Первое, что он увидел, когда глаза немного привыкли к темноте, были все те же «кикуши» в сочно раскрашенных банках, возлежащие на спальном мешке. От волнения Витька даже не сосчитал, сколько их там лежало.
— Ну чего глаза вытаращил? — добродушно–важно сказал Станислав. — Каковы пузанчики, а?.. Цитрусы! Солнце! Лимонные корки… Ха! «Гастроном» на острове Эн.
Он воркующе, со всхлипами засмеялся, а глаза, обычно глядящие жестко, были как–то сладостно умаслены.
— Живем, Виктор, — пробасил Юрий Викентьевич. — Пока живем. Станислав каким–то чудом обнаружил здесь натуральную японскую шхуну. Беда, что нас мало, а то бы мы ее залатали и столкнули на воду…
У Юрия Викентьевича поднялось — нет, не поднялось, а подскочило настроение.
Еще бы! Егорчик и тот вон щурится на банки, как мышь на крупу. Томится в предвкушении.
Злясь и от этого страдая, Витька молча полез в рюкзак, извлек оттуда банку с компотом и бросил в общую кучу. Она тупо звякнула.
Юрий Викентьевич исподлобья на него посмотрел.
Егорчик напряженно облизнул губы.
Станислав от неожиданности приподнялся на цыпочки.
— Ты был на той шхуне?
— Я был там еще ранним утром, — сказал Витька. — Я там был раньше вас!
— Ну да, — ухмыльнулся Станислав. — Я, правда, не настаиваю на первооткрывательстве, но чем ты это докажешь?
— Ничем, — сказал Витька. — Да, ничем, — вдруг ожесточился он, — потому что там уже была свежевскрытая банка точно такого же компота. Не дальше чем за час до меня кто–то на шхуне уже похозяйничал.
— Гм… — бормотнул Станислав, темнея лицом. — Это я… это я, так сказать, по праву первооткрывателя.
— Вбили заявочный столб, да?
Станислав повернулся к шефу, как бы ища у него поддержки.
— Что ж, это понятно, — снисходительно согласился Юрий Викентьевич. — Первым все достается в первую очередь. И лавровые венки и материальные поощрения — за физические издержки.
— А я не догадался, — с наигранной обидой, но внутренне отвердев, проговорил Витька. — Я ведь тоже сразу–то, сгоряча, посчитал себя не вторым. Но мне и в голову не стукнуло, что можно в счет этого кое–чем попользоваться. Что можно выпить втихаря банку компота…
— Брось дурака валять! — резко сказал Станислав. — Имей в конце концов соображение, о чем мелешь!
Витька осекся. Стащил сапоги, прилег на свой мешок.
— Остальные я спрятал там под камнями, — тускло сказал он. — Я спрятал их от того человека, который опорожнил банку компота. Я испугался, что он придет и заберет все остальные. Я же не знал, что это Станислав.
Витька лежал, закинув руки за голову, и ни о чем не думал. Какой–то он был весь опустошенный.
Он был обидчив. Но он и возмутился.
Где–то около костра Юрий Викентьевич чуть не упал, наверное споткнулся либо о ящик с жженым клеймом «Станислав», либо о бочку с таким же горелым личным знаком.
— Черт бы побрал эти частнособственнические инстинкты! — воскликнул он с непроизвольно прорвавшимся наружу негодованием; его нет–нет да и донимали то эгоизм Станислава, то нерасторопность Егорчика. Юрий Викентьевич презирал себя, если почему–либо ему не удавалось сохранить ровное состояние духа.
Иногда он казался таким смешным из–за этого. Но иногда во гневе он забывал думать о хороших манерах, и тогда бывал уже не смешным, а скрыто грозным…
Там, у костра, Станислав пожаловался шефу на Витьку.
Витька не мог слышать Юрия Викентьевича — верный своей натуре, тот говорил не повышая голоса. Зато Станислав выбрасывал слова резко, будто швырял их пращой.
— Раздул кадило… В конце концов ему уже восемнадцать лет. Он должен отвечать за свои поступки.
Юрий Викентьевич что–то сказал.
— Ну да, — возразил Станислав, — он книжек начитался.
Юрий Викентьевич еще что–то сказал.
— Он должен чувствовать благодарность за то, что мы для него сделали… — упрямо отвечал Станислав, — …что мы для него делаем.
Видимо, Юрию Викентьевичу надоело пререкаться, и он отошел от костра, так что в палатку явственно донеслись его последние слова;
— Мы для него делаем сейчас столько же, сколько он для нас. Пожалуй, он даже кое–кого из нас намного превосходит в активности, но не считает это за особую свою заслугу. Кстати, вот что меня в нем радует!
