От командира Баров вышел с мыслью, что в Любяны он завернет на обратном пути, но возле землянки-госпиталя увидел Васю. Тот стоял, опираясь на костыли, и глядел на Барова тоскливыми глазами. Алексей не выдержал, он почувствовал себя чем-то виноватым перед Васей.
— Сегодня свершится суд! — вдруг жестко сказал он, понимая, что уже нарушил приказ Русакова.
— К маме зайдешь?
— Нет! Времени в обрез. Но в Любяны заскочу.
Теперь Алексей спешил наверстать потерянное время. Он торопливо шагал, подминая огромными сапогами снег. Сегодня он надел их в первый раз, но они удобно облегали ногу. Это Сергей Черкез в одной из вылазок снял сапожищи с убитого немецкого офицера.
— Еле нашел на твою лапищу. Жидкие немчики пошли, что бабы, малюсенькую обувку носят. Мы их на мосту прихватили, дай-то бог каждый раз так! Я всех гансиков перещупал в потемках, хотел тебе подарочек сделать, — со смехом и шутками рассказывал разведчик. — Носи на здоровье, они почти новые.
К городу Баров подошел точно в намеченном месте. Перемахнул забор крайнего дома и через открытую калитку вышел на улицу, где жил дядя Афанасий. Здесь он постоял минуту, прислушиваясь, и осторожно двинулся дальше.
В окне у дяди Афанасия, несмотря на поздний час, горел свет. Шторка висела прямым квадратом. Это был условный сигнал: «Все спокойно». Если бы она была собрана внизу треугольником, Алексей тут же бы повернул обратно — значит, сигнал тревоги. Но на окне белел квадрат — все спокойно! Баров вошел в калитку, осторожно прикрыл ее, задвинул деревянную щеколду, подошел к окну и прислушался. Легкий стук молоточка доносился из комнаты — Афанасий Иванович сапожничал.
«Работает старик!» — с радостью подумал Баров. Он тихонько стукнул в окно два раза и после паузы еще раз, как было условлено. Стук молотка прекратился.
— Дядя Афанасий! — позвал Алексей, прижав лоб к окну.
И вдруг сильный удар изнутри вышиб стекло. Оно разлетелось на мелкие кусочки, обдав лицо Барова стеклянными брызгами.
— Беги, Ленька! — отчаянным голосом крикнул дядя Афанасий. — Беги! Немцы…
Автоматная очередь докончила фразу. Алексей рванулся в глубь двора и завилял между раскидистыми, голыми яблонями — гордости Афанасия Ивановича, которые он сам вырастил. Баров перемахнул через низкую изгородь и очутился в соседнем дворе, встал, прижавшись к углу сарая. Сзади неслись крики, выстрелы, пули попискивали над головой. Баров хотел выскочить на улицу, оттуда до леса — рукой подать, как вдруг страшный удар по голове свалил его с ног. Алексей потерял сознание.
Пришел Баров в себя в каком-то незнакомом месте. Над ним стояли два полицая.
— Ну что, напартизанил, поганое племя! — прошипел один из них. Баров попытался подняться и дернул связанными ногами.
— Лежи, лежи, теперь уж недолго осталось. Не простынешь, на том свете чахоткой не хворают, — засмеялся полицай и отошел в сторону.
«Что же произошло в комнате?» — пытался сообразить Алексей. Ему вспомнились автоматная очередь и последние слова дяди Афанасия. Старик пошел на смерть, чтобы предупредить его, а он… эх!
Смерти Алексей не боялся, но ему сделалось страшно при мысли о том, что на явку может пойти Гриша Муравьев и тоже попадет в засаду. Баров простонал от злости и досады. И тут же над ним склонился полицай. С хитровато-скорбным выражением лица он поглядел на Барова.
— Эй ты, большевичок! Лежи смирна, не то долбану разок — и богу душу отдашь! — Полицай погрозил Алексею винтовкой. — Степан, идем греться, — позвал он второго. — Никуды не денется… Тут полежит, не околеет.
Но они не успели уйти, возле ворот послышались голоса. К Барову подошел белобрысый в эсэсовской форме и, резко толкнув сапогом в бок, приказал кому-то:
— Доставить в гестапо, будем беседовать.
Барова бросили в кузов машины, и вскоре она остановилась у ворот гестапо. Ему развязали ноги и руки и ввели в кабинет, где за столом важно восседал Мишка-палач. Он встал, подошел к Алексею, заглянул ему в лицо и спросил:
— У кого был в отряде?
— А я не был в отряде, — ответил Баров, наслаждаясь идущим от печки теплом.
— Чем же тебя кормили, что такой вырос? — с завистью потрогал Лапин свинцовые мускулы Барова. — Тебя на две части можно разрезать — таких, как я, будет два. — Он отошел к столу. — Значит, говорить не будешь, да? — задал он вопрос.
— О чем?
— Про твои бандитские дела! Как ты людей убивал!
