— Почему же на английском, а не на хинди? — спрашиваю я и тут же осознаю, что допустил бестактность. Вспоминаю, что, когда несколько лет тому назад правительство объявило язык хинди официальным языком страны, в Мадрасе вспыхнули волнения.
— У нас есть свой язык, — сухо отвечает наш собеседник, — этот язык нас вполне устраивает. А в общегосударственном масштабе и в международных отношениях мы пользуемся английским. Двух языков для нас вполне достаточно.
— Индийские языки по своим корням делятся на две большие группы, — объясняет доктор Сундаравадивелу. — На севере Индии — индо-европейская группа, на юге дравидская группа. Думаю, что единственный путь к сближению или хотя бы взаимному пониманию — это перевод всех языков на латинский шрифт.
Над этим еще надо поразмыслить. Вспоминаю, на опыте казахского языка, какое это непростое дело — переход на чужеродный шрифт. За исторически короткий отрезок времени мы, казахи, испытали это трижды. Подобные реформы, думается мне, ни в коем случае не должны решаться волюнтаристски. Надо десять раз примерить, один раз отрезать. Ведь никто не хочет, чтобы возник заметный ров между наследием древней национальной культуры и культурными перспективами данного народа.
Трудно нам, кратковременным гостям этой страны, занять определенную позицию в ее языковых проблемах. Да это и не требуется. Тем более, что в самой Индии работают большие отряды ученых — специалистов по индийским языкам, глубоко озабоченных единством своей страны. Одно мне кажется ясным: колониалистскому принципу «разделяй и властвуй!» должен быть противопоставлен принцип объединения, сплочения народа.
— Познакомимся теперь с Мадрасским университетом, — приглашает нас доктор, — он существует с 1857 года и является одним из старейших вузов Индии. Старше его только университеты в Калькутте и в Бомбее.
Всего в этом штате три университета. Кроме Мадрасского есть еще университеты Мадурай и Анамалай.
Сейчас мы не можем познакомиться с колледжами. Они расположены в других районах города. Нам показывают главные корпуса университета.
— Самое главное, чего не хватает нашей методике обучения — это производственной практики, — говорит доктор Сундаравадивелу, — даже инженерные факультеты страдают от этого. Мы только что начинаем осваивать это важнейшее дело. И тут нам есть чему у вас поучиться.
Оказывается, доктор отлично знаком с нашей вузовской методикой преподавания. С воодушевлением он рассказывает о том, что видел в одном украинском колхозе под Киевом. Студенты, проходившие там практику, не только работали, входя таким образом в сельское хозяйство изнутри, но и экспериментировали: выводили новые сорта фруктов, проявляли инициативу во всех вопросах, с которыми их сталкивала здесь жизнь. Это восхищает доктора Сундаравадивелу.
Почивалов отмечает, что у нас не только студенты, но и сельские школьники посильно участвуют в работе колхозов и совхозов.
— Юные мичуринцы? — старательно произносит по-русски доктор и торжествующе-вопросительно поглядывает на нас, ожидая нашей реакции на такую удивительную осведомленность.
Затем он восхищается нашей системой вечернего и заочного обучения, Оказывается, он тщательно изучил этот наш опыт и, основываясь на нем, добился открытия десяти вечерних колледжей.
— Это только начало. В дальнейшем мы собираемся расширить вечернее обучение.
Вице-консул Яблоновский сопровождает нас в этой поездке. Он в отличных отношениях с Сундаравадивелу, тем более, что связан с ним, так сказать, почти родственными узами; жена Яблоновского преподает русский язык в этом университете.
Оказывается, до нас здесь побывала наша делегация из Туркмении. По каким-то причинам они не успели вручить доктору свой подарок, и теперь Яблоновский догадливо сочетал нашу поездку с вручением туркменского подарка. Как говорится у казахов, и к теще съезжу, и стригунка объезжу.
Ну что ж, нам приходится волей-неволей сыграть роль туркменов. Фотографируемся вместе с доктором, облачившимся в туркменский подарок — красный чапан, широкий пояс, мохнатую белую баранью шапку. Грешно не запечатлеть такой исторический момент, хотя бы даже несколько извратив истину. Да и грех невелик, ведь живем-то с туркменами под одним большим шанраком[1]...
* * *
Города, как и люди, имеют свои собственные неповторимые лица. Мадрас — это аккуратист, может быть, даже немного педант, что не мешает ему быть мечтателем, любителем поэзии.
