Голоса красноармейцев:
– Эй, Ванька, беги в обоз, табачку возьми.
– Товарищ, дай прикурнуть.
– Что за деревня: одни куры ходят, армейцев, народу не видать.
– В бане весь…
– Парится…
Слышны переливы гармошки. В избу входит красноармеец Павел, отделенный; худой, скулы выдались, молодой, некрасивый, славные глаза.
Павел (оглядываясь). Доброго здоровья, хозяева!
Те молчат.
Ну, вот тут троим можно. Сколько вас в избе? Что это у вас за базар? Что же как воды в рот набрали? Сколько вас в избе, спрашиваю?
Старик, до половины вылезший из-под пола, так и застыл.
Марьяна. Четверо: вот двое стариков, я да девка.
Входят еще двое красноармейцев, усталые, запыленные – Сергеев и Микеша. Сергеев – откормленный, краснощекий. Снимают мешки, ставят винтовки.
Старик. Четверо, служивый.
Старуха. Четверо, родимый, четверо. А пятый… а пятово… сыночек… (плачет) мне… Как раз, как идтить ему на немцев, кобыла ожеребилась. Теперича лошаку третий год, а сына все нету. Без вести пропал. Кои бают – убили. Каждый день хожу за околицу ды все жду; из-за лесочка выйдет сыночек (плачет), а я… а я…
Павел. Ну, ладно, троим можно суды. Много места у вас не отобьем.
Старик закрывает половицу.
Старуха. Ну-к што ж. Ничаво, разместимся. Одежу-то убрать надоть.
Луша (убирает одежду, лукаво поглядывает на красноармейцев). А мы думали: резать нас будете.
Павел. Ножики точут. Наточут, и свежевать вас начнем.
Луша (отмахиваясь рукой, кокетливо). Брешете! Сказывают: рыжие православных режут, – и все брешут, ни за што не поверю.
Павел (к Марьяне). Молодка, не знаю, как вас звать, по отчеству величать. (Марьяна строго отворачивается и продолжает со старухой прибирать одежду.) Водицы ковшик можно попросить?
Марьяна (не поворачиваясь). Луша, дай ему воды.
Луша (черпает ковшом, подает и, отвернувшись, хохочет в рукав). И все брешете!..
Павел. Спасибо. Шли, дюже уж запылились. Микеша, сходи узнай, где обоз станет. А я до взводного пойду.
Павел и красноармеец Микеша уходят.
Луша. Скуластый какой…
Старик и женщины приводят все в порядок, отодвигают сундук на место. Старик садится за починку хомута. Сергеев снимает сапоги, разворачивает и встряхивает портянки.
Сергеев. Эх, ножки бедные, потрудились сколь сегодня.
Входит Ивлевна.
Ивлевна (низко кланяясь). Со счастливым прибытием.
Сергеев. Здравствуй, красавица!..
Ивлевна. Да, за красоту за мою бог грехи мне прощает.
Сергеев. И то хорошо. Стало быть, гульнем. Эй, старая хрычовка, вари зараз курицу да вареники с сыром. Живо! Одна нога тут, другая – там.
Старуха. Батюшка, да куры-то у нас с цыплятами либо на яйцах! Как же ее от цыплят-то резать, ведь жалко!
Сергеев. Ты, старая карга, не разговаривай мне, а то у меня разговор короткий, живо свернешься!
Старуха. Ох ты, господи, царица небесная. (Крестится.)
Старик. Пойди. Поймай курицу.
Старуха. Луша, иди.
Луша. Да ведь квочки.
Старуха. Ну, у какой цыплята побольше.
Луша уходит.
Сергеев (садится около Ивлевны). Ну, как, красота неоцененная?
Ивлевна. Я – женщина уважительная, веселая. Обо мне все довольны.
Сергеев. А насчет самогоночки как у вас тут, полнокровно?
Ивлевна. Самогоночки можно, – ну только денег стоит.
Сергеев. Пустяк, плюнуть! (Достает деньги.) Бери, на! Только скорей, душа высохла.
Ивлевна уходит. Луша приносит зарезанную курицу, разводит с Марьяной огонь, готовит.
Сергеев. Дюже ноги натер, а то я танцевать мастер. (Ковыряет в ногах.) Лучше меня в нашем городе не было, чтоб танцевал.
Сергеев молодецки становится перед Марьяной и, подбоченясь, ловко притопывая босыми ногами, делает коленце. Марьяна, отвернувшись, делает свое дело. Старуха прядет. Старик возится с хомутом. Луша помогает Марьяне.
Сергеев (прищелкивает, припевает). Ах-х, мать честна, удалого молодца!.. У моего папаши колбасная заведения.
