Среди приезжих пробежал смех.
Между тем с пароходов уже сошли последние комсомольцы, и за ледяным прибрежным барьером образовался огромный табор. Там уже кричал какой-то глашатай:
— Старостам групп собраться ко мне! Эй, старосты групп, давай ко мне!
— Что там такое? — повернул голову Аниканов. — Наверное, по вопросу расселения. Ты оставайся тут за меня, Захар, а я пойду. Да смотри, чтобы ребята не разбрелись.
— Он у вас что же, заглавный? — доверительно спросила Кланька, когда Аниканов скрылся в толпе. Она вдруг перестала смущаться и разговаривала с Захаром по-свойски, без всякого кокетства.
— Староста группы. «Заглавный» здесь начальник строительства.
— А что же, ученый он, должно?
Захар растерянно посмотрел на Кланьку.
— Ученый? Нет, комсомольским работником был на родине. Или вы спрашиваете в смысле — грамотный?
Кланька снова прыснула; вместо нее ответила Любаша:
— Ученый, по-нашему, по-деревенскому, значит грамотный.
— Понимаю, понимаю. Я тоже не очень «городской».
— Из каких же местов вы будете? — продолжала без смущения расспрашивать Кланька.
— С Дона. Слышали?
— Нет, я грамоте только два года училась. А далеко это?
— Около десяти тысяч километров.
— Батюшки! Сколь же вы ехали?
— Да вот скоро будет полтора месяца, как оттуда.
— Ой, как далеко! — скупо улыбнулась Любаша, до сих пор сохранявшая серьезное выражение лица. — Я даже вообразить себе не могу это расстояние.
— Вам не приходилось далеко ездить? — спросил Захар. Ему было приятно разговаривать с Любашей.
— Нет, даже в Хабаровск не ездила. Самое далекое — в Нижнюю Тамбовку выезжала, это сто десять километров ниже по Амуру село такое есть.
— А я была в Хабаровским, — не без хвастовства сообщила Кланька. — Вот где чудно, дома-то эвон какие, выше церкви!.. А как его зовут, старосту вашего? — вдруг заговорщически спросила Кланька.
— Андреем. А что? — спросил Захар, удивленно посмотрев на Кланьку.
— Так просто, интересно знать. А тебя?
— Захаром. А вас?
— Меня Клавдией, а по-деревенскому Кланька, а вот ее по-деревенскому зовем Любашей, а правильно — Любовь.
Откуда-то вывернулся раскрасневшийся Аниканов. Галстук у него съехал набок, пиджак нараспашку.
— Давай, Захар, пошли палатки получать! — возбужденно крикнул он. — Моя очередь уже недалеко.
Вскоре у подножия откоса, там, где тянулась вереница деревенских лабазов и бань-курнушек, забелели две шеренги палаток.
В палаточном городке словно в муравейнике: одни натягивают веревки, другие заваливают песком и галечником края полотнища, третьи тащат доски; стук топоров, говор, смех, раздаются выкрики, кое-где вспыхивает горячий короткий спор за место. Рядом вырастают горы ящиков, бочек с соленой рыбой, мешков с мукой и сахаром, выгружаемых с пароходов. Повсюду бродят ребятишки с раскрытыми от удивления и безмерного любопытства ртами, вертятся собаки, сбежавшиеся со всей деревни.
За полдень, когда вырос городок из палаток, все постепенно начало становиться на свое место. На палатках появились дощечки с надписями: «Москва», «Ленинград», «Ростов-на-Дону», «Краснодар», «Горький», «Одесса», «Харьков»… Однако палатки не вместили всех строителей. Толпы комсомольцев, нагруженных пожитками, двинулись на пригорок. Уполномоченные тем временем уже бегали по деревне, вели переговоры с хозяевами амбаров, чердаков, бань-курнушек о заселении их строителями.
— Вот теперь, кажись, вовзят сели на шею, — ворчал Никандр за обедом, прислушиваясь, как гудят шаги и голоса над головой, на чердаке. — И Ставорский не помог! — Он вдруг яростно посмотрел на Любашу: — Чтоб ни шагу мне из дому! Запорю, ежели что!.. Видишь, какие они шибалки, будто тараканы набились во все пазы, до ветра некуды сходить, прости господи!.. И с Кланькой поменьше водись. Она так и жрет их глазами, чертовка. Уж финти-минти разводит!
К концу обеда появился Ставорский. Лицо его было потным и красным, в раскосых глазах с синеватыми белками таилась злоба. От утреннего лоска не осталось и следа: сапоги заляпаны грязью, на гимнастерке и синих галифе пятна не то ржавчины, не то навоза. Ничего не сказав, он быстро прошел в чистую половину избы. Вскоре высунулся из дверей, спросил:
— А что, чердак заселили?
— Двадцать человек, — смиренно ответил Никандр.
