Из шалаша тем временем принесли гармошку, на которой весной играл Уваров. Без всякого ломания Ковба присел на чурбак у костра. Молодой гармонист, по прозвищу Расейский, чёрный как цыган, пристроился тут же. Сам Ковба давно не перебирал ладов, жалуясь на свои уже не чуткие пальцы.
С минуту он сидел молча, поглядывая на всех, потом сказал что-то Расейскому. Сиповатым, но задушевным и мягким голосом вывел он слова песни:
Среди долины ровные,
на гладкой высоте...
и разом подхватили её остальные, и песня взметнулась, как пламя, обжигая душу:
Растёт цветёт высокий дуб
в могучей высоте.
Высокий дуб, развесистый,
один у всех в глазах. —
тосковал Ковба, и снова, но уже сдержанно и бережно поднимали песню полтора десятка мужских голосов:
Один, один бедняжечка,
как рекрут на часах.
«Ах ты, леший косматый! — любовно думала Анна, с трудом удерживаясь от слёз. — Такое сумел разгадать!»
А глаза её всё-таки отсырели, и уж сквозь дымку видела она Ковбу, как он пел, глядя в огонь, охватив колено заскорузлыми руками:
Взойдёт ли красно солнышко,
кого принять под тень?
И мощно и горестно гремел слаженный хор:
Ударит непогодушка,
кто станет защищать?
Нет, потекли всё-таки по лицу Анны горячие слёзы, и она уже не стеснялась их. И по тому, как еще сердечнее зазвучали голоса лесных людей, по тому, как ещё теснее, неясным но единым движением сдвинулись они вокруг, Анна поняла, что они все и всё знали, как знал Ковба, и так же, как он, любили и жалели ее. И ещё она поняла, как нужна была она этим людям, как много должна была сделать для них, — и заплакала ещё сильнее, точно таяла в её груди ледяная, душевная её глыба. А песня гремела всё сильнее, и всё хорошели, разгораясь, лица певцов.
— Мы сказали себе: мы это выполним. И подготовительные работы на руднике были выполнены в кратчайший срок. Это сделали золотые руки и золотые сердца наших рабочих — крепильщиков, забойщиков, проходчиков передовых...
Андрей находился здесь, в большом зале клуба, переполненном по случаю производственного совещания, и с волнением слушал заключительные слова Анны. Она стояла на сцене, вся разгоревшись в своём воодушевлении, и её грудной голос, колеблемый полнотой звука, задевал самые лучшие чувства тех, что собрались в зале.
— С каких это пор сердца бывших старателей стали принимать любовное участие в работе, не манящей исканием золотого фарта? С каких это пор забойщик из старых хищников стал заглядывать к табелисту, будто бы между прочим выспрашивая о нормах выработки забойщика-комсомольца?.. С тех пор, как он почувствовал себя ответственным за участок своей шахты перед всей страной. И тогда в нём проснулась гордость за себя и стремление к творчеству. Могучая сила творчества, пробуждённая в народе, поставила на одни духовный уровень инженера Ветлугина и забойщика Никанора Чернова, нашего главного механика и слесаря товарища Ивашкина...
Андрей всмотрелся в далёкое от него лицо Анны, потом посмотрел на соседей по скамьям. Зал, набитый народом, казалось, не дышал, захваченный простыми словами женщины-директора, которая вкладывала в них горячую силу собственного убеждения. Старатели, шахтеры, забойщики, бурильщики с рудника, мастера смен и инженеры слушали её выступление как песню о своём рабочем мастерстве. И взлёты и падения свои переживали они в фактах, в цифрах, в живых цифрах, задевавших всех за живое, когда весь зал то вздыхал, то притаивался, блестя сотнями глаз.
«А Никанор Чернов, пожалуй, и выше Ветлугина», — успел подумать Андрей.
— Рабочий Никанор Чернов поверил в свои творческие способности, — продолжала, как бы отвечая ему, Анна с трибуны, — но он не останавливается на своих успехах. Он настоящий новатор: он идёт всё дальше. Он перестраивает в забое своё звено, он по-новому ставит работу с буром-перфоратором и даёт двести сорок процентов нормы, потом переходит на два станка, на три и, наконец, на четыре. Норма выработки у него доходит до тысячи процентов, заработок его выше, чем у инженеров, мы создаём ему наилучшие бытовые условия. Кажется, человек-работник сделал и получил всё, что мог. Но на-днях он вносит опять техническое предложение по устройству перфоратора, и наши специалисты должны были признать и принять его. Так растёт в работе человек!..
