сейчас почти все на привязи: отдохнули, скоро в упряжку.
С Андреем мы подружились два года назад, когда я ждал транспорт в бригаду. Жил он на дальнем от реки краю поселка, в маленьком домике, опутанном антеннами. Здесь у него и метеостанция и рация для связи с райцентром. В стороне от домика, за метеоплощадкой, огороженной колышками, большой сарай. Гараж. У распахнутых дверей сарая четверо парней возились с трактором. Сбоку от сарая на краю вытоптанной площадки громоздилась куча каких-то вещей, прикрытых брезентом.
В домике крохотные сени и две комнаты. Большая — служебная, поменьше — жилая. Стол с хлебными корками и гольцовым балыком, узкая койка. Два табурета. Над койкой полка, забитая книгами и журналами. Сбоку на потемневших обоях линия светлых пятен. Раньше тут висел целый набор ярко накрашенных журнальных девиц: витрина мировых стандартов. А теперь была одна любительская фотография, увеличенная почти до полуметра. От чудовищного увеличения линии расплылись, и казалось, грустное девичье лицо медленно приближается к тебе из тумана. Вот, значит, куда дело зашло. Что ж, будем поздравлять…
Я скинул телогрейку, сапоги и ватные брюки, лег на кровать. Пружины уютно заскрипели.
Андрей явился через час, я уже дремать начал.
— Лежишь?
— Да вроде…
— А на чем лежишь, не знаешь!
Он поставил на стол портвейн, нырнул под кровать и вытащил две бутылки пива. Жигулевского. Я глянул на этикетки и обомлел: Бадаевский завод!
— Берег целую неделю, как чувствовал. Зоотехник один из отпуска прилетел, угостил. Держи стакан. Не зря, значит, стояло.
Я долго смаковал золотистый напиток, дул на пузыри, прихлебывал малюсенькими глотками, ощущая во рту ни на что не похожий, терпкий вкус.
Андрей нарезал истекающий жиром балык, открыл портвейн.
— Ты надолго? Встряхнуться, что ли?
— Да нет… Совсем я, Андрей. Такое дело.
— Как — совсем?
— На «материк». Хватит.
— Во-о-он что. Ну, рассказывай.
— Чего тут рассказывать. «Сандуны» снятся, пива хочу, к чехам — готику посмотреть… вода чтоб горячая из крана… Не могу я рассказывать, ничего ты не поймешь, да я и сам…
Андрей молча разлил портвейн, мы выпили по стакану, закусили. Слабое вино, а желудок заполыхал, словно туда болванку раскаленную сунули. Потом пламя махнуло в голову. Совсем отвык.
— Я смотаюсь на полчасика, — сказал Андрей. — У меня наблюдения, потом сеанс связи… Как там Камчеыргин?
— Нормально Камчеыргин.
— Ты, говорят, у Пепенеут жил?
— У нее.
— Неанкай все цветет?
— В порядке Неанкай…
— Ты что, не в духе?
Он внимательно посмотрел на меня. Я отвернулся. И сам не знаю, что… Вроде все нормально. Устал, наверное.
— Дорога, сам знаешь…
— Тогда отдыхай, не буду мешать.
Распахнулась дверь, и в комнату ввалился Мишка.
— Контора закрыта, — зло выдохнул он. — Был дома у бухгалтера — не идет ни в какую. Приказ, говорит, давай на увольнение. И вообще, говорит, приходи в понедельник, — у меня заслуженный отдых. У конторских теперь, оказывается, два выходных. Ха… Они отдыхают! Тоже, отношение к оленеводам!
— Какие мы теперь оленеводы! — Я взял бутылку, наполнил стакан. — Ты успокойся, на вот, вдохни аромат цивилизации.
Мишка машинально взял стакан, выпил единым духом, помотал головой:
— Благость какая… Ладно, побегу председателя искать, ты пока собирайся — тут вертолет какой-то мотается.
— Вон он летит, — кивнул Андрей в окно. — Это геологов вертолет, он их к нам вывозит, а потом в райцентр. Тут и ночует.