— Дак что же ты мне не сказал, Никандр Родионович? Я б их по шеям от дома!
— А где вас искать-то? Говорят, «пришли по распоряжению власти» — и полезли! Сами и лестницу притащили. Не могу же я против власти…
— Ничего, я их повышибаю оттуда, — пообещал Ставорский. — Фекла Степановна, подай, пожалуйста, обед, а то я тороплюсь. Ну и денек! Голова кругом идет, — проворчал он, скрываясь за дверью.
После обеда он снова появился в дверях.
— Родионыч, зайди-ка на минутку, — пригласил Никандра. — Я к тебе имею секретный разговор, — вполголоса продолжал Ставорский, когда они уселись возле стола на табуретках. — Видишь, что за народец приехал? Я думаю о твоей дочке. Славная девка, как бы не опутал ее какой-нибудь проходимец. Так, ради забавы… Я это говорю вот почему: пора мне жениться. Лучше Любаши, пожалуй, себе пару не найду. Как ты посмотришь на это, а?
Никандр долго теребил щетинистый подбородок, задумчиво глядя в окно на привольную ширь Амура. На кирпично-красном, продубленном солнцем и ветром лице его не дрогнул ни один мускул, ничто не выдавало на нем работы мысли, разве только в оловянных глазках таилось что-то недоброе, суровое.
— Подумать надо, Харитон Иванович, — сказал он наконец. — Дочь у меня порядочная, в девках не засидится.
— А меня ты, что же, считаешь непорядочным?
— Вот вы мне скажите, Харитон Иванович, — подумав, с трудом заговорил Никандр, — вы за какую власть? Я хочу по-честному, по душам.
— За такую же, за какую и ты, Родионыч, — какая лучше кормит. — Ставорский усмехнулся, многозначительно посмотрел на Никандра.
— Вот в чем вся и загвоздка. Сейчас ты тут, а завтра тебя нет. А дочь-то у меня одна… Это если чужая овдовеет, то до нее и дела нет. А своя дочь ведь вот здесь, под сердцем! — Никандр постукал себя большим пальцем по груди. — Подумать надо, подождать маленько и посоветоваться с хозяйкой. Да и с дочкой надо поговорить…
— А может, я сам с ними поговорю?
— Это пожалуйста, ваша воля. Я-то все-таки родитель, — как-то неопределенно сказал Никандр и встал. — А вас, Харитон Иванович, что ж, я вполне уважаю, человек вы сурьезный, против такого зятя я бы не возражал, конечно…
С тем и направился к двери.
Хотя было и очень тесно, новочеркасские комсомольцы разместились в двух палатках. Одну пришлось перегородить пополам одеялом: в правой половине поселились четверо ребят, в том числе Захар и Аниканов, в левой — три девушки, и среди них «стриженая» — Леля Касимова.
Когда немудрящие пожитки были разложены, доски на козлах застланы одеялами, в мужскую половину вошла Касимова.
— Ребята, есть заманчивая идея, — сказала она, откидывая пятерней рассыпающиеся белокурые волосы. — Кому-нибудь пройтись по избам и попытаться купить кринку молока и на каждого хотя бы по паре яичек. Как считаете?
— Говорят, скоро обед, — сообщил Аниканов. — Церквушку спешно переоборудуют под кухню и столовую, сам видел! Там пристраивают еще целый павильон.
— Но там же опять будет перловая каша, — взмолилась Касимова. — Хоть бы раз вкусно поесть!
— А что, пойдем, Андрей? — предложил Захар. — Заодно взглянем, как живут тут люди.
Все сложились по три рубля, и Захар с Аникановым отправились за покупками. Неподалеку от церкви они остановились, решая, в какой дом зайти.
— Вот, видно, богато живут, — указал Аниканов на добротную избу, срубленную из толстого листвяка.
Двор закрывали огромные глухие ворота, похожие на триумфальную арку. По бокам — высокие, могучие столбы, как колонны, над ними двускатная, в прозелени древнего мха, тесовая крыша с узорчатым многоярусным кружевным карнизом.
Долго крутили друзья массивное кольцо громыхающей щеколды, пока вошли во двор. Там их встретил большой буровато-пегий пес; он лаял басисто, глухо, словно в трубу, но не злобно, а почти безразлично. По-видимому, он уже привык за этот колготной день к бесчисленным посетителям и ему надоело облаивать их.
Гостей встретила Любаша, вышедшая на крыльцо.
— О, да тут наша знакомая! — весело воскликнул Аниканов. — Тогда еще раз здравствуйте!
— Здравствуйте еще раз, — улыбнулась Любаша. — Вы поселяться на чердак?
— Нет, мы уже поселились. Молока или яичек можно у вас купить?
— Я не знаю, папашу нужно спросить. Проходите в избу, он дома.