— Растёт, ядрёна-зелёна! — одобрительно ругнулся вполголоса, сам того не замечая, сосед Андрея — организатор крупнейшей старательской артели.
Сидел этот старатель, кинув неловкие в праздности жилистые руки на наколенники болотных сапог, и кивал Анне бритым подбородком, и притопывал каблуком, и осматривался победно по сторонам: «Вот, мол, какие мы!» Артель его шла первой из передовых по всем линиям, и как было не ликовать его только что растревоженной душе!
— И ещё мы сильны тем, что нет у нас отсиживания в своей норе, загороженной от всего белого света заботами о накоплении. У нас личное благополучие целиком зависит от общественного процветания, а отсюда рождается коллективизм — качество народа, который строит для себя будущее. Отсюда, наряду со своим трудовым вкладом и заботой о народной, общей собственности, рождается забота о товарище по труду. Чтобы не только жил он и выполнял норму, но чтобы не остался одиноким и в личной беде, чтобы и у него поскорее стала душа на место. И это делает наш рабочий коллектив несокрушимым.
Тут в голосе Анны прозвучало что-то такое, что взорвало весь зал бурей аплодисментов, а Андрея заставило не раз прокашляться от неожиданного удушья: встал поперёк его горла непослушный комок.
Многие, аплодируя, встали. Со всех сторон обращались к Анне оживлённые лица.
Она стояла за трибуной, укладывая в папку свои бумаги. Лёгкая испарина проступила на её висках. После усилия, которое она сделала над собой, чтобы собраться с мыслями, чтобы овладеть общим вниманием, после пережитого нервного подъёма она с трудом держалась на ногах. Она передала людям то, чем горела сама, зажгла их и теперь испытывала усталость и какое-то грустное облегчение. Сердечная боль, угнетавшая её непрерывно эти дни, отпустила её.
«Оживать начинаю, — думала она, вспоминая рассказ Ковбы о ястребе. — Может, и упал потом, может, и погиб, а вот справился всё-таки и полетел».
И в это время ещё один листок бумаги, свёрнутый угольником, прошёл через зал из рук в руки, переполохнул рампу и лёг на трибуну. Анна, уже с папкой подмышкой, рассеянно взяла его и, на ходу развёртывая, направилась за кулисы...
«Да, это здорово получается, — подумал Андрей, припоминая сказанное Анной. — Впервые за последнее полугодие перевыполнена месячная программа, и, конечно, они наверстают теперь всё упущенное. Как сразу сказалась отработка рудника широкими камерами!»
Общее приподнятое настроение захватило и его. Но почему Анна уклонилась от вопроса о разведке? Конечно, это не годовой отчёт, но кое-что она могла сказать и о разведчиках. Мысль, что Анне просто тяжело упомянуть о нём, пришла было Андрею, но ему казалось, что Анна вся погружена в дела производства и, пожалуй, больше заинтересована ими, чем своими собственными. Разве можно было предположить, когда она делала доклад, что лишь несколько дней назад она сказала самому близкому человеку: «Нам надо расстаться»?
«Неужели ей так легко расстаться со мной? Не плакала! — подумал ещё Андрей, и всё лучшее, что он пережил с нею, предстало перед ним. — Неужели она не сожалеет об этом?»
Он поднялся и начал шарить по карманам, ему захотелось курить. Все уже вышли, торопясь использовать перерыв, и Андрей, поколебавшись, направился не в переполненное фойе, а за сцену.
— Полно, Анна Сергеевна, не надо так расстраиваться. Зачем убивать себя? — услышал он совсем рядом, за кулисами, голос Ветлугина и невольно притаился в тени.
Сквозь разодранную декорацию он увидел сидевших на скамье Ветлугина и Анну.
Анна сидела, закрыв глаза, откинувшись головой на картонную стену; руки её лежавшие на коленях вверх ладонями, выражали беспомощную растерянность.
— Стоит ли обращать внимание на глупую, злую записку? — продолжал Ветлугин. — Валентина Ивановна — не авантюристка, не тёмная личность. И все это знают..
— Вы особенно, — тихо вставила Анна, и выражение слабой, тонкой и ласковой иронии оживило её черты. — Меня не то поразило, что там написал мне какой-то дуралей, и не со зла написал, а по доброму расположению. Поразило меня то, что все уже знают о нашем разрыве. Значит, это действительно совершилось. Мне сочувствуют...
Анна выпрямилась, провела рукой по волосам, влажный блик света заблестел на её гладком зачёсе, и Андрей увидел, что голова у неё мокрая и воротник блузки тоже.
