— Ладно, поговорим в цехе, — угрожающе произнес Гапочка и отошел.
Но Кристич не отставал от него, шел рядом и что-то без конца говорил, отчаянно жестикулируя.
Когда перерыв кончился, Брянцев увидел Карыгина. Он, как обычно, появился в зале, когда все уже были на местах. Важно шел по проходу к сцене, горделиво неся убеленную сединой голову, отмечая каждый свой шаг стуком палки. Всеми манерами полновластного хозяина он привлекал общее внимание, пока не уселся в первом ряду, где всегда были свободные места.
Огласили список рекомендуемых в состав районного комитета партии. Председатель спросил, есть ли отводы. Брянцев встал и сделал себе самоотвод.
Потребовали, чтобы он объяснил причину.
Что он мог объяснить, да еще после такого панегирика в адрес Таисии? Что расходится с женой? Нет, пусть он остается рядовым членом партии и не кладет тень на состав райкома. И он сказал самые ординарные слова, которые говорят люди, не умеющие или не желающие мотивировать свой отвод:
— Чувствую себя неподготовленным…
Едва он опустился на стул, давая тем самым понять, что больше ни о чем говорить не собирается, как поднялся Карыгин.
— Я очень уважаю товарища Брянцева за целый ряд несомненных достоинств, которыми он обладает, — начал он густым, нарочито приглушенным голосом, заставившим повернуть к нему головы. — И я лично всячески поддерживал его авторитет хозяйственника, хотя знаю, что идеальных руководителей нет, что мы оцениваем человека в зависимости от того, что в нем преобладает, — плюсы или минусы. Я, признаюсь, не собирался прийти сюда — у меня разболелась нога, и я отсиживался в кабинете, не будучи в силах подняться.
«Опять куда-то гнет». — размышлял Брянцев и пожалел о том, что, выступая, не отдал должного «заслугам» Карыгина, чтобы тем самым пресечь возможность всяческих выпадов с его стороны.
— Пожалуйста, поменьше о себе и своей ноге, — нарушая прерогативы председателя собрания, раздраженно сказал Тулупов.
— Я буду краток, — повысил голос Карыгин, но продолжал развивать свои мысли не спеша. — У нас установились разные критерии оценки руководителей хозяйственных и руководителей партийных. К партийным требования повышенные. Исходя из этого, я считаю, что товарищ Брянцев до роли члена райкома КПСС не дорос. Во-первых, по политическим признакам. На заводе, которым он руководит, нет цехов коммунистического труда. И не потому, что нет достойных. Нет удостоенных. Директор завода препятствует тому, чтобы партийная и профсоюзная организации присвоили это почетное звание цеху, которым руководит товарищ Гапочка. Почему? Гапочка человек принципиальный, он всегда резко, но неизменно справедливо критикует директора, в чем вы убедились и сегодня, и потому любовью у него не пользуется. Вот Брянцев и вставляет палки в колеса и ему, и всему коллективу. Не достоин Брянцев чести быть членом райкома и по признакам моральным. Он не научился держать слово, данное рабочим. Пример? Пожалуйста. Обещал на собрании дать квартиру великолепному каландровожатому, фронтовику Заварыкину, который жил в землянке, а отдал другому человеку, хотя тот дважды проштрафился. Вот на основании всего этого я и отвожу кандидатуру товарища Брянцева.
Брянцев поднял руку, чтобы дать справку, но председатель жестом остановил его и предоставил слово Василию Афанасьевичу.
— Не знаю, что там насчет цехов коммунистического труда, — в этом пусть райком разбирается, — а вот насчет моральных качеств нашего директора могу сказать. — Василий Афанасьевич откашлялся, как показалось Брянцеву, многозначительно. — Нет человека на заводе, который бы тверже держал слово, данное рабочему, чем Брянцев. А Заварыкина оставил без квартиры не Брянцев, а помощнички. За это он дал им нахлобучку, своими ушами слышал…
— Так чего ж он в рот воды набрал! — выкрикнул кто-то.
— Не привык прятаться за своих подчиненных, — ответил Брянцев и признательно посмотрел на Василия Афанасьевича.
Поддержал Брянцева и Пилипченко.
— Мы хорошо сделали, что не спешили присваивать цехам столь высокое звание, — сказал он. — Мне кажется, мы стоим на более правильном пути, чем те, кто легко присваивает это звание и дискредитирует его.
Тем временем в зале поднимался шумок. Брянцев видел, что в президиум из ряда в ряд передавали какие-то фотографии. Передавали, предварительно просмотрев, и каждый, вручая фотографии впереди сидящему, искал Брянцева глазами. Удивление, смущение, гнев, иногда злорадство читал он на лицах, и постепенно любопытство сменилось у него тревогой. Наконец фотографии добрались до первого ряда, и человек, сидевший неподалеку от Карыгина, передал их в президиум.
