Его тянуло туда, в столицу, еще и потому, что на повестке съезда стояли чрезвычайно интересные, важные, с его точки зрения, вопросы: будет делать доклад Кедровский, будут обсуждаться некоторые, продолжающие еще действовать, законы, установленные для прокаженных, но устаревшие. Впрочем, Сергея Павловича в не меньшей мере беспокоили кролики. На кого он их покинет? Ехать или нет?
Утром он принял решение — ехать.
Пригласив Веру Максимовну и старательно закрыв на ключ дверь кабинета, он, слегка краснея и пощипывая бородку, сказал, что через два дня ему придется отправиться недельки на три в Москву и на это время он передает ей "чрезвычайно важную и конфиденциальную функцию", о которой никто не должен знать.
- Дайте мне слово, — страшно серьезно посмотрел он на нее, — что вы никому и ни при каких обстоятельствах не откроете секрета. Даете?
Вера Максимовна так и ахнула — не предполагала об опытах…
- Ухаживайте за ними, кормите их, заботьтесь… Я пытался заразить, но безуспешно… Может быть, вам повезет, и к моему возвращению кто-нибудь из них станет наконец прокаженным, — сказал он, поручая ей заботы о кроликах.
А через два дня Сергей Павлович отправился в Москву, возложив обязанности главного врача на доктора Лещенко.
Дней через семь после отъезда Туркеева в лепрозорий примчался Семен Андреевич. Он появился неожиданно, как всегда, с удивительно серьезным и даже суровым видом. У входа в докторский дом он очистил от грязи сапоги, потрепал Султана, бросившегося к нему навстречу, и прошел в кабинет.
Но вместо Туркеева увидел Лещенко. По выражению лица, по тону и жестам Орешникова заметно было, что приехал он неспроста.
- Может быть, я могу быть полезным? — осведомился Лещенко — Да, положение такое… откладывать нельзя, — неторопливо и даже как будто сердито заметил Семен Андреевич. — Если нет Сергея Павловича, то делать нечего — придется решать без него.
"Что ж это придется решать?" — слегка недоумевая, подумал Лещенко, уставившись вопросительно на гостя, который ходил взад и вперед по кабинету с сосредоточенным видом.
- Однако знаете что, — с подъемом проговорил Семен Андреевич, — давайте-ка сначала пойдем туда.
- Куда?
- На больной двор.
- Извините, я сейчас занят. Может быть, можно часа через два-три?
- Нет, надо сейчас, — твердо сказал Орешников.
- Гм, — Лещенко опустил глаза, не зная, как ему быть.
- Если так, то ладно, — решил гость, — оставайтесь, я пойду сам.
День был серый, кругом лежала непролазная мартовская грязь. Но Семен Андреевич не замечал ни сырости, ни грязи. Сдвинув на затылок намокшую барашковую шапку, распахнув пальто (ему было отчего-то жарко) и помахивая руками, он шел на больной двор. Миновав голую сиротливую аллейку, он очутился на территории прокаженных.
На больном дворе жили трое здоровых детей, родившихся от прокаженных родителей: один годовалый мальчик — Феденька Рябинин и две девочки — Ариша Афеногенова, которой шел третий год, и Любочка Уткина — любимица Веры Максимовны, только что отпраздновавшая седьмые свои именины.
Семен Андреевич наискось перешел больной двор и направился в гости к Уткиным. Его там знали по прежним посещениям, но не ждали. Очистив у входа сапоги, он вошел в барак. Вся семья была налицо. Авдотья протирала стекла, меняла занавески на окнах. Федор сидел неподвижно на скамье, уставившись синими очками в пол, точно думая о чем-то важном, загадочном. У него, как у большинства больных, особенно мужчин, болели глаза. Любочка хлопотала с куклами в отведенном специально для нее углу, куда никто из больных не допускался. Русые волосы были заплетены в маленькие, жиденькие косички.
- Мама, а почему у нас нет мальчика?
- Какого мальчика? — с удивлением посмотрела на нее Авдотья.
- Брата.
- Потому что нет, — с неохотой отозвалась Авдотья. — Дай бог — одну упасти, — посмотрела она на нее неспокойными глазами.
- А ты будешь здорова?
- Буду.
- Когда?
- Ну и привязалась! — не утерпела Авдотья. — И чего ты нынче разговорилась так? Кто тебя за язык тянет? Пошла бы к Вере Максимовне.
- Завтра пойду. — И Любочка снова принялась хлопотать с куклами. — А ты мне сошьешь к Первому мая платье? И куклам сшей.
- До мая еще далеко.
- Папань, а когда ты поправишься?
Федор шевельнулся на своем месте, приподнял голову, скользнул очками по дочери и, махнув рукой, ничего не ответил.
