Павел. Да ведь нам, бабушка, отпускают на рыло золотниками, а кроме нету. Вот прогоним врага, все будет и у вас и у нас: и соль, и керосин, и ситец.
Старуха. Дай-то бог. И когда она кончится, эта война! И-и, господи Исусе Христе!.. (Уходит.)
Темнеет.
Павел (вздыхает). Эх, Марьянушка, как оноскла: дывается. Вот кабы не пришли в эту деревню, не знал бы про тебя, не видел. А вот уйдем, все ты будешь передо мной, как живая. Не забыть тебя, покеда жив буду. (Молчание.) Так-то, Марьянушка. Видно, такая моя судьба… Уйдем, чай и не вспомянешь меня, как и не были.
Долгое молчание. С улицы иногда доносится смех и визг Луши, с которой шалят красноармейцы.
Сергеев (входит). Ну, что, как: ужинать будем?
Микеша (входит). Повечерять бы, что ли.
Марьяна (откидывает шитво, кричит в окно). Маменька, вечерять просют!
Старуха (с улицы). Ну-к что ж, давай. (Кричит.) Лушка, Лушка, чего ты там ржешь, кобыла! Иди сбирай вечерять служивым.
Луша (вбегаете избу). Не обтрескаются, боровы…
Марьяна и Луша собирают ужинать.
Микеша. Луша, а, Луша, я секрет про тебя один знаю.
Луша. Секрет? Заткни его себе в ноздрю.
Павел. Ну, чего же, садиться, что ль. (Отставляет винтовку.) Зови энтих-то.
Микеша (в окно). Товарищи, ужинать…
Садятся. Постепенно подходят еще четыре красноармейца со смехом, с разговором, доигрывая на гармонии, на балалайке. Голоса слышны сначала на улице, потом в избе.
1-й красноармеец. Спокон веку повелось, что война…
2-й красноармеец (передразнивая). «Спокон веку!» Голова у тебя спокон веку задом наперед присажена. За то и кровь проливаем, чтоб никогда больше войны не было.
Садятся за стол.
3-й красноармеец (сначала на улице, потом в избе поет под балалайку). «Ка-кая чу-до де-вица затворницей жи-ла…»
4-й красноармеец входит, наигрывая на гармонии. Входит старуха.
Микеша. Будет вам, садитесь.
За столом одни красноармейцы, первое время едят молча. Входит старик.
Павел. Что же не садитесь, хозяева? Садитесь ужинать.
Старик. Ничево, вечеряйте.
Микеша. Гужом веселей.
Павел. Садись, старина. Без хозяина дом – сирота. Бабушка, а ты чего же? А вы, молодки?
Старик. Ничево, мы постоим.
1-й красноармеец. Да чево стоять? Больше не вырастешь.
Старуха. У меня – сынок… убили его немцы. А бывалыча, садится с молитвой на икону, а вы бесперечь валитесь за стол, лба не перекрестите.
Павел. А ты, старая, гляди по делам людей, а не как они рукой мотают. Он перед иконой рукой мотал, а своего брата рабочего да красноармейца штыком колол.
Старик. На войне убили.
Павел. Да за кого убили? За вашего помещика да за вашего кулака – за буржуев и смерть принял. Есть у вас помещик?
Постепенно в избу набираются крестьяне, бабы, девки. Постоят, послушают и уходят. Окна с улицы облепили ребятишки.
Старик. Как не быть? Убёг, – должно, про вас прослыхал.
Голоса крестьян. Лютой был.
Павел. И кулак есть?
Старик. Да он кулак не кулак, а лавошник наш.
1-й крестьянин. Кулак не кулак, а по пяти шкур драл с человека.
Павел. Вот за них твой сын и голову сложил.
Старик. А мы почем знаем? Мы – темный народ, нам велели.
Павел. А будь тогда власть у рабочих и крестьян, – что ж, они разве послали бы твоего сына убивать за границей рабочих и крестьян? Э-э, небось был бы теперь дома, вон с молодайкой жили бы любовно да радостно, детишки округ них бегали бы. Вот как! А теперь ей сохнуть… из-за чего?
Марьяна клонит голову все ниже и ниже.
Луша. Жанихов всех перебили, и вот те Христос!.. (Торопливо крестится.)
2-й красноармеец. На добрую невесту десять найдется.
Микеша. За меня пойдешь? Вот как любить буду!
Луша. Чтоб ты лопнул, окаянный!
Микеша. Девушки хороши, красные пригожи, да отколь же злые жены берутся?
