— Не горюй, тещенька, не опустели они. Правда, многие ликвидированы.
— Жалко. Такие крепкие постройки-то.
— Да их не сломали.
— А чего же тогда?
— Наверное, дома культуры там устроили. Или, еще лучше, гостиницы: небольшая переделка — и «Добро пожаловать!»
— А ну тебя, помело, — рассердилась тетя. И что за жизнь такая: людей полон дом, а толком поговорить не с кем. Мартынь и Дагния полунемые какие-то: да, нет, спасибо, пожалуйста. Мальчишка стороной обходит, «здравствуй» скажет, как милостыню подаст. Виктор за словом в карман не лезет, зато поди разбери у него, где правда, а где вранье, он и сам-то, видать, не знает. Ласма — та больше слушать охотница. Только Олита человек как человек. Одна из всех.
Мирта продрогла. Прямо беда, чуть солнце сядет, сразу зябко делается. Не было, не было доброго лета с самой ее молодости. Тогда, помнится, по ночам холодов не знали, просто наступала приятная прохлада.
— Платок тебе принесу на плечи накинуть, — вызвалась Олита. — А может, спать пойдешь, скоро уж полночь.
— Какое тут «спать»! Нешто заснешь!
Олита встала и пошла за платком. На тропинке столкнулась с Мартынем, тот возвращался из сада. Перебросились несколькими словами, и Олита скрылась за дверью, а Мартынь не спеша двинулся в сторону сидящих.
— Ну? Все паникуете? — спросил он, подойдя.
Никто не ответил. Дагния подняла голову, посмотрела на мужа: шерстяной тренировочный костюм плотно облегал фигуру, мускулистую, без единого лишнего килограмма; волосы лежали темными волнами, и только она, Дагния, знала, что на темени скоро появится просвет. Мартынь стоял, покачиваясь с носков на пятки, кидая в рот по одной ягоде. Сильные челюсти равномерно шевелились. Вечерний сумрак растворил немногие морщины на его лице, и мужчина был сейчас похож на того юношу, который после выпускного вечера целовал ее на школьной спортплощадке. Дагния вдруг почувствовала, как под мышками трет ставший тесным бюстгалтер, вспомнила, что на юбке, которую она носит, лопнула «молния», и ее охватил такой гнев, что, не будь здесь посторонних, она ударила бы по этим самодовольным, жующим челюстям. Ну, нет у него ни отцовских чувств, ни нервов, ни сердца!
Олита вернулась с большим платком и заботливо укутала им костлявые плечи Мирты.
— Не к добру, ох не к добру это! — хныкала тетя.
Дагнии хотелось накричать на нее, чтоб не каркала. Так можно с ума сойти. Она вскочила и ушла в дом, громко хлопнув дверью.
Мартынь сел на освободившееся место.
— А однажды такой был случай… — начал Виктор.
— Да уймись ты со своими охотничьми рассказами, — не выдержал Мартынь.
— Пусть говорит — все немного забудешься, — сказала тетя.
— Именно! — подхватил Виктор и продолжал: — Одна женщина получает от жены брата послание такого рода: «В глубокой печали сообщаем, что такого-то числа нас покинул любимый муж и заботливый отец такой-то и такой-то». И подпись. Больше ничего. Эта с ревом спешит к родителям, те хлоп об землю, сын-то молодой еще был. Ну что, наутро дочь едет в Ригу, покупает на базаре охапку роз, у деревенских деньги водятся, берет такси и мчится на квартиру брата. Звонит у дверей, открывает его жена. Ну, кидаются друг другу на шею, прямо, можно сказать, сердцами на шипы. Наконец сестра говорит: «Где он?..» «Где же еще, как не у этой потаскухи! — отвечает жена. — Адреса не оставил». Сестра, понимаешь, немеет от такой наглости, швыряет розы на пол и прямо по ним в дверь. А жена брата кричит вдогонку: «Так тебе и надо! Принимала их у себя, ночевать оставляла!» Вот как в жизни бывает…
— Хм-хм-хм, — посыпались тихие мелкие тетины смешки.
— Какие нам из этого сделать выводы? — ядовито осведомился Мартынь.
— Каждому свои, — отрубил Виктор. — Ну, ей-богу! Уж и поговорить нельзя.
Лучше пройдись метлой по своему дому, чем языком — по чужому.
— Послушай, у тебя свои-то мысли есть или только по углам нахватанные?
— Что ты сказал? — Тутер вскочил.
Олита загородила ему дорогу, откинула голову, чтобы заглянуть прямо в лицо.
— Ну зачем так? — сказала она, и Мартынь отметил, что глаза у нее точно такие же, как у Ласмы: днем серые, а сейчас, в сумерках, будто излучают свет. — Мы все слишком взволнованы… — продолжала Олита.
Мартынь прикоснулся к плечу женщины, легко отстранил ее и пошел в дом.
