— Дагния! — в голосе Титера прозвучали гнев и угроза.
По какому праву он так… Нападает на одного Угиса, а Ласму даже защищает. Хочет сына и ее, жену, отправить отсюда. Не тут-то было! Дагния справилась с собой и вполне спокойно предложила:
— Уедем всей семьей. Пару недель туда-сюда, какая разница. Позагораем на взморье.
— Я остаюсь, — сказал Мартынь.
— Почему?
— Потому! Надо закончить крыльцо.
— Тогда мы останемся, а они пусть уезжают. В конце концов, кто тут гость, а кто хозяин?
— Пока мать хозяйничает, мы все тут гости, — ужалила Олита. — Пойдем, дочка, в дом, умойся, переоденься, поешь.
— Давай ты тоже, Угис, — спохватилась Дагния.
— Спасибо, мама, не хочется, — выдавил парень, повернулся и в несколько прыжков достиг клети. Дагния пошла в дом.
Мартынь остался во дворе один.
Дождевая туча показалась из-за горизонта, иссиня-черная, как бычий язык, стала шириться и быстро заслонила собою весь небосвод. Стало сумрачно, хотя была только середина дня.
Дагния сорвала с веревки еще сырые рубашки мужа и сына и бегом вернулась в комнату. Она едва успела закрыть окно, как ветер прижал к стеклу дождевые струи.
Женщина опустилась на припечек в углу комнаты. Она закрыла ладонями глаза, чтобы не видеть, как сверкает очередная молния.
— Перестань, наконец! — крикнул Мартынь. — Не молодая уж, а ведешь себя как девчонка.
Новый раскат грома.
— А если я боюсь? — не отнимая рук от лица, прошептала Дагния.
— Тебе как историку надо бы знать, что боязнь грома — это суеверие!
Дагния почувствовала в голосе мужа насмешку. Раньше в таких случаях он обнимал жену, говорил успокаивающие слова; нежность мужчины уносила страх, это было надежнее, чем крыша над головой. Она чувствовала себя маленькой, оберегаемой, и ей было хорошо. С годами меньше стало слов, и объятия уже не были такими крепкими, это естественно, но насмешку, открытую неприязнь и раздражение Мартынь выказывал впервые. Значит, правда…
Щелчок огненного кнута. Грохот. Тишина.
И в это мгновение, между двумя ударами грома, Дагния отняла ладони от лица, набрала в грудь воздуха, прищурила глаза и, совсем как Марина Влади в фильме «Колдунья», пристально глядя мужу в затылок, отделяя каждое слово, с замиранием сердца ожидая возражений, произнесла:
— У тебя есть любовница.
Мартынь вздрогнул, оглянулся.
— Откуда ты знаешь? — вырвалось у него, и он готов был откусить себе язык. Да чего уж теперь, слово не воробей…
— Знаю, — Дагния сжала губы.
Где слезы, которые сейчас должны были бы литься ручьем? Где ощущение, что сердце разрывается на части? Удивительная пустота! Внутри и вокруг. Пустота, и больше ничего.
Где-то вдалеке прогремел гром. Как телега по бревенчатому мосту. Уже не страшный, не угрожающий, всего лишь далекий гул в этой пустоте.
— Знаю, — сказала она еще раз. Так равнодушно, что Мартынь испугался больше, чем если бы были слезы и упреки. Надо бы подойти к жене, сесть рядом, обнять, все отрицать, и она поверила бы, думал Мартынь. И все же остался стоять, как плохой актер, который не знает, как сыграть данную сцену, и не может освободиться от своей связанности.
Еще одно доказательство, подумала Дагния. Ах, собственно, одно, два — что это меняет, ведь Мартынь сам признался, какие еще нужны доказательства?
— Я бы только хотела, чтобы ты назвал ее имя.
— Перестань! И вообще оставь меня в покое!
— Как и ты меня, не так ли?
— Перестань, прошу тебя!
— Я бы охотно сделала это! Но не могу. Мне нужно-решить: прогнать тебя или заставить просить прощения и потом принять обратно.
Его мужская гордость ощетинилась, как еж, и тысячью иголок самолюбия жалила грудь.
— А если я… если я уйду с поднятой головой?
— До каких пор задирать-то ее будешь? Скоро уж седая. И тогда ты этой красотке ни к чему.
Остолбенелый взгляд мужа даже развеселил Дагнию.
— Я не такая дура, какой ты меня считаешь. И ты? слава богу, не дурак, ясно, что не расплывшаяся Олита тебя привлекла. Зато стоит только куда уйти девчонке, исчезаешь и ты. И наоборот. Когда сегодня утром ты налетел на Угиса, хотел… унизить его, ты… ты сам выдал себя. И не пытайся оправдываться.
— Я и не пытаюсь.
— Он не пытается! А кто пять минут назад сказал…
— Что сказал?
— Ну… что… и вообще!
