— Чем вы занимались до войны, Дымарь?
— Работал закройщиком в ателье,
— Во время войны?
— Держал свою мастерскую, портновскую. Небольшую.
— А еще чем занимались?
— Эх, гражданин начальник! — хлопнул вдруг старик кепкой по полу, выпрямился и, уже не пряча глаз, посмотрел на Шиковича. — Не надоело вам спрашивать одно и то же по десять раз?
— Отвечайте на вопросы.
— Ну, выполнял некоторые задания полиции, — глухо, в пол, отвечал Дымарь,
— Чьи еще задания выполняли?
— В СД не служил! — визгливо крикнул арестованный. — Чего не было, того не было! Я все вам сказал. Все! Наговаривать на себя меня не заставите!
— Подождите, подождите. Не прикидывайтесь дурачком. Нам отлично известны взаимоотношения СД и полиции. И вам они известны не хуже. Какие конкретные задания вы выполняли?
Фамилия Дымарь ничего не сказала Шико-вичу, однако когда арестованный сказал о своей профессии, Кирилл Васильевич сразу вспомнил рассказ Яроша. Не удержался, спросил Сербановского:
— Простите, Анатолий Борисович, Как имя-отчество арестованного?
— Отвечайте, Дымарь!
— У вас же записано.
— Спрашивают у вас.
— Назар Аверьянович,
— Этот тип шпионил за Ярошем, — сказал Шикович майору.
Дымарь опять выпрямился, непонимающе посмотрел на Шиковича: задает вопросы совсем непрофессионально. Значит, не чекист, не более высокое начальство. Кто же? Свидетель?
— Вы знаете Яроша? — спросил у него Сербановский.
— Нет, нет, — быстро, не думая, отвечал предатель. — Такой фамилии не слыхал.
— Кузьма Клещ. Пожарный, Знали такого?
Дымарь на минуту задумался, некрасиво, по-старчески свесив челюсть, отчего рот превратился в какую-то бесформенную щель. Потом словно обрадовался:
— Ах, Клещ? Пожарник? Помню, помню. Признаюсь, имел задание проследить его. Имел, имел… Да. Гражданин начальник! Прошу это записать. Не выдал. Нет. Не выдал, хотя раскусил, что за птица. Орел! — на высокой ноте, как бы в восторге, выкрикнул старый шакал и вдруг хихикнул: — Это ж он Лучинского… Фото его потом размножили. А я не выдал. Хороший человек. Понравился мне. Значит, жив Кузьма Клещ? Хе-хе, Клещ. Вот вам еще факт… Запишите. Не выдавал я хороших людей!
— Это запишем, — сказал Сербановский. Его обрадовало, просто профессионально, что Ярош знает предателя и на процессе сможет выступить такой авторитетный свидетель.
— От кого вы, Дымарь, получили задание шпионить за Клещом?
— Все от того же Швагерова.
— А Лотке вы знали? — спросил Шикович.
— Лотке? Немец? Первый раз слышу.
— В то время, когда вы шпионили за Ярошем, Лотке был механиком в пожарной команде.
— Я пожаров не тушил, — дерзко, с вызовом ответил провокатор.
— Вы их разжигали, — кивнул Сербановский, записывая и этот диалог.
Вынув из папки пожелтевший листок из блокнота, Сербановский показал его арестованному,
— Вы писали?
— Ну, я. Я! Я! — снова раздраженно перекосив лицо и прижав обеими руками кепку к груди, проскрипел Дымарь.
Майор подвинул листочек Шиковичу. Кирилл увидел ту самую записку следователю полиции о Савиче, которую уже однажды Сербановский показывал ему,
— Он?
— Он. Полмесяца отрицал. Не хотел признавать никаких экспертиз. Пока не вызвали из далеких краев того, кому адресована записка.
Дымарь сидел, понурив голову, будто не слушая и не слыша, о чем говорят следователь и этот другой, незнакомый.
— Гражданин Дымарь, что вы можете сказать о докторе Савиче?
— Что я могу сказать о Степане Андреевиче Савиче? — Он по-женски горестно склонил маленькую седую голову набок. — Я могу только сказать, что это был золотой человек. Я пятнадцать лет шил ему костюмы и пальто. Примерял на дому. И никогда, бывало, не отпустит, пока не угостит во как. — Дымарь провел ладонью по шее; удивительно менялись интонации его голоса: то он скрипел, как старая осина, то горохом сыпал, то вел речь протяжно, с почти лирической задумчивостью.
— И вы так отблагодарили его? — не выдержал Кирилл.
Старик закатил глаза, как будто намеревался читать покаянную молитву.
— Все зло мира от денег. Хотел выбиться в люди. — Он тяжело вздохнул,
— За счет жизни других?
