Слезы катились по смуглому лицу. Марина их не утирала, слизывала языком с кривившихся губ. Говорила быстро, не останавливаясь.
Алексей слушал, смотрел в озеро.
Сероглазая тоненькая девчонка сбежала из дому в армию в то же второе лето войны, которым и он, ее семнадцатилетний ровесник, добровольно ушел во флот, — и кто мог подумать, что она так трудно начнет свою взрослую жизнь.
Она встретилась с командиром артиллерийского дивизиона еще здесь, недалеко от дома, на берегу Волхова. Как три дня, в боях, в тревогах прошли три года. Вот, казалось, рукой подать — конец войны. Как о близком, заговорили они о мирном, отвоеванном счастье. И все изменилось в полчаса. Бой длился несколько минут, а унес сотни жизней. Унес он и самую дорогую для Марины жизнь…
Марина долго, со всеми подробностями, рассказывала об этом Алексею…
— Вот, Алеша, теперь ты знаешь все, — закончила она и прижалась щекой к его плечу.
Алексей молча гладил ее руку. Он тоже мог бы рассказать о том, как смерть подступала к нему возле каменистого ладожского островка Сухо. Мог рассказать, как коченеет тело в зимней воде, как выглядит мир, если смотреть на него из–под зеленого озерного льда. Но к чему эти рассказы? Для него пережитое в войну — эпизоды, для Марины — жизнь. Слова не нужны. Обнять бы сестренку, прижать к груди… Да разве это сделаешь? Сестренка как будто бы, а вот не можешь держать себя с ней как с Катюшкой.
Не заметили Марина с Алексеем, как солнце совсем погасло в тучах, как взвихрились ветры–вьюнки, закрутили на береговом песке сухие стебли тростника, как возник далекий ровный гул и забелели на озере косматые барашки.
Пришли в движение и листья сирени. Марина поежилась в легком шелковом платьице. Алексей набросил ей на плечи полотняный китель. Блеснула молния, осветив изнутри синие ущелья туч. В первый раз за этот трудный день Марина вздохнула всей грудью. Шла гроза, разряжала напряжение в природе.
На секунду снова затихло, будто кто–то отступил для разбега, замерли в безветрии листы окрестных кустов. Затем с неба водопадом обрушился ливень.
Держась за руки, Алексей и Марина побежали к бане: до нее было ближе, чем домой. Мокрые, отряхивались в тесном предбаннике. На улице хлестали молнии, огромным вальком там катали белье. С крыши на землю падали шумные потоки. А в бане было сухо и тепло, пахло дымными булыжниками, пирамидой сложенными на каменке, березовыми вениками, — пахло детством.
— В озере, наверно, страшно, — сказала Марина.
— Баллов пять, не больше, — ответил Алексей. — Не страшно.
Она посмотрела на его измокшую фуражку с капустой, на обветренное лицо и улыбнулась:
— А помнишь, как я была твоим матросом, Алеша? Какое замечательное время прошло! Неужели никогда больше такого не будет?
3
Сергей Петрович огляделся: сотни полторы добрых. Не только набатовские собрались, а и гвоздковских увидел председатель, подсосонских. На длинных скамьях, вынесенных из клуба под старые яблони, становилось тесно. Из ближних к саду домов тащили табуреты, стулья, а кто, раскинув куртку или кожушок, усаживался прямо на парную после вчерашней грозы землю — на тот нетолстый слой перегноя, под которым — копни его на полштыка или ударь покрепче каблуком — лежит белый, в узлы скручивающий стволы яблонь и вишен, тощий озерный песок.
Звоночка, такого, как у председателя райисполкома, в колхозе не было. Сергей Петрович постучал по столу; деревянным молотком, каким конопатят лодки, — на фанерной столешнице запрыгали и повернулись вкруг, своей оси большие председателевы часы с отщелкнутой крышкой. Сергей Петрович тронул их рукой, поправил, переложил на другое место листок с повесткой дня общего колхозного собрания.
— Первый вопрос — о ходе выполнения плана, второй — разное. Кто за? Кто против? Так. Понятно. Ну, значит, продолжаем. По первому вопросу докладчиком придется быть мне.
Докладчик откашлялся, начал:
— Вот так же заседали мы в апреле. Шуму было сколько! Что решили? Решили не отставать от Ленинграда, от всей страны, идти в ногу, годовой план к Седьмому ноября выполнить. А что получается? Август, как говорится, на дворе…
— Неверно! — бухнул густой бас старшего из воронинских сыновей — звеньевого Василия Кузьмича.
— Как неверно? Верно! — быстренько ввернул Ивантий, сидевший на корточках возле стола президиума. К этой его позе все давно привыкли. — Сам глядел на календаре в сельмаге — август!
Но Василий Кузьмич как бы и не слышал Ивантиевых выкриков.