— Чепуха это, господин начальник, никакой я не бандит.
— А это чье? — положил перед собой Лапин автомат Алексея.
— Наверно, мой. Зверья боялся, вот и имел.
— Ваньку валяешь! — разозлился Лапин. — Я тебе покажу, что такое зверье, тошно будет.
Вошел начальник оперативной группы, оберштурмфюрер СС Карл Зук. Он с любопытством, словно перед ним был не человек, а диковинное животное, осмотрел Барова и сказал Фунту, стоявшему у двери:
— Переведите ему: если хочет жить, то пусть забудет слово «не знаю». Здесь гестапо, а не балаган, и отсюда не уходят живыми.
— Не старайтесь меня запугать, я знаю, с кем имею дело. Больше того, что вам уже известно, мне нечего сказать.
— Коммунист? — спросил оберштурмфюрер.
— Для вас это не имеет значения, — ответил Баров.
— Хорошо, Михель, приступайте. Я зайду позже. Примените к нему метод 2С и 5С, иногда с такими он помогает. — Зук кивнул Лапину и вышел вместе с Фунтом.
Вошли два солдата. Они положили на пол железные прутья и пластины. Алексей догадался, для чего эти инструменты.
— Сегодня ты ответишь только на два вопроса, — сказал Лапин деловым тоном.
— Не старайся!
— Хорошо же! — Он грязно ругнулся и сделал знак солдатам. Те подскочили к Алексею, сорвали с него ватник, пиджак и связали кисти рук за спиной. С потолка спустили веревку, пропущенную через блок, и привязали ее к рукам Алексея. Они так сильно рванули веревку, что Алексей вскрикнул от резкой боли. Его подтянули к потолку, а конец веревки привязали к крюку. Лапин отослал солдат.
— Будешь висеть так до тех пор, пока не ответишь на мои вопросы, — предупредил он Барова.
Алексей молчал, он старался не шевелиться, чтобы как-то обмануть боль. Лапин закурил сигарету и, обойдя Алексея, прижал к его ноге окурок. Сначала задымили брюки, потом огненные иголки вонзились в тело. Боль становилась нестерпимой.
— Ну, как теперь? — тихо спросил Лапин. — Зачем себя мучаешь? Ты же умный человек. Скажи все, что знаешь, — останешься жить. Мы тебя куда-нибудь перекинем, и никто знать ничего не будет. Уж это будь спокоен!
Алексей молчал, перед его глазами медленно плыли оранжевые круги. Неожиданно он дернулся, и резкая боль рванула суставы. Мишка тянул его за ногу, заглядывая снизу вверх в сухие, поблескивающие глаза разведчика.
— Ты, голубчик, меня не знаешь? Нет! Я из тебя жилки повытягиваю. Метод 2С, метод 5С, ты у меня запоешь… — Он не договорил: Баров нанес ему страшный удар сапогом в подбородок. Мишка надрывно охнул и отлетел к столу. Там он пролежал без движения несколько минут, потом, тряхнув головой, поднялся на четвереньки и пополз к креслу. Придерживаясь за стену, уселся в кресло и провел рукой по подбородку. Кровь, которая капала с разбитой физиономии, привела его в бешенство.
— Молись богу! — зашипел он. — Сейчас я тебе задам!
Лапин соскочил с кресла и загремел инструментами в углу. Выбрав железные клещи, он подскочил к Барову. Мишка тыкал ими в лицо Алексея, рвал его кожу, бил ими со всего размаха по ногам. Наконец, устав, он бросил щипцы и выбежал из комнаты.
…Баров висел долго, он потерял счет времени и перестал ощущать остроту боли. Явились два солдата. Они отвязали веревку и сбросили на пол Алексея. День клонился к вечеру, небо проглядывало голубыми окнами в белых облаках. Его посадили в крытую машину, там уже сидели старик и совсем юная девушка, похожая на подростка.
Баров сел на пол и прислонился спиной к холодным доскам кузова. Боль в суставах не прекращалась, ему казалось, что плечи у него вспухли и едва умещаются в нательной рубахе. Алексей облизнул пересохшие губы и взглянул на девушку. Худенькое личико и две толстые косы сразу бросились в глаза. Она беззвучно плакала, и слезинки сбегали по ее щекам на подбородок. Алексей протянул руку и погладил ее по голове.
— Ничего, девочка, надо держаться, — тихо сказал он и удивился спокойствию, с каким он это говорил.
— Страшно! — прошептала она, глядя на Алексея полными слез глазами.
— Конечно, страшно, — согласился Баров. — Ты думаешь, их тронут наши слезы? Нет… Поэтому давай будем сильными до конца!
— Давайте! — пыталась улыбнуться она, но улыбки так и не получилось.
— Послушай, сынок, — обратился к нему старик. — Моя фамилия Сизов. Запомни, Сизов. Если доведется, расскажи, что я остался человеком! Все расскажи…