Сперва Кирилл слушал спокойно. Деловой интерес к этому ископаемому чудовищу, к тому, как он ведет себя, и вообще ко всему процессу допроса отодвинул на второй план чувства возмущения, гнева. Но когда дело дошло до Савича, когда Дымарь с циничным лицемерием стал восхвалять доктора, Кирилла передернуло. У него не было выработанной годами выдержки Сербановского. Его профессия позволяла ему давать волю чувствам. Он слышал, как все громче и громче стучит сердце — даже начало звенеть в ушах. Он снял руки со стола, убрал подальше от тяжелого чернильного прибора. Должно быть, майор почувствовал, что с ним происходит, потому что строго сказал арестованному:
— Давайте, гражданин Дымарь, без философии. Что дало вам основание написать такую записку?
— Чутье. Я, да чтоб не знал Савича! Хэ! Как облупленного. Я никогда не верил, что он честно служит немцам. Он заказал у меня костюм. Я на примерках начал прощупывать, чем же он дышит? Доверительно рассказывал ему про зверства гитлеровцев. А он говорит: мы сами виноваты. И — против партизан… Савич против партизан! Я подумал тогда: «Кого ты хочешь провести, доктор Савич?»
— Ну и гнида! — бросил Шикович с омерзением.
Предатель вздрогнул, но тут же надулся, как петух, взвизгнул:
— Прошу не оскорблять! Я человек…
— Какой ты человек! Ты хуже тифозной вши!..
— Кирилл Васильевич! — укоризненно покачал головой Сербановский.
— Если со мной будут так обращаться, я не скажу больше ни слова. — И Дымарь насупился.
Шикович только теперь заметил, что все _ зубы у него вставные. Стала так противно, что Кирилл боялся, как бы его не стошнило.
— Это вы усвоили, — бросил Сербановский, набирая номер телефона. — Алло. Швагерова ко мне, — положил трубку, повторил: — Свои права вы усвоили, — и Шиковичу: — Однажды, когда он вывел меня из терпения вот. так, как вас, и я повысил голос, знаете, что сказал этот «законник»? «Может, ударить хотите? Ага, боитесь! Не то время». Никогда, ни в какие времена я не стал бы пачкать о вас руки, Дымарь. Противно.
Шикович спросил уже почти спокойно:
— Все же интересно, что заставило вас продавать людей фашистам? Лучших людей.
Дымарь прищурил глаз с шутовской гримасой и не ответил.
— Расскажите, как вы стали Березовским, — приказал майор.
Портной прищурил Второй глаз и опустил седую голову на грудь.
Рассказал сам Сербановский:
— Вам это должно быть интересно, Кирилл Васильевич. Уничтожив документы на Дымаря, он симулировал эпилептический припадок. Упал на улице вечером. В Куйбышеве это было. Так, Дымарь? Естественно, попал в больницу. Пришел в себя — хвать, пусто в карманах. Всего якобы обчистили: документы, деньги, часы. Фамилия? Березовский Сергей Петрович. По справке из больницы получил новый паспорт. Устроился в Вольске. Лучшим портным считался у рабочих цементного завода.
Дымарь на миг поднял голову, и ехидная улыбочка искривила его бескровные губы.
В комнату, спросив разрешения, вошел коренастый бородач в ватнике, в высоких юфтевых сапогах. Фигура его, походка, руки выдавали человека физического труда. Может быть поэтому, неуместными и лишними казались очки на его бородатом широком лице.
Шикович заметил, с какой ненавистью глянул на дородного бородача плюгавый Дымарь.
Швагеров, бывший следователь полиции, поздоровался и дисциплинированно подождал у порога, пока Сербановский не показал ему, куда сесть.
— Ну, чем вы занимаетесь? — спросил майор.
— Осматриваю город. Какой город вырос! Какой город! — И он глубоко вздохнул, не то от восторга, не то сожалея, что город построен без него.
— Город — песня, — согласился Сербановский,
— Песня?! Это вы хорошо сказали. — Швагеров, не снимая очков, вытер чистым платком, глаза.
— Скажите Швагеров, что доносил вам Дымарь о Кузьме Клеще?
Подследственный настороженно повернул голову к свидетелю. Швагеров задумался.
— Я вам напомню. О том парне, который казнил Лучинского.
— Ах, о Яроше?
— Откуда вы знаете его настоящую фамилию?
— После того случая вскоре установили, что никакой он не Клещ, а студент медтехни-кума Ярош. Вся полиция была поднята на ноги, чтоб его поймать.
— Хотите знать, у кого он скрывался? У Савича.
Косматые брови Швагерова поднялись от удивления. А Дымарь дернулся на стуле и визгливо крикнул:
— Про Клеща я никому слова не сказал! Швагеров покачал головой:
— Мне про Яроша он не говорил,
— Швагеров, я не хочу лишний раз напоминать вам, что значит для вас искренность и откровенность.
