— Знаешь, Вася, — исподлобья поглядывая на Зубова, сказала Груня, — в станице все говорят, что мы с тобой поженимся.
— Правда? — засмеялся Василий. — Кто ж говорит?
— Да все! Куда ни пойдешь, каждый одно знай спрашивает: когда, мол, будем на свадьбе гулять? Ехала я со шлюзовскими ребятами на Пески, так Егор Талалаев пристал, скоро ли, дескать, вы с инспектором поженитесь? Говорит, а сам ребятам подмаргивает. А на Песках твоя хозяйка Марфа разговор со мной завела: «Вы, говорит, Груня, должно быть, моего квартиранта к себе заберете?»
— Так и сказала?
— Так и сказала.
— Еще что Марфа говорила? — поинтересовался Василий.
— Больше ничего не говорила. Сказала только, что ты хороший человек и любишь меня…
Поглаживая Грунину руку, Василий сказал:
— А знаешь, Илья Афанасьевич тоже называет тебя моей невестой.
— Правда?
— Честное слово. Разговаривал со мной недавно и сказал: «Я сегодня встретил вашу невесту».
Он засмеялся, но потом вдруг стал серьезным и сказал тихо:
— Грунечка, а ты бы согласилась быть моей женой?
Груня, освободив руку, помолчала, разглядывая тронутый желтизной яблоневый листок.
— Ты мне нравишься, Вася, — сказала она. — Но знаешь что? Давай подождем немного.
— Зачем же нам ждать?
— Пройдет время, мы лучше узнаем друг друга.
— А разве мы сейчас не знаем?
— Знаем, конечно, но все-таки… Объясняй потом, что не сошлись характерами… Я этого не хочу.
— Я тоже не хочу.
— Вот видишь, — обрадовалась Груня, — значит, нам надо подождать…
— Долго ли? — усмехнулся Василий.
Груня, краснея, легонько ударила его по руке:
— Ну, хотя бы… до зимы…
Он проводил ее домой, а когда они простились, Груня остановилась у калитки, подождала, пока Василий свернул в переулок, и пошла на остров, откуда доносилась протяжная песня девчат. По голосам Груня узнала Иру и Асю, и ей захотелось посидеть с подругами.
Вечерело. По высохшему, заросшему бурьяном руслу речушки брели телята. В мелких, густо покрытых зеленой ряской лужицах копошились утки. За молодой вербовой рощей сверкали огоньки стоявшего у пристани парохода. Во дворах, у жарких, чисто выбеленных печей хлопотали женщины. Оттуда тянуло горьковатым дымком. А с острова, из-за высоких, неумолчно шелестящих тополей, плыла тихая девичья песня.
Все это с детства было знакомо Груне: и мерцающие на реке огоньки, и кряканье уток под бурым глинистым яром, и запах дымка на станичных улицах. Но сегодня она как будто впервые увидела погруженное в синие предвечерние тени надречье и, удивляясь этому, вдруг поняла, что в ней самой что-то изменилось, стало не таким, как было раньше.
На лесную поляну, туда, где сидели девушки, Груня подошла медленно, сунув руки в карманы старенького синего жакетика, усталая и счастливая.
— Девчата, пропажа нашлась! — взвизгнула Ира.
Сидевшие тесным полукругом девушки зашевелились.
— Садись, Грунечка! — заторопили они наперебой.
— Вот самое лучшее местечко, под тополем!
— Садись, рассказывай, как он тебя голубил!
Подобрав кружевные подолы праздничных юбок, девушки расселись, давая место Груне, и она, все так же устало и счастливо улыбаясь, прилегла на примятую, остро пахнущую траву, сняла тесные тапочки и в блаженстве вытянула ноги.
— Ну, рассказывай, Грунечка! — нетерпеливо затеребила ее Ира.
— Что рассказывать? — засмеялась Груня.
— Чего он тебе говорил?
— Кто?
Ира всплеснула руками:
— Поглядите на нее! Вроде она ничего не знает!
— Ай-ай, Груня, как не стыдно! — отозвался кто-то из девчат.
— Признавайся, чего у вас там было!
— Небось про свадьбу уже говорили?
«Откуда они знают?» — удивилась Груня. Она положила голову на колени молча улыбающейся Асе и сказала тихо:
— Говорили…
— Ой ты-ы-ы! — с восторженным удивлением вскрикнула Ира. — Когда же свадьба, Грунечка?
— Зимой, — отозвалась Груня.