- А ты хотела бы поступить в школу? — послышался неожиданный голос с порога. — Тебе ведь пора и в школу, — сказал Семен Андреевич, наблюдая, как Любочка усаживает кукол на крошечные стулья.
- Здравствуйте, Семен Андреевич, — обрадовалась Авдотья, вытирая руки о передник.
Федор молча поднялся, засуетился, отыскивая стул для гостя.
- Ты не беспокойся, Федор. Я на минуточку, — сказал он. — Пришел просто проведать.
- Спасибо, Семен Андреевич, — глухо отозвался Федор.
- Ну, как жизнь?
- Какое ж наше житье, — поправил он очки, — житье, житье, как встал, так и за вытье. Присаживайтесь, — подвинул он ему стул.
Но Семен Андреевич не сел и, пройдя к Любочкиному углу, остановился, рассматривая девочку, точно видел ее в первый раз. Потрогал куклы и опять пристально посмотрел на нее.
- Сколько тебе лет, Любочка?
- Восьмой годик идет, — услужливо отозвалась Авдотья.
- Хочешь конфет? — и он протянул ей горсточку конфет.
Девочка смутилась и покраснела, затем вопросительно взглянула на мать и, встретив разрешающий взгляд, неуверенно протянула руку.
- А ведь тебе пора в школу, красавица, — продолжал Семен Андреевич, — куклы куклами, а читать и писать — тоже надо.
Любочка опустила глаза.
- Кто ж учить-то ее станет? — вмешалась Авдотья. — Школы ведь нет и учителей — тоже. Разве Вера Максимовна… Да ведь ей некогда…
- Школ много, — заметил Семен Андреевич и снова уставился на девочку так, что Авдотье стало вдруг как-то не по себе.
- Где ж эти школы? — взглянула она на него, чуть хмурясь.
Но он не отозвался и принялся рассматривать куклы.
- Скажи-ка мне по-дружески, Любочка, ты хочешь учиться?
Она улыбнулась.
- Хочу.
- А ты поехала бы в город, чтобы там учиться?
Девочка с удивлением взглянула на него и, не зная, что отвечать и зачем ему надо знать все это, опустила голову.
- Чего ж ты молчишь?
- Мама не отпустит, — едва слышно сказала она.
- Мама не отпустит? — задумался он и нахмурился. — А если б отпустила?
Любочка посмотрела сначала на мать, потом — на отца, улыбнулась смущенно, наклонила голову. Было ясно, что она согласна ехать.
Семен Андреевич привстал, принялся расхаживать по комнате.
- Это хорошо, что ты хочешь учиться, — сказал он ободряюще, — очень хорошо. Молодец. Ты будешь жить в городе, учиться в школе, научишься читать, писать, а когда вырастешь большая, мы из тебя сделаем полезного для всего социалистического человечества работника. Может быть, ты будешь врачом, или инженером, или, скажем, бортмехаником… Кем ты хотела бы быть, Любочка? — засмеялся он, не замечая изумленных взглядов родителей.
- Ишь ты, инженер, — тихо заметил Федор, и ему приятно стало оттого, что Любочка может стать инженером, если не на самом деле, то хоть в фантазии Семена Андреевича.
Авдотья молчала, косо посматривая то на Любочку, то на гостя.
- Значит, так и решим, — продолжал Орешников уже с подъемом, — ты хочешь учиться… Правильно?
Он потрепал девочку по щеке и, заторопившись, тотчас же вышел, оставив Уткиных, особенно Авдотью, в полнейшем недоумении.
- И что это за разговор такой? — косо посмотрела она на Федора. А тот снова опустился на скамью, предавшись своим мыслям, точно уже забыл и про вопрос жены, и про посещение гостя.
От Уткиных Семен Андреевич направился к Рябининой и попал в тот момент, когда Катя кормила Феденьку. Она прибыла в лепрозорий одиннадцать месяцев назад вместе с двухмесячным ребенком.
Семен Андреевич присел на стул и молчал, пока Катя кормила. Когда же она принялась укладывать ребенка, он сказал:
- Я пришел поговорить с вашим сыном, — при этом тон его был деловой, решительный.
- Поговорите, — отозвалась Катя и опустила налицо локон так, чтобы он закрывал темное пятно, зловеще выделявшееся над ее правой бровью, — А так как ваш сын еще не научился разговаривать, — продолжал он тем же тоном, устремив на нее внимательный взгляд и перекладывая шапку из руки в руку, — мне надо потолковать с вами.
- Пожалуйста, — уставилась на него Катя.
- Вот что, — задумался Семен Андреевич, — мы с вами люди взрослые и понимаем — что к чему… Главное же, вы должны понять… И, кроме того, есть закон… Впрочем, не так… Закон законом, а жизнь берет свое, так тоже бывает…
