Раздавались и другие голоса, далеко не в пользу Саматова. Дело-то ведь осложняется тем, что Лена едва не бросилась под поезд. Как мог врач Саматов равнодушно отнестись к этому?
Половинчатую линию занял Алексей Лукич:
— Положитесь на меня, — заявил он. — Я завтра же предложу Саматову уладить вопрос с Леной. А репутацией больницы мы действительно не можем рисковать, тем более теперь, когда на бюро горкома предстоит большой разговор о нашей работе.
Гульшагида была вынуждена отложить окончательное решение вопроса:
— Я вижу— в бюро нет единого мнения о Саматове. Что ж, не будем торопиться, подумаем и в ближайшее время вернемся к вопросу.
На следующий день Салах Саматов, проходя мимо, ненавидяще взглянул на Гульшагиду и даже не поздоровался. Значит, ему передали вчерашний разговор на бюро. И вероятней всего — передала Клавдия Сергеевна. Нехорошо, не по-партийному получилось. А к вечеру Гульшагида с удивлением узнала, что Саматов увольняется из больницы по собственному желанию и уже есть приказ по этому поводу.
Гульшагида тут же направилась к главврачу.
— Алексей Лукич! Я не понимаю вашего приказа. Почему бы в самом деле не поставить Саматова перед коллективом, перед судом чести?! Это имело бы большое воспитательное значение.
— Присядьте сначала, — пригласил Алексей Лукич. — В старину говорили: женский темперамент уместен на балах… Да, я уже отдал приказ… Саматовы приходят и уходят. А коллективу надо работать. Без ссор, без шума… Если закружит вихрь, толковой работы не жди… Короче говоря, Саматова больше никто не увидит в больнице. Неужели мало этого? Уступите мне хоть в чем-нибудь.
— Пусть будет по-вашему, — сказала после короткого раздумья Гульшагида. — Но от суда чести Саматов все равно не уйдет. Мы найдем его в любом месте.
Сегодня Диляфруз пришла в больницу в лучшем своем платье. Правда, под белым халатом платья не видно, но сияющее лицо ее говорило о том, что она счастлива, что черное горе осталось позади. Она не ходила, а летала, излучая вокруг сияние. Еще бы! Поправился и выходит из клиники ее Юматша. А ведь его готовы были записать в безнадежные. В три часа Диляфруз должна ехать за ним. Минуты идут так медленно.
Диляфруз на минуту загляделась в окно. Как светло на улице! На голубом фоне неба отчетливо виднеются прошлогодние грачиные гнезда на голых верхушках деревьев. Скоро и у Диляфруз будет свое гнездо. От этих мыс* лей — что может быть слаще их? — у нее вдруг бешено заколотилось сердце. Думы полетели к Юматше. Что он делает сейчас? Может быть, он тоже смотрит в окно и считает минуты до выхода? Скучает ли по Диляфруз? Вчера они долго сидели в комнате отдыха. Он продержал ее возле себя целых два часа, все говорил: «Не уходи, ну посиди еще несколько минут».
После обеда Диляфруз просила у Гульшагиды разрешения уйти сегодня пораньше. Гульшагида внимательно посмотрела на нее. Это уже не прежняя наивная девушка. Те же глаза, те же губы, но на лице появилось строгое выражение. Такие отметки остаются на лицах людей, переживших суровые испытания.
— Выписывается? — спросила Гульшагида.
Диляфруз чуть прикрыла ресницы, словно боясь пролить радость из глаз, молча покивала головой.
— Тогда иди, милая, торопись! — напутствовала ее Гульшагида.
Диляфруз не надо было напоминать — бегом спустилась с лестницы, накинула пальто, мельком глянула в зеркало и выбежала в вестибюль.
Здесь ее остановил Салах. Он был встревожен, глаза так и бегали.
— Зайди на минутку сюда, — сказал он, показывая на дверь приемного покоя.
Вид у него был довольно жалкий. И Диляфруз уступила. Правда, она остановилась на пороге. А Салах стоял посреди комнаты.
— Диля, — начал он просящим голосом, — ты справедливая, честная девушка и не желаешь мне зла. Меня хотят здесь утопить… Вся надежда только на тебя. Поверь, у меня к тебе были всегда самые чистые чувства. Тебе понравился другой… Ну что ж, насильно мил не будешь… Я прошу тебя во имя наших прежних встреч — защити меня от этой змеи Сафиной! Попроси ее, чтобы оставила меня в покое, не настаивала на суде чести. Ведь завтра меня уже не будет здесь. Она послушается тебя. Все говорят — она любит тебя. Диляфруз, если захочешь, ты сможешь это сделать… А с Леной мы сами… Ну, хочешь — я встану перед тобой на колени?… Ты только уговори Сафину. Пусть она забудет обо мне. Из больницы я и сам уйду… Верь мне, Лена гуляла с другим. Я с ней и не встречался…
Диляфруз молча повернулась к двери.