— Все равно побегу к председателю. — Мишка исчез.
— Командуй тут. — Андрей тоже вышел.
Я снова налил стакан, пристроился у окошка. Море сливалось вдали с небом. Конца-края ему не бы то… Вертолет сел на площадку у груды вещей, закрытых брезентом. Мотор заглох, лопасти еще покрутились и бессильно повисли. Открылась дверь, наружу выпрыгнул пилот в сапогах и меховой куртке, а следом вылетел мохнатый рыжий клубок.
Ачар!
У меня тоненько стукнуло сердце. Ачар нюхнул воздух, развернулся и прыжками понесся в поселок. Я выскочил на улицу.
— Ачар!
Пес увидел меня и замер. Я подошел вплотную, мы помолчали, глядя друг другу в глаза. Он поджал одну лапу, тихо заскулил и, вывернув голову, стал загривком тереться о мое колено.
— Пойдем, — сказал я. — Пойдем, псина.
Мы пришли в комнату, я открыл банку тушенки и выложил на тарелку. Ачар осторожно понюхал, сжевал кусочек, потом положил морду мне на колени и тяжело вздохнул.
— Что? — спросил я. — Выгнали тебя, чтобы и памяти никакой? Вот как Неанкай все решила! Ну что ж, оно к лучшему.
Ачар опять заскулил.
— Ничего, ничего, переживем. — Я потрепал его загривок. — Где наша не пропадала… В Африку поедем, а?..
Пес вяло помахал хвостом…
…— Понравишься тундре — будет тебя любить. Тогда все станет легко. Тундра живая, и у нее есть сердце…
Мы лежали посреди стада, на заросшем пушицей бугорке. Был тихий солнечный вечер. Олени разбрелись по широкой долине. У горизонта мерцали синие туманные тени, тишина и покой струились в воздухе.
— А если нет? — спросил я.
— Если нет — человек должен уйти, — сказала она. — Или умереть. Но тебя она будет любить, Толька.
— Цыганка! — засмеялся я.
— Кто это?
— Есть такое веселое племя людей — цыгане. Они бродят по свету и предсказывают всем, кто хочет, будущее.
— Хорошее племя, — сказала Неанкай. — Но кто знает будущее?
— Ты сейчас предсказала мне.
— Это не будущее. — Неанкай смотрела на меня, и в глазах ее качались стебельки пушицы.
— Странная ты, Неанкай.
— Неанкай — тундра, Неанкай — звезды, Неанкай — олени… Так сказал Пананто, молодой пастух. Ты, Толька, глупый…
…Не знаю. Но вот не исполнилось твое пророчество, Неанкай. И даже собаку ты прогнала. Кому нужна тяжелая память?..
Не рассчитал нас бухгалтер.
— Жмет купюру без председателя, — сказал Мишка. — Заявление! Приказ! Законники — кровное не получишь. А председатель, оказывается, на колхозной рыбалке, это километров тридцать. Вернется завтра вечером. Ничего не попишешь, придется ждать… Выдержим! Пиши заявление.
Я написал. Две строчки. Чего тут мудрить? «Прошу уволить на собственному желанию». Число. Подпись. Мы не колхозники, мы вольнонаемные. На правлении обсуждать не будут. Подпишет председатель — и катись на все четыре стороны.
— Вот обормоты, — сказал Мишка. — Они же ему все потроха наизнанку вывернут. Не соберешь потом.
— Кому?
— Да вон. — Мишка кивнул в окно.
— А-а-а, ты о тракторе… Ломают.
— О том и говорю. Ну, я побежал. — Мишка сунул клочок бумаги в карман и хлопнул дверью. Чего суетится? Невтерпеж. Да и мне…
Я закурил и сел к окну… В соседней комнате поскрипывала табуретка — Андрей уселся за документы.
Парни облепили дизель трактора ДТ-54 со всех сторон. Один даже голову засунул куда-то внутрь.
Откуда-то сбоку вывернулся Мишка, потопал к трактору. Заговорил с парнями. Те оставили машину и сбились вокруг Мишки. Все