Красноармейцы смеются.
Луша. У-у, верблюд камолый!.. (Плюет, отворачивается.)
2-й крестьянин. Хрестьяне, они завсегда в ответе: и перевернешься – бьют, и не довернешься – бьют.
1-й красноармеец. Били вас, а теперьча вы бьете.
2-й крестьянин. Мы никого не трогаем.
Микеша. Прежде фабрикант драл шкуру с рабочего, а теперя мужик с него три сымает.
Иван Посный (с большой седой бородой). Чать, у нас хрест есть.
1-й красноармеец. То-то вы со крестом хлеб в землю зарываете, – зубами у вас его не вытащишь. За сало, за масло, за молоко, за картошку сто шкур крестом спущаете.
2-й крестьянин. А нам, што ж, даром достается? Поджамши ручки сидим?
Иван Посный. Ни карасину, ни ситцу, ни дегтю – из-за чево же нам стараться?
Павел. А из-за чего мы стараемся? (Показывает на 1-го красноармейца.) Из-за чего он старается? Он тоже крестьянский сын. Я с девяти годов – рабочий. Сладко ль? Мне двадцать третий год, а у меня и посейчас все стоит в ушах: гу-гу-у, и все будто фабрика трясется кругом, и будто очески летают, и, как в тумане, не видать сквозь них. Так ведь мне жить-то хочется ай нет?
1-й крестьянин. Знамо, всякому белый свет мил.
Павел. Да жить не по-собачьи. Вот мы и пошли добывать себе, чтоб не по-собачьи. Может, и голову сложим, то по крайности знаем, за что. (К старику.) Не как твой сын – сложил голову за вашего помещика, а ему самому в бежки пришлось. Не так, что ль, ребята?
Красноармейцы (загудели). Верно!.. Правильно!..
Марьяна внимательно слушает и в знак согласия кивает головой.
Сергеев. А то бывает и так, что которые не хочуть работать, от этого и бедность. У моего папаши…
Павел (передразнивая). «От этого и бедность»…
Старик. Хозяйство, оно порядок любит.
1-й красноармеец. От вашего порядку рабочие в городе сдыхают.
Старик. Мы не причинны.
Павел. Да черт с ним (бьет по столу ложкой), с вашим хлебовом, если мне опять скотинячья жизнь! Да лучше сдохнуть али в бою сложить голову. По крайней мере очи мои паскуды этой не будут видеть, которая по России пойдет. А вам, мужикам, что?! Одно: нагресть керенок побольше да веревками перевязать, – на фунты меряете, считать-то, вишь, долго, да в подполье загресть.
Старик (испуганно). Нету у меня денег, как перед истинным. В подполье даже не лазим, чево нам там: делать?
Павел (моргает ему насмешливо). Не лазишь?
Красноармейцы (смеются). Попался, старик? Давай весы, взвесим.
Старик (озлобленно). Сказываешь, ваша жисть чижолая. А наша – легкая? Легко ее, матушку-землицу, ублажать: унавозить, да вздобрить, да заскородить, да засеять, да снять, да вымолотить. Божьего свету, его не видишь, потом заливаешься, жилы – во! (Протягивает засученный рукав.) Все вытянул…
Павел. Вам только помещичьей земли нагресть, а там хоть трава не расти.
Старик. Мы ее, землю-то, и не нюхали.
Павел. Мы вам дадим, своей кровью добываем.
Красноармейцы (покончили ужин, обтерли губами ложки, засунули за голенища). Спасибо! Покорно благодарим…
Старуха. Ешьте, кушайте, родные. Погляжу на вас, сыночка вспоминаю… (Плачет.) Такой же… молодой…
Луша. Хочь бы лоб перекрестили.
Микеша. Мы, девка, своему богу молимся.
Луша. Какому такому?
Микеша. Наш бог – совесть, да правда, да счастье трудящему народу по всему миру. Мы ему зараз молитву споем. А замуж за меня пойдешь?
Луша. За басурмана-то?
Красноармейцы (запевают).
Нам не нужны златые кумиры,
Ненавистен нам царский чертог.
Вставай, подымайся, рабочий народ!..
Луша с любопытством слушает, бросив прибирать. Марьяна прибирает, но по лицу, по взглядам видно, что слушает.
Коноводов Илья (с присвистом вползает, опираясь руками на деревянные колодки; обе ноги у него отрезаны). Эй, жги, говори!.. Отворяй ворота, господа едут!
