на смену которым прибыли десантные части, судачили с гвардейцами о том-сем, искали земляков, с завистью поглядывали на вооружение гвардии — новенькие карабины и автоматы с откидным ложем. Пожилой ефрейтор с рыжими усами и медалью «За отвагу» подошел к расположению роты.
— Главное, ребята, побольше патронов и гранат с собой берите, — советовал. — А еды там найдете.
— Где это «там»? — сердито вмешался лейтенант Левчук, не отрываясь от планшета с картой. — Вы не агитируйте! Пусть берегут паек. Пригодится.
— Берегут? Где вы видели, товарищ Левчук, чтобы солдат пайку берег?
Павел, дремавший на скатке, услышал знакомый голос. Кольнуло в сердце что-то близкое-близкое. Открыл глаза.
— Дядя Увар? Ты, что ли?
— Пашка! Едрена копоть! Племяш!
Оторвался от планшета ротный. Подошел к Увару Васильевичу:
— Извините, не узнал.
— И я, Федя, не узнал спервоначалу-то!
Все трое обнялись. Расцеловались. Подскочили на шум еще двое: Сергей Лебедев и старшина.