У членов президиума тот же калейдоскоп выражений на лицах.
— Пусть Брянцев объяснит, что это значит! — потребовали с последнего ряда.
Поднялся Тулупов.
— У меня есть предложение, — сказал он, — самоотвод товарища Брянцева принять. Поручить заводскому партийному комитету разобраться в этой ерунде, — он указал на фотографии, лежавшие на столе.
— Пусть сейчас объяснит! — закричали в зале.
Брянцев встал, готовый выполнить это требование, но Тулупов остановил его.
— Товарищи, вы лучше других должны знать, что любые персональные дела прежде всего рассматриваются первичной партийной организацией. Что же мы будем устраивать тут спектакль?
Брянцев ловил на себе любопытные взгляды и ничего не понимал, кроме того, что ему нанесен удар. Но кем? Какой?
Когда счетная комиссия стала подсчитывать голоса, а участники партийной конференции смотрели кинофильм, Брянцев отыскал в фойе Тулупова. Секретарь райкома взял его под руку, и они долго ходили по коридорам Дворца культуры, отыскивая свободную комнату. Как на грех, в студии изобразительного искусства шли занятия, из-за двери другой комнаты доносилось нестройное пение, в спортзале было шумно. Наконец-таки нашли беспризорную комнатушку. Заперев дверь, Тулупов отдал Брянцеву фотографии.
— Для будущего семейного альбома, — мрачно пошутил он.
У входа в симферопольскую гостиницу он и Елена целуются. В ялтинском порту он преподносит Елене гладиолусы. Они с Еленой в ресторане. Под этой фотографией надпись: «Директор шинного завода испытывает свои шины». К фотографии прикреплено скрепкой письмо. Посмотрел первые строчки. «Родной мой, единственный, произошли большие события…» Заглянул в конец письма: «Несмотря ни на что, у меня такое чувство, будто я нашла дело по сердцу. «Не поздно ли?» — скажешь ты. По-моему, найти себя никогда не поздно».
— Ну? — спросил Тулупов.
Брянцев беспомощно развел руками.
— Вот что, Алексей Алексеевич, я вам мораль читать не собираюсь. В письмо я заглянул и понял, что, во-первых, это давно, во-вторых, — прочно. Ошибся?
— Нет…
— Что думаете делать?
Брянцев рассказал о семейных событиях. Помолчав, добавил:
— Жена скоро уедет, и, случись это позже, было б в пустой след.
— А теперь станут говорить, что жена ушла потому, что муж уличен в измене. И тут уж не переубедишь. Руководителю мало быть правым, надо еще и казаться правым.
— Все это верно, — согласился Брянцев. Сам он не подумал, что события могут повернуться так. — Но кто организовал слежку?
— Угадывается рука Карыгина. Знаете, что мне нефтяники сказали? У них фотографом работает племянник Карыгина Харахардин. Две недели назад он как взбесился. Дайте ему срочную командировку в Ялту собрать материалы об отдыхе курортников на взморье. Не дали. Так он за свой счет рванул.
— Хара-хар-дин? — Брянцев напряг память. — Стоп, стоп, знакомая фамилия. Так это он письмо умудрился получить для Карыгина. Все закономерно. Скорпионьи повадки.
Закурили. Кто-то рванул дверь, постучал, но они не отозвались.
— М-да, совсем измельчал Карыгин, — с брезгливой усмешкой проговорил Тулупов. — Любопытно получается. Умный, казалось бы, мужик, а совершенно потерял ощущение времени. Не учитывает, что выстрел, который раньше разил наповал, теперь может только ранить. Но рана, приходится признать, рваная, так просто не заштопаешь. Надо же додуматься: по рядам пустить в расчете на широкую огласку. У самого же алиби — на глазах торчит.
— А для чего штопать, Юрий Павлович? — устало спросил Брянцев.
— Чтобы вы могли остаться на посту. Далеко не всегда новая метла чисто метет, и я лично против привлечения варягов. Директор должен вырастать из коллектива завода, знать его досконально. Вот на вас затрачено пятнадцать лет, и заменить вас — значит нанести материальный ущерб заводу. А потом кто будет расхлебывать кашу, которую вы заварили с антистарителем? А с «чертовым колесом»? Кстати, оно еще вертится?
— Вертится.
— Ну вот. Кто все это будет доводить до победного конца? Кто? Да я трупом лягу, чтобы вы на заводе остались. Так что — никаких демобилизационных настроений. Ну, а что положено — получите сполна. Тут уж не взыщите…