— Значит, отказываешься помочь? — произнес Салах уже с угрозой. — Ну, смотри… Не пришлось бы раскаиваться. Если дело сложится плохо для меня, я ведь не стану молчать!..
— Не грозите, — тихо, но твердо проговорила Диляфруз. — Я теперь ничего не боюсь. Я не одинока. У меня есть защитник.
— Юматша, что ли? — с издевкой усмехнулся Салах. — А он знает, что ты гуляла со мной?.. — Жестокие зеленые глаза его, как жало, вонзились в сердце Диляфруз. — Не знает, так может узнать. Я ведь могу все рассказать ему…
— Бесстыжий! — вне себя закричала Диляфруз и, толкнув дверь, выбежала из приемного покоя.
Она пришла в себя лишь на улице. Остановилась. Какой ужас! А что, если Салах осмелится оклеветать ее? Что подумает о ней Юматша? Сумеет ли она оправдаться? Пусть она даже не позволила поцеловать себя. Но все же — встречалась. Каково будет терпеть Юматше…
Земля закачалась под ногами Диляфруз. Чтобы не упасть, она прислонилась к какому-то забору. Из глаз брызнули обжигающие слезы.
Она знала — Юматша при всем его добросердечии ревнив. Но до нынешнего несчастного дня Диляфруз истолковывала это в свою пользу. Где-то она читала или от кого-то слышала, что ревность — признак настоящей любви. Но если Юматша будет ревновать слепо, жестоко?..
Еще утром, намереваясь встретить Юматшу, она надумала преподнести ему цветы. Вот и цветочный магазин совсем рядом. Если бы ей не встретился этот подлый Салах и не наговорил всяких гадостей, она бы не раздумывая забежала сейчас в магазин и выбрала самые красивые цветы. Потом бы взяла такси и понеслась в больницу. А что делать теперь? Такси с зелеными огоньками мчатся мимо нее. Остался позади и цветочный магазин. Она не считает себя достойной дарить цветы. Может, все же вернуться в магазин? А если Юматша поверит клевете Салаха?!
Прошло уже более получаса, как Юматша в сопровождении Мансура спустился в вестибюль и ожидал Диляфруз.
— На работе, что ли, задержалась? — тревожился Юматша, часто поглядывая на круглые стенные часы.
В ту же самую минуту распахнулась дверь, вбежала Диляфруз. Волнение и бледность девушки можно было объяснить ее опозданием. Диляфруз стояла у дверей, опустив ресницы. Юматша шагнул ей навстречу.
— Я опоздала, — прошептала она так тихо, что было слышно только ему. Потом, спохватилась, протянула букет Мансуру, — по дороге сюда она все же вернулась в цветочный магазин.
— Ему, ему! — показал Мансур на Юматшу.
— Нет, вам! Юматше потом принесу.
Когда ехали в машине, Юматша взял Диляфруз за руку, спросил:
— Что случилось? Почему ты так взволнована?
Диляфруз не умела хитрить, ни обманывать. Ее милые, лучистые глаза тут же наполнились слезами.
— Тебя обидел кто-нибудь? — забеспокоился Юматша
— После расскажу, — тихо ответила Диляфруз, показав глазами на шофера.
По лестнице они поднимались медленно. В правой руке у Юматши палка, а под локоть левой его поддерживала Диляфруз. Чем больше просила его она не торопиться, тем быстрее он старался шагать, хотя чувствовал боль в ноге.
— Разбередишь ногу, — тревожилась Диляфруз. В то же время она понимала, почему Юматша торопится. Неизвестность подстегивает каждого. А ей хотелось оттянуть горькую минуту объяснений.
Юматша жил на третьем этаже, в однокомнатной квартире. Он вынул ключ из кармана, посмотрел на него и протянул Диляфруз:
— На, открывай.
В этих словах был и другой, более глубокий смысл. Диляфруз поняла это, неуверенно взяла ключ.
— Смелее, смелее! — улыбался и торопил Юматша. — Медведь не выскочит навстречу.
Юматша повернул штепсель, вспыхнул свет.
Диляфруз впервые ступила в его маленькую квартиру. Однажды она сказала Юматше, что не войдет сюда, пока они не распишутся, но получилось несколько по-иному.
В тесной прихожей Диляфруз сняла с Юматши пальто. Сама раздеваться не стала.
— Неужели ты собираешься повернуть от порога обратно? И не стыдно тебе? — Юматша помог ей раздеться, хотя она не переставала слегка сопротивляться.
Еще большая тревога охватила Диляфруз, когда она увидела свое лицо в зеркале, — бледное-бледное. «Зачем я такая… Ведь моя совесть чиста… Неужели Юматша способен не поверить мне?…»