Почувствовав, что жена теряет самообладание, Мартынь воспользовался этим. В конце концов, когда-нибудь все равно пришлось бы объясниться, и если уж сама начала…
— …так давай выговоримся до конца. Нам придется развестись.
— Ах, вот куда уж зашло!
— Нет. Но мы хотим пожениться.
— Прекрасно! Девчонка недавно выучилась говорить «мама», а ей уже хочется замуж за женатого. И тебе не стыдно? Ведь в дочери годится…
— Пожалуйста, не кричи! Весь дом не должен слышать.
— Почему же? Пусть знают, какую шлюху вырастили! Глаза патлами прикрыла, нос в землю уткнула, можно подумать, скромнее никого и на свет не рождалось. А у нее, оказывается, вон какая хватка! «Моя Ласма на такое не пойдет»! — передразнила Дагния.
— Уймись! — крикнул Мартынь громче, чем хотелось бы. Чего доброго, в доме действительно начнут прислушиваться. Чтобы прекратить разговор, он вышел из комнаты.
И вот тут подступили слезы. Они катились по щекам, спина сотрясалась от рыданий. Кусая губы, она выплакивала свою обиду, унижение и бессильную злобу.
Виктор подъехал к самому порогу. Мирта выбралась из машины, поспешно протопала на кухню и принялась стряхивать с себя те несколько капель, что успели упасть с крыши ей на плечи. Навстречу вышла Олита.
— В самый дождь попали! Не промокла? Может, чаю вскипятить?
— Ни к чему сейчас огонь разводить. Обойдусь. Хлестало и правда сильно, и сверху, и с боков. Да лимузин хороший, внутрь ничего не попало. Вот гром нагнал страху. На голом шоссе под самый удар себя подставили.
— Не слыхала, чтобы в машину когда ударило.
— Про все не услышишь. Лучше поберечься.
— Конечно, мама! Я все-таки затоплю.
— Потом. Пойдем — ко мне, хочу тебе кой-чего показать!
В нос ударил смешанный запах камфары, нафталина, валерьянки, слежавшейся одежды и старой плоти. Олите захотелось распахнуть окно, но, зная пристрастие бывшей тещи к теплу, она решила потерпеть, недолгий ведь разговор будет, зато, похоже, важный, раз в свою комнату зазвала.
Хозяйка хутора Леясблусас что-то искала в своем ридикюле из настоящей свиной кожи и никак не могла найти, но, видно, была уверена, что искомое непременно должно там быть. Спасибо, Ян в свое время подарил такую объемистую сумку, туда все документы помещались. Да, документы у Мирты всегда были в полном порядке, она могла квитанциями доказать, что и налоги, и страховые взносы всегда платила исправно. — Ага, вот! — старая достала из сумки сложенный вдвое белый лист.
— С тех пор как сыночки погибли, я завсегда по дочке тосковала, — вздохнула она. — Вы с Ласмой такие ласковые, она все «бабушка» да «бабушка»… И раз Дагния меня Помиранцией… то подумала я… и сделала вот как… — Мирта протянула бумагу Олите.
— «Я, Леясблуса Мирта Карловна, в случае своей смерти завещаю Спреслинь Ласме Викторовне принадлежащую мне автомашину ВАЗ-2101 с государственным номером…» Мама! — обрадованная до испуга, бывшая невестка бросилась старой на шею.
— Ты все прочла? До конца дойди, тогда целоваться будем. А то как бы еще недовольной не осталась, — уклонялась Мирта от благодарностей.
Олита читала дальше.
— «…мне принадлежащий дом завещаю своему племяннику Тутеру Мартыню Екабовичу…»
Женщина подняла глаза от бумаги, Мирта прочла в них вопрос и, чувствуя себя как бы виноватой, принялась оправдываться.
— Все же он у меня единственный кровный родственник. Да и немало всего вложил сюда — и трудов, и деньги какие-никакие. Хучь у Дагнии ко мне сердце холодное, а от Мартыня ее отделять не след, пусть уж и им кой-чего достанется! У вас в Гулбене свежего воздуха хватает, вам тут все равно не жить… Сейчас-то небось из-за меня сюда наезжаете.
— Только из-за тебя! Больше-то нам сюда зачем! — поспешила заверить Олита. — Я ничего не говорю, твое добро — твоя воля. Машина — это ведь лучшее, что тут есть… самая большая ценность, я хотела сказать.
— М-м-хм-хм-м, — закряхтела Мирта, потирая руки. — Ласма выйдет замуж, свой водитель будет, вас с Виктором покатает.
— Если девочка попадет в институт, шесть лет учиться придется. Когда уж тут о замужестве думать!
— Так, так! Ни к чему смолоду детями обрастать. Жалко, не доживу я до той поры, когда свой доктор-то в доме будет.
— Это почему же, мама? Если захочешь, до ста лет проживешь. Главное, захотеть.
— Да ведь с этим хотением поди разберись. Оно и хочется, когда вы все тут. А как зима придет, ни начала ей, ни конца, уж и не хочется.