Когда дверь за ним закрылась, Олита вздохнула:
— Какие-то они…
— Да, да, — откликнулась тетя. — То ли высоко себя ставят, то ли чересчур умные, то ли дурные, не поймешь. Мартынь еще туда-сюда, а Дагния… Холодное сердце, я тебе скажу. Хоть бы раз матерью назвала. Все «теть» да «теть», как скажет, будто ущипнет.
— Это бы еще ничего, а то ведь… — и Олита прикрыла рот ладонью.
— Чего еще-то?
— Да ничего…
— Нет, ты уж скажи! Недосказать — все равно что камень за пазухой прятать.
Чем дольше Олита мялась, тем сильнее Мирте хотелось знать, что же такое бывшая невестка ей недосказала.
Когда утром Олита вышла на кухню, чтобы промыть заплаканные глаза, Дагния, поджав посиневшие губы, уж возилась у плиты. За завтраком не было сказано ни слова, только позвякивали ложечки да тетя громко хлебала горячий кофе.
Мужчины вышли починить крыльцо. Мартынь отмерил длину доски и принялся отпиливать лишнее. Виктор рылся в ящике с инструментами. Все сердитее становилось бряканье металла.
— Никакого порядка не стало, — ворчал Виктор. — Все перевернуто, ничего не найдешь, — голос его звучал на несколько тонов выше, чем надо бы.
— Черт возьми, где, наконец, моя английская отвертка? — Теперь Виктор уже кричал.
Мартынь поднял голову, посмотрел на его налитое кровью лицо и продолжал пилить.
— Чего пялишь свои телячьи глаза? Я с тобой разговариваю! — бушевал Виктор. — Все в кучу свалил. Берешь из гнезда, а обратно кидаешь куда попало. Я уж терпел, терпел. Ножовку в траве нашел — направил заново, ничего не сказал. Но когда начинают твои инструменты вовсе разбазаривать, тут всякое терпение лопнет. Где отвертка, я спрашиваю?
Мартынь пожал плечами.
— Неужели из-за пустяка надо такой тарарам поднимать?
— Купи ты хоть один инструмент, а потом говори! Пустяк! Эта отвертка у меня с сорокового года!
— Если только мать не родила ее вместе с тобой, — усмехнулся Мартынь.
Виктор схватил ящик с инструментами, вывалил его содержимое на дорожку и дрожащими пальцами принялся раскладывать все по гнездам.
— Чтоб ты до моих инструментов больше не касался! Он еще издеваться будет! У самого нечем гвоздь забить.
— Мы же договорились, что ты у себя в лавке возьмешь все необходимое.
— Я не знал, с кем имею дело. Вот тут у тебя еще кое-что есть, — он шлепнул себя ладонью по бицепсам, — а тут — ни бум-бум, пусто! — он постучал по лбу.
— Знаешь что! Тогда действуй один своими золотыми инструментами, не забудь на ночь в постель их с собой положить! — Мартынь швырнул ножовку. — Сооружай милой тещеньке крыльцо, я устраняюсь.
— Нет, ты не так глуп, как выглядишь! Наследник, хозяин, понимаешь! Он будет баклуши бить, а другие за него делай! Тогда деньги на бочку! Слышишь? Или хотя бы благодарность испытывай.
— Кто дешево меня покупает, дорого заплатит! Учти, тут пока еще тетя хозяйничает, и я тебе ничего не должен, ничегошеньки! И неизвестно, умрет ли тетя так скоро, как бы тебе хотелось. Поспешили прибежать в надежде на наследство. С годик могли бы и подождать.
— Ну, бесстыжее твое рыло! И сына под стать себе вырастил. Куда он дел мою дочь, скажи! Мать всю ночь в слезах провела. — Голос Виктора дрогнул, казалось, сейчас и он зарыдает.
Мартынь должен был рассердиться, что Виктор беспокоится только о своем ребенке. Если что случилось, то опасность угрожает прежде всего его сыну, и все-таки сказанное Виктором почти совпадало с его собственными мыслями. Действительно, будь Угис поменьше, его бы выдрать как следует. И зачем эта сумасбродка понеслась с ним? Глупая, глупая девчонка. Хотела досадить? А может быть, она с Угисом… Нет! Мартынь старался выкинуть из головы эту догадку, нет, такое невозможно.
Он зашел в дом.
— Тетя, съездим в город! В милицию, в больницу. От ожидания поседеть можно.
— Ну да, я уж и то говорила… — Мирта было засуетилась, потом какая-то новая мысль пришла ей в голову. — Только пусть Виктор меня везет. Скажи ему!
Мартынь не ответил. Резко затворив дверь, он обогнул дом и через сад пошел в сторону леса.
Красная стрела у ворот районной больницы указывала, как пройти в приемное отделение. Поднявшись на второй этаж, Виктор Спреслинь почувствовал, что он взмок, будто на переполненной автостоянке ставил Миртин автомобиль между двух близко стоящих машин. А вдруг ответят, что Ласма находится в этом белом приземистом строении в углу больничного двора? Как спросить? И как потом Олите сказать?
