— И не стыдно мучить человека? — весело говорил штатский, спускаясь вниз. — Я, можно сказать, извелся… Здравствуйте, товарищ Антонов.
— Здравствуйте, Алексей Васильевич.
— О, даже это помните?
— Профессиональная память… Ну как, в партии вас восстановили?
— Тогда же. Много дел наделано с тех пор. Воевал, конечно. А вы все по той же линии?
— Вроде.
— Товарищ Антонов, меня давно интересует дальнейшая судьба моих крестников.
— Это вы про то дело?
— Ну да, я же был инициатором.
— Думаете? Ну ладно, пусть так… Что ж, дело закончено давно и вполне благополучно.
— Расскажите… если можно.
— Что можно — пожалуйста. Кто вас интересует больше: Прове или Чарнок?
— Чарнок. Я его знал с детства. Если бы вы мне тогда не запретили вмешиваться…
— И очень хорошо, что запретил. Можно было спугнуть крупную дичь.
— Вот как? А мне-то говорили: Марьина роща, мелкое дело…
— Нет, Алексей Васильевич, это, собственно, разные дела, слившиеся в одно. Коротко: Чарнок долго жил в России, имел большие и старые связи с купцами и промышленниками. После февральской революции выполнял поручения своей разведки и вел переговоры с контрреволюционным офицерством. После Октября уехал на родину и вернулся в 1921 году в качестве ассистента иностранной торговой миссии. Позже его включили в состав дипломатической миссии. Тут он ловко использует старые связи для широкой организации шпионской работы. Его деятельным агентом становится бывший крупный коммерсант Прове…
— …и главным центром — магазин дорожных вещей на Петровке.
— Нет. В магазине была лишь одна из шпионских явок. Штаб помещался на квартире Прове. В организацию вовлекали как бывших людей, так и военных специалистов. Особенно интересовался Чарнок центральным военным аппаратом и некоторыми специальными учреждениями… Ну-с, организацию раскрыли. Чарнок был объявлен нежелательным иностранцем, остальные… сами понимаете…
— Это ясно. А чемоданы?
— Да, чемоданы… Это любопытная подробность. Обнаружилось, что некоторые чемоданы имели двойное дно. Внешне они отличались от обыкновенных только незначительной деталькой в арматуре. Их-то, вероятно, и привозили ночью особо доверенные возчики. В этих чемоданах, между прочим, вывозили за границу аннулированные царские акции и облигации займов…
— И ввозили фальшивые червонцы.
— Сомнительно. Много ли провезешь на дне чемодана? А риск огромный. Гораздо удобнее ввозить их пачками в солидных кожаных вализах вместе с дипломатической почтой. Отличной работы были червонцы, только специалисты могли отличить.
— Я слышал, что у Федотовых при обыске нашли червонцы заграничной выделки.
— Несколько штук. Но связи были настолько явные, что спорить не приходилось. Вот, собственно, и все.
— Да, кстати, товарищ Антонов, не встречалась ли вам в этом деле фамилия Жуков?
— Жуков?.. Жуков… Нет, не помню…
Больше ничего не удалось узнать Леше Талакину от сдержанного спутника. Леша знал еще некоторые детали, о которых умолчал военюрист. Нет, значит нельзя…
* * *
В курилку Центрального театра Советской Армии, прихрамывая, вошел полный человек в синем костюме; он на ходу вынул папиросу и с молчаливым вопросом обратился к подтянутому седому полковнику в парадном мундире с орденами. Тот четким движением достал спичку, зажег. Полный человек прикурил, зажмурился, — дым попал в глаза, — снял очки и стал их протирать:
— Спасибо, зачем вы беспокоились?
— Пожалуйста.
Полковник спрятал спички. Полный гражданин протер очки, надел, посмотрел внимательно, наклонил голову набок, потом поглядел поверх очков:
— Если не ошибаюсь… товарищ Павлушков?
— Правильно… Простите, не узнаю.
— Да я же Федорченко. Ваня Федорченко… Сережа!
— Ваня!
Старые приятели двинулись друг к другу, но от объятий удержались. Кругом много людей.
— Ну как?
— По-прежнему.
— Все в армии? С тех пор?
— С тех пор. Как ты меня узнал?
— Поседел, постарел, но узнать можно. Вот меня, конечно, труднее: толстый, лысый, в очках…
— Все такой же… хороший. Славный ты наш Ваня!
— Ну какой там славный! Отошел, я, брат, от всех друзей детства.
— Что так?
— Одних уж нет, а те далече… Занят, понимаешь, выше головы.
— Чем же так занят?
— Во-первых, институт. Защитил докторскую диссертацию. Член-корреспондент Академии наук СССР.
— Поздравляю.
— Не с чем. Рвут на части, работать некогда. А во-вторых, женился. Ты-то женат?