— Неверно! — повторил. — Сейчас Сергей Петрович начнет колхозные ворота дегтем малевать. Не с чего! Не отстали мы с планом вовсе. На круг ежели брать — восемьдесят процентов, а еще осенняя путина впереди. Ну, а ежели по звеньям… наше, к примеру, — то на сегодняшний день…
— Знаем! — Белый, в холщовой длинной рубахе и холщовых портах, поднялся дед Антоша Луков. — Знаем: перевыполнил. Не похваляйся, голубь, процентами: сто там или двести. Из процентов уху не сваришь. Ты рыбку покажи — какая? Чего ты в свои проценты начерпал, а? Корюшки! Начерпал — и на боковую: я — де сам император, ко мне не подходи. Царь — Вася!
Мальчишки, толпившиеся на почтительном расстоянии среди яблонь, засмеялись. Сергей Петрович строго взглянул в их сторону, стукнул по столу молотком.
— Корюшка, что ж, — не, рыба? — гудел Василий Кузьмич. — Какая разница?
— Корюшка — рыба, — заговорил Сергей Петрович. — И хорошо, что звено Василия Воронина план полностью выполнило. Худо, что оно на этом успокоилось; дед Антоша тут полностью прав. И худо, что оно не желает выполнять план по ассортименту. Где, Василий Кузьмич, разреши тебя спросить от всего собрания, — где сига десять центнеров? Где судак? Где живая рыба? Вот ты говоришь: неверно, от Ленинграда не отстали. А подумай: положено, допустим, ленинградскому заводу выпускать турбины для восстанавливающегося Днепрогэса, газеты вот пишут, и, скажем, в другом цехе — утюги. Завод возьмет да и выполнит свой план заместо турбин одними утюгами…
— Равняешь!..
Прислонясь спиной к стволу старой груши, Марина вдыхала свежие запахи сада. Земля с прибитой ливнем травой, набухшая кора деревьев, разогретые солнцем зреющие плоды, косматая бородища хмеля на жердевой изгороди, белоцветный с однотонно–зеленым листом вьюнок — которые из них, или все они вместе, источают эти чудесные запахи, такие крепкие и необоримые, что даже едкий махорочный дым не в силах с ними справиться?
Десятки столбов дыма от цигарок сливались в один общий, будто тонкими иглами пронизанный солнцем сизый пласт. Он зыбился, качался из стороны в сторону над рыбаками. Стоило кому–либо подняться на ноги, взмахнуть рукой в пылу спора — пласт рвался, свивался в штуки легкого лилового ситца, снова разматывался, то устремляясь полотнищами вниз, к земле, то взмывая меж древесными кронами к небу. Марина следила за игрой дыма, слушала споры, доказательства одних, опровержения других и удивлялась: помалкивают молодые. Да и многие ли из набатовских парней и девчат пришли на собрание? Седые головы, седые бороды, стариковские сухие глаза…
Собрание загудело, заволновалось, дым от этого взметнулся выше яблонь. Под кованые каблуки летели в сырую землю искуренные цигарки, торопливыми пальцами скручивались новые, еще толще.
— Ну, теперь пошла–поехала! — К Марине подошел Иван Саввич. На нем был чесучовый просторный костюм, голову его покрывала панамка из мягкой рисовой соломы, на ногах сандалии. — Мазин, кажется, уже ввернул что–то насчет керосина, — добавил он с огорчением. — Великолепный повод всем перессориться!
Сергей Петрович бил по столу молотком, не мог совладать с односельчанами. Собрание раскалывалось надвое: одни кричали, что все дело в керосине, долой траловый лов; другие, что, дескать, лодыри да баре развелись в колхозе, на чужой шее едут.
Кузьма Ипатьич ни тех, ни других не слушал. Тяжелая, злая обида давила сердце. Знал он, о чем будут говорить сегодня в разном, знал, кто затеял все это дело, и не мог примириться с людской неблагодарностью. Что же касается плана, старый ловец о нем не тревожился, годы умудрили: будет еще рыба. Не пожалей только себя, не поспи. Рыба — что! Вот люди, люди… Эх, друг ты, дружок незабвенный, был бы жив, взял бы ты ее, болтливую бабу свою, за косы, намотал их на кулак…
Выступал тем временем директор моторно–рыболовецкой станции Иван Николаевич Ветров, говорил, что, если колхозу мало «Ерша», можно еще один траулер прикрепить, лишь бы план выполнялся, — государство отпускает большие средства на механизацию добычи рыбы.
Следом за Ветровым говорил председатель сельсовета, говорили еще многие. Приняли решение: усилить темпы лова, не тереться у своих берегов, ходить в дальние квадраты, пользоваться данными воздушной разведки. Резолюция, хотя и не писаная, получилась в двадцать пунктов.