Вот ведь и здесь жарко, даже куда жарче, чем в Бенаресе и Калькутте, но никто не ленится наводить чистоту. Двух-трех — максимум четырехэтажные аккуратные беленькие домики чинно выстроились вдоль безупречно опрятных улиц. Здесь нет хаотического нагромождения домов, обросших разными пристройками, клетушками, лавчонками. И дома не толпятся у самой воды, а стоят на определенном расстоянии от моря, словно боятся замочить подол.
Мы мчимся по асфальтовой дороге, проложенной по песчаному берегу между городом и морем. Море спасительно обдает нас своим дыханием, облегчая неправдоподобную жарынь. Едем благополучно. Ни заторов, ни пробок. Вообще в этом городе нет того безумного потока людей, который мы стали уже было считать непременным атрибутом индийского городского пейзажа. Конечно, и здесь народу на улицах много, очень много. Но нет всеобщей спешки и суетни. Беспрестанно, но ровно течет поток машин и людей, точно спокойная, умеренная река.
Вдоль берега, на одинаковом расстоянии один от другого, выстроились памятники писателям (главным образом — поэтам) тамильского народа. Среди них есть и памятник женщине-поэту. Я считаю монументы. Насчитываю около десяти. Думаю о том, что, наверно, надо бы гораздо больше, что поэтическое видение мира — это вообще индийская национальная черта. Сам по себе индуизм — это религия поэтов и философов. Недаром две величественные поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна» являются священным писанием индуизма, недаром целая система взаимосвязанных поэтических сказаний, эпических поэм и назидательных песен-молитв и составляет, собственно, основу народных верований.
Вечно юношеское душевное горение этого народа, глубокая человечность всего мировоззрения ставят в этой стране поэзию на такой высокий пьедестал. Смотрю на каменные изваяния, казалось бы, таинственные для путника из далекой страны, и, как ни странно, ощущаю родственную связь с гармонией этого народа, с его песней, запечатленной в этом камне.
Пораздумав, я начинаю понимать, откуда взялось такое неожиданное ощущение родства. Ведь и у казахов поэзия проникает в душу и плоть народной жизни. И у казахов нет имени более почетного, чем поэт. И в этом сходстве раскрывается общность культурного богатства, раскрывается, в конечном счете, солидарность людей. Я думаю о том, что хотя в каждой национальной культуре важно ее отличие от других, ее своеобразие, но, с другой стороны, есть большая радость и в том, чтобы отыскивать в неизвестном — знакомое, в непонятном — близкое и родное.
Мчимся, мчимся с севера на юг. Слева бесконечно тянется синее-синее море, справа — город, похожий на белую чайку, распростершую крылья. Свернув направо, выезжаем в южную часть. Теперь машина медленно движется по зеленому лесу. Среди обильней зелени на почтительном расстоянии друг от друга белеют дома. Опять не очень высокие, в три-четыре этажа. Дома распахнуты настежь, окружены множеством балконов, весь ансамбль производит впечатление легкости, воздушности, столь характерной для домов Мадраса.
Мы — в студенческой республике. Коттеджи, прячущиеся в густой листве гигантских экзотических деревьев, — это общежития. Здесь размещены и некоторые учебные корпуса.
— Лучший район города, — объясняет наш гид. — Во время разъезда студентов мы часто предлагаем эти помещения нашим зарубежным гостям.
Жаль, что наш визит не совпал со студенческими каникулами. Было бы совсем неплохо пожить здесь, в лучшем уголке чистого, сдержанного, гостеприимного города Мадраса.
* * *
В стороне от двадцатого века. Пещерный храм. Раскаленное небо рушится на землю. Юноши оживляют камень.
Говоря без похвальбы, я уживчив. Это подтверждено опытом многих поездок, из которых я возвращался, счастливо избежав стычек или маленьких недоразумений с попутчиками, если даже среди них были поэты, люди, как известно, весьма импульсивные.
Условия пути, взаимосвязанность поступков, вызванная общей программой поездки, — все это требует от каждого из попутчиков некоторой ломки обычных привычек, приспособления ко вкусам и склонностям других. На этом фоне нередко возникает взаимное раздражение, обнаруживается некоммуникабельность того или иного Икса или Игрека.
Единственным лекарством от всех этих психологических осложнений является чувство юмора. В той или иной степени это спасительное чувство свойственно всей нашей компании, стремительно несущейся сейчас по Индии и жадно поглощающей ежедневную лукулловскую порцию новых сведений, впечатлений, встреч.