— Не пришлось.
— Да, пожалуй, поздно. Мы ведь одногодки? Значит, скоро по шестьдесят будет.
— Ну как скоро? Через три года.
— А что такое три года, когда дни летят как угорелые? Я вот и не заметил, как женился. Тебе, другу детства, скажу прямо: и не заметил даже, не знаю, как это вышло. Всю жизнь сторонился женщин, а тут вдруг раз! — и готово.
— И давно?
— Да нет, года два…
— Счастлив?
— В общем, да. Жена много моложе меня, хороша собой, а это, конечно, обязывает.
Залился звонок.
— Знаешь что, Сережа, давай встретимся в следующем антракте, познакомишься с Аллой Николаевной. Ты один здесь? Где работаешь?
— Работаю… ну, в армии, словом. Здесь один. Хорошо, встретимся в фойе бельэтажа. Постой, как старые друзья? Встречаешь?
— Где там! Леша Талакин — большой человек, администратор, чем-то руководит, что-то строит; его хвалят и посылают на самые тяжелые дела. Петя Славкин во время войны попал в окружение, замучен гитлеровцами… О Жукове и Кутырине ничего не знаю… Да, помнишь Митьку-Идолище? Он не то на Сахалине, не то на Курильских островах. Женат на сестре Вани Кутырина… Вот пока вкратце. Увидимся, поговорим подробнее. Второй звонок. Бегу!..
Алла Николаевна, полнеющая блондинка, держалась с достоинством.
— Здравствуйте, Сергей Сергеевич, рада познакомиться. Муж много рассказывал о вас, все действие только и вспоминал свою молодость…
— Зачем же, Ваня, ты мешал супруге смотреть такую веселую пьесу?
— Что вы, Сергей Сергеевич, что тут веселого? Провинциальная пьеса, провинциальное исполнение. Ну, забавен Зельдин-шофер и старушка мамаша. Остальные на уровне областного театра.
— А мне нравится. Весело и поучительно. Я сам, знаете, провинциал.
— Вы обиделись?
— Нисколько. Ну, академик, твое мнение?
— Во-первых, не совсем академик, а во-вторых, мало понимаю в тонкостях драматургии. Довольно весело, и… смотреть, по-моему, можно… Так ты, говоришь, не в Москве? То-то мы ни разу не встречались в эти годы…
— В Москву я приезжал не раз в командировки, но подолгу не жил. Хотел посмотреть нашу добрую старую Марьину рощу. Как она? Как люди?
— Да я, собственно, Сережа, отошел от нее.
— Понимаю: академик, неудобно…
— Конечно, неудобно, — вмешалась Алла Николаевна. — Ведь ваша Марьина роща — сущая трущоба!
— Вот как?
— Позволь, позволь, дорогая, у всякого свои вкусы.
Если ты любишь Марьину рощу, Сережа, тебе бы с моим отцом повидаться.
— Он жив? Помню: чудесный человек!
— Оба живы: и мать, и отец. Вот он замечательный патриот рощи. Считает ее первым в Москве районом после Кремля. Я звал на новую квартиру — ни за что!
— Старческие фантазии! — фыркнула Алла Николаевна.
Полковник серьезно сказал:
— А я уважаю таких людей, Алла Николаевна. Будь в каждом районе, в каждом доме такие люди, мы бы лучше знали свое прошлое и больше ценили настоящее. Покойный Алексей Максимович Горький задумал и начал создавать полезное дело — историю фабрик и заводов. Его мысль можно продлить — создать историю городов, районов, даже отдельных домов, если они интересны. Почему бы тебе, академик, не заняться этим?
— Что ты, дорогой мой, я же не писатель, не журналист!.. Вообще говоря, мысль ценная… может быть… когда-нибудь…
— Ты родителей часто навещаешь?
— Раз в месяц, в два… Понимаешь, время по минутам рассчитано.
— Помогаешь?
— Разумеется. Ты хочешь сказать, что я плохой сын?
— Я хуже. У меня мать живет в Марьиной роще, а я ее несколько лет не видел.
— Почему?
— Не тянет. И я ей не особенно нужен. Посылаю ей деньги, ни разу не написала. У нее свои дела, муж моложе ее.
— Да-а… Так хочешь повидать моего отца?
— Очень.
— Только прошу вас, — вмешалась Алла Николаевна, — оденьтесь попроще и без орденов. А то старик начнет суетиться и нацеплять свою единственную медаль в память 800-летия Москвы.
— Значит, Сережа, давай так… Сегодня четверг… Нет, в воскресенье я не смогу… Вот, может быть, во вторник…
— Я уезжаю послезавтра.
— Вот как? Тогда позвони мне завтра. Вот запиши телефон. Я постараюсь выкроить время.
— Ваня, завтра вечером к нам придут, разве ты забыл?