Ира разочарованно махнула рукой:
— Тю на тебя! Чего ж дожидаться зимы! Самый бы раз осенью свадьбу играть: виноград поспеет, люди вина надавят, яблок будут целые горы, мед откачают…
Груня ничего не ответила, и девушки, поняв, что ей, должно быть, не хочется говорить, сразу притихли. Только Ася, ласково поглаживая Грунины волосы, обронила тихо:
— Это все равно, что осенью, что зимой, что летом… лишь бы жили хорошо и понимали один другого…
Прижавшись горячей щекой к плечу Груни, Ира заговорила с хитроватой усмешкой:
— А ты переменилась, Грунечка. То, бывало, днем и ночью со своим дурацким ружьем по лесам да по озерам бегала, а теперь, видать, твое ружье заржавело и тебе на него глядеть неохота. С чего бы это такая перемена, а, Грунечка?
«В самом деле, — подумала Груня, — Ира правду говорит. Какая-то я другая стала…»
— Еще, чего доброго, совсем тихоней сделаешься, — не умолкала Ира, — хотя бы на улицу по вечерам выходила, а то все дома и дома…
«Нет, правда, что ж такое случилось? — сжимая руку подруги, думала Груня. — Отчего у меня по-другому все получается? Ведь есть же все-таки причина…»
И мысли Груни, независимо от ее желания, снова и снова возвращались к Василию.
Она вспомнила все, что увлекло ее и заставило забросить ружье и веселые прогулки по займищу: появление прозрачных живых рыбьих личинок в старом амбаре; запах свежей сосны и ласковый блеск цветного стекла на только что построенном заводе; горящие глаза и крепкие руки Василия, когда он, держа острый скальпель, добывал волшебные белые крупинки, которые, умирая, вызывали появление множества новых жизней.
Да, это было то новое, веселое, живое, что пришло в станицу и привлекло Груню своей покоряюще-светлой силой. Конечно, оно, это новое, пришло бы и без Василия, как приходит теплая, многородящая весна, но то, что именно Василий повел Груню за собой и показал ей и другим, что и как надо делать, было особенно радостным…
— Ну, чего ж ты молчишь, Грунечка? — опять всплеснула руками Ира. — Признавайся, чего там у тебя случилось? Почему ты стала такая, вроде тебя подменили?
Между темными стволами деревьев багряно засветилась большая луна. Легким холодом потянуло от реки, терпко запахли тронутые росой чуть присохшие травы.
— Нет, девчата, никто меня не подменил, — тихо сказала Груня, — я какой была, такой и осталась. Только в жизнь мою вошло то, чего я ждала, а понять не умела…
Она помолчала и добавила еще тише:
— Он показал мне, куда надо идти, и я пошла за ним…
Ася обняла ее в темноте, щекотнула волосами щеку:
— Он хороший парень, настоящий…
Притихшие девчата поднялись, отряхнули с юбок траву и, обнявшись, пошли по испещренной лунными пятнами лесной дороге.
— Начинай, Ирочка, нашу любимую, — сказала Ася.
Маленькая Ира, отделившись, запела так, как поют птицы, слегка запрокинув голову и чуть прикрыв глаза:
Как да вече-е-ерней порой туман поднимается…
И девушки подхватили, сжав друг другу руки:
Как да вечерней порой туман поднимается,
Ой да как и утренней порой туман расстилается,
Ой да как повадился лебедь по ночам летать,
По ночам летать, по зорям кричать…
Где-то на улице запели парни, их сильные голоса, словно перекликаясь с нежными девичьими, взмыли к звездному небу, и сжимающая сердце, повторенная звонкими откликами леса, полетела казачья песня над золотыми лунными озерами, над притихшей в ночном безмолвии степью…
Открыв окно, высунулся и замер на подоконнике старый Щетинин.
А сидевший на приступке дед Малявочка горделиво покачал седой головой:
— Поет станица…
2
Изыскательские партии, работавшие на степном левобережье и на пойме, в междуречье, установили за станицей палатки и там жили, чтобы не отдаляться от своих участков. Но количество рабочих в различных партиях и отрядах с каждым днем все увеличивалось, и потому часть людей переселилась в Голубовскую, сняв квартиры у колхозников и рыбаков.
По вечерам, когда усталые геологи и гидротехники возвращались в станицу, голубовцы собирались вокруг них и задавали бесконечные вопросы о строительстве, которое началось в верховьях реки. Больше всего голубовцев беспокоили неясные разговоры о том, что будущие гидросооружения настолько изменят водный режим реки, что береговым жителям придется переходить к другим видам хозяйства.
Разговоры были разные: кто-то слышал о том, что уровень воды в реке поднимется якобы метров на десять, и потому все прибрежные станицы и хутора будут затоплены, а жителей переселят на донецкие высоты; кое-кто, наоборот, утверждал, что проложенный между двумя реками канал приведет к обмелению русла; одни говорили, что теперь навсегда исчезнет рыба и пропадут веками растущие на заливных местах виноградники; другие радовались тому, что река станет одной из главных водных трасс страны.