Входит Ивлевна с чайником; Сергеев бросается к ней.
Сергеев. Ах-х, раскрасавица, ну, золото червонное…
Ивлевна. Насилу достукалась… Боятся продавать: Красная Армия, говорят, пришла.
Сергеев. Ну, садись, красавица, заслужила. Давайте-ка стаканчики. (Подают чашки; наливает из чайника.) Хозяин, бери-ка. (К Ивлевне.) Красавица, пот-чуйся. (К Марьяне.) Молодайка, черепушечку.
Ивлевна берет чашку.
Старик. Мы не потребляем ее.
Марьяна продолжает, отвернувшись, молча возиться около печи.
Сергеев. Н-но и жидкий народ ноне пошел, слабый. Эх, красавица, гульнем мы с тобой, что ль! Урра-а!
Ивлевна. Штоб вам быть здоровыми да веселыми да скоро жениться.
Сергеев. Типун тебе на язык. (Пьют.) Эй, хозяйка, скоро закуска будет? (Наливает стакан самогону.) Угощайтесь.
Ивлевна. Покорно благодарю, – вы спервоначалу.
Сергеев. Ничего, кушайте. (Выпивают, захмелели.) У папаши тройка была караковых – огонь. Бывало, запрягу; а сани ковром застелю, и девушек катать. (Посматривает на Марьяну.) Девушки меня любили, отбою не было, просто как мухи на мед. Молодаечка, что ж вы с нами по стаканчику? Пройдемтесь, любо-дорого.
Марьяна презрительно молчит.
Ивлевна. Обо мне бесперечь мущины убиваются, до того убиваются, до того убиваются… Я говорю: «Ах, оставьте ваши аранжегменты». А они: «Ну, не мо-гем, – уж дюже у тебя блестят глаза, ну, блестят, как самовар. А зубы у тебя, грит, как у кобеля, – бе-е-лые пребелые. И за пазуху тебе бог наклал. И сама ты…» Ну, вот перед истинным – чисто надоели. (Выпивает.)
Сергеев. У моего папаши колбасная заведения была, большая заведения была, человек до тридцати рабочих работало. Бывало, наберешь колбас разных: и чайной, и чесночной, и копченой, и языковой, опять же водочки, а женскому полу сладкой наливочки, винца, конфет, пряников, – и-их, вот зальемся. У нас за городом роща, так в рощу.
Ивлевна. А я хавалеров до страсти боюсь. Как хавалер, так у меня серче так и трепыхается, так и трепыхается, аж боюсь помереть. Мне дохтур так и сказал: у вас, грит, раздрызг серча.
Сергеев. Ну, споем, что ли?
Ивлевна. Сергеев. (поют разноголосо).
Мой ми-лень-кий сра-жал-ся
Храбро на вой-не,
Он пулев не бо-ял-ся,
Все ду-мал обо мне…
Луша (подает курицу и вареники; мимоходом). Мордой-то в нашего борова дюже вышел. Сергеев (к Марьяне). Молодаечка!..
Луша. И хрюкает. Свинья ды боров.
Сергеев схватывает ее, притягивает, хочет обнять.
Луша (бьет его, вырывается). Будь ты проклят, окаянный!.. Отец-то твой прошибся: тебя бы замест борова прирезал, то-то сала натопил бы…
Сергеев (идет к ней). Перепелочка!.. Ишь недотрога. Чистая коза: так и отскочит, как мячик.
Старик. Ты, служивый, вот што: ты с кем хошь балуй, а девку не замай. У нас этова заведения нету.
Сергеев (грозно). Что-о-о! Учить меня!.. Зараз расстреляю, и пикнуть не успеешь. Где винтовка?
Старуха. Царица небесная… Мати пресвятая!..
Старик. Што ж, стреляй, твоя сила, ну девку не трожь.
Сергеев (наливает, пьет). Я всю деревню разнесу, не посмотрю!.. Сволочи!.. (К Марьяне.) Молодаечка, успокойте мои нервы. Очень у вас брови черные.
Марьяна (надменно). Ты меня не замай, слышь, не замай, – не рад будешь.
Сергеев. Меня девки любили. Да мне начхать. Выпьем, красота, одна ты у меня, неоцененная, осталась. (Обнимает Ивлевну. Та, пока он заигрывал с другими, сидела насупившись.) Нос у тебя прямо греческий.
Ивлевна (отстраняясь). Ка-акой!.. Ах ты, паскуда… тварь ты низкая!.. Ды как ты смеешь?!. Я отродясь в греках не крестилась и от своей релегии не отступлюсь, хочь режь меня. Я те все глаза твои бесстыжие выдеру!