Витька ощутил, как горячо защипало у него глаза, и повернулся спиной к Егорчику: не хватало еще, чтобы тот увидел его слезы. И вообще Витька даже не помнил, когда плакал. Наверное, еще в седьмом классе, когда он, промахнувшись в обидчика, разбил о стенку чернильницу, за что пришлось отвечать.
Поворочавшись с боку на бок, Витька тоже вылез наружу: жалко дрыхнуть в палатке, когда на берегу полыхает такой огонь!
Юрий Викентьевич и Станислав, обсуждая поведение Витьки, скорее всего ни к какому выводу не пришли: оба сидели надутые и красные.
Юрий Викентьевич кипятил в кружке воду — собирался бриться. Он не был таким чистюлей, как Станислав, который даже здесь брился каждый день, но раз в недельку счйтал необходимым привести себя в божеский вид — для примера отряду. Будь Юрий Викентьевич здесь один, он, вероятно, отпустил бы робинзонову бороду. Он не был педантичным и над педантами подшучивал. Посмеивался над Станиславом, но и тот не оставался в долгу: чуть только на щеках у Юрия Викентьевича немного отрастала щетина, он презрительно называл его «престарелым пижоном».
— Лучшие в мире лезвия «Жиллет», — сказал Юрий Викентьевич. — Как раз для нашего бивака. Действительно, великолепные лезвия — кабы знать, купил бы больше. Ах, если бы знать, что плавание наше так затянется!
— Ох–хо–хо! — покряхтел Станислав, поднимаясь. — Вы становитесь суесловным, шеф. Пойду–ка я пришью пуговицу на брюках. Кстати, когда начнем пить компот?
— В особо торжественных случаях, — сказал Юрий Викентьевич, и стало ясно, что на компот, обнаруженный Станиславом и Витькой, отныне наложено вето. — Изредка будем добавлять в чай.
Когда Витька немного погодя заглянул в палатку, он увидел Станислава в весьма замысловатой позе. Станислав стоял на четвереньках, выпятив узкий зад, уткнувшись локтями и лбом в скатанную валиком постель. Станислав думал. Он не заметил Витьки. Он не замечал даже всей нелепости своей позы. Может, в эту минуту он выносил самому себе приговор. Витька молчком посунулся назад.
Вскоре он опять наведался на шхуну, взял несколько мотков сизальского троса, срастил их — вышло, пожалуй, метров сто. И захватил еще горстку вонючего риса.
В лагере к грязной крупе поочередно принюхивались и смущенно отходили прочь, зажимая носы. Зато Юрий Викентьевич, человек феноменально не брезгливый, понюхав крупу раз, два и три, неожиданно скаламбурил:
— А что? Рискуя всем, риску я съем!
Витька рассудительно сказал:
— Да нет, Юрий Викентьевич, не испытывайте судьбу. Дождемся вот лучше печенки. — И он выразительно раскрутил над головой петлю сизальского троса. — Ну так проберемся теперь на лежбище?
— Виктор! — сказал прочувствованно и с пафосом Юрий Викентьевич. — Вашей неутомимостью и хваткой восхищен весь остров!
— Да ладно, — смутился Витька. — Вот если бы я без веревки на лежбище проник! А с веревкой и дурак сумеет.
Был отлив. Слегка просвечивало солнце. Камни на лежбище, скользкие и ненадежные из–за водорослей, лоснящиеся их глянцем и замшелостью, иной раз казались неотличимыми от греющихся на припеке сивучей.
А настоящие сивучи — грузно неповоротливые на суше — поражали грацией и красотой, чуть только добирались до воды. Сивучи сигали там, фокусничали и изгибались, и можно было подумать, что они намеренно позируют, стараются создать о себе самое выгодное впечатление. А вообще они страшно обеспокоились — раскатистый рык их главарей убедительно это свидетельствовал.
Юрий Викентьевич раздумчиво заметил:
— В болотах мезозойской эры какие–нибудь диплодоки точно так же высовывали из грязи свои лоснящиеся длинные шеи и негодовали, если что–то нарушало их покой.
Станислав между тем не терял времени даром, в руках у него попеременно появлялись то карандаш с блокнотом, то фотоаппарат с широкоугольником (сменные объективы он извлекал раз от разу из–за пазухи).
Витька впервые в жизни попал на лежбище и передвигался по нему не без опаски, что вот вдруг возьмет да и рявкнет над ухом какой–нибудь шальной зверь. Он не зря ожидал здесь какой–нибудь каверзы. Пока Станислав увлекался общими планами лежбища, Витька заметил, что с уступа скалы на фотографа сваливается сивуч.
Сивуч был перепуган и уже не рассчитывал остаться в безопасности наверху, хотя, пока он лежал неподвижно, его никто и не видел. Сейчас он прямиком сваливался на Станислава, тормозя по скальному ребру ластами, сползая юзом, и уже ничто не смогло бы остановить эту тысячекилограммовую тушу.
