— Черт с тобой, пойду один, — и направился к двери.
В соседней комнате заглянул через Наташ-кино плечо в книгу, которую девочка читала, коснулся ладонью ее светлых шелковистых волос. Она посмотрела на него и виновато улыбнулась, как бы извиняясь за что-то: то ли что слышала их разговор, то ли за отцовскую слабость. Кирилл одевался в прихожей, когда вышел Антон и тоже молча стал одеваться. Сквозь открытую дверь Наташа смотрела на отца с одобрением и страхом, словно несла ответственность за его поступки.
На дворе славно подморозило. В воздухе кружились снежинки. Но асфальт улиц был сух и сер в тусклом свете фонарей, побелели лишь лунки вокруг лип и каштанов.
Шикович давно уже приметил: в их городе самое большое движение на улицах, идущих параллельно центральной, а на тех, что пересекают ее, даже в воскресенье тихо и безлюдно, хотя это, пожалуй, самые красивые улицы, неширокие, зеленые, уютные, в особенности короткие участки от Советской до реки. Шикович любил эти улицы, любил здесь гулять.
Они шли не торопясь. Обычный «рабочий» шаг у Яроша таков, что рядом с ним надо идти вподбежку, чтоб не отстать. А тут он шел на диво медленно, может быть, все еще колебался. Они как бы умышленно вычеркнули из сознания, к кому и зачем идут.
— Что ты, однако, думаешь делать с дачей?
— Поеду, разложу посреди кабинета костер, порадую глаз… Зрелище на всю жизнь.
— Не мели чепухи, Кирилл.
— А как иначе ты ее снесешь? Куда денешь?
Недели три назад они получили распоряжение облисполкома, им предлагалось в месячный срок снести дачу. Мотивировка — земельный участок отведен райисполкомом неправильно, незаконно. Яроша эта бюрократическая бумажка удивила, обидела и расстроила, у Кирилла вызвала возмущение.
— Гуканов ход конем! — сразу догадался он.
— Но ведь это ж не его сфера.
— Ты наивный человек, доктор,
— Зачем ему?
— Заставить нас побегать по инстанциям, выбить из нормальной колеи, отвлечь внимание, обвинить в частнособственнических тенденциях… Совсем не плохо придумано. Заодно продемонстрировать свою принципиальность и непримиримость к пережиткам…
— Но как могли принять такое решение, даже не поговорив с нами? Будто мы с тобой дармоеды какие-нибудь, — огорчился Ярош.
Они ходили в исполком. Их принимали любезно, выслушивали, сочувственно пожимали плечами. Как будто никто ничего и не знал. Только заместитель председателя Мухля почему-то рассердился:
— А вы что хотели, товарищ Шикович? Строить особняки, когда у людей нет еще обыкновенных квартир? Вам дай волю, половину колхозной земли захватите…
Кирилл тоже вспылил.
— Ясно. Значит, мы с тобой хапуги и спекулянты, доктор Ярош! — сказал он другу, который угрюмо молчал, барабаня пальцами по замку портфеля.
Мухле стало неловко.
— Никто так не думает. Не бросайтесь словами, товарищ Шикович. Мы обязаны были поправить райисполком.
— Иным способом это нельзя сделать?
— Подумаем. Постановления иногда отменяются.
Но постановление не было отменено. В тот день они получили напоминание из района, на земле которого стояла дача. Райисполком аннулировал свое трехлетней давности решение об отводе им земельного участка. Обжитой дом не имел права стоять на земле.
Помолчав, Кирилл заговорил серьезно:
— На днях бюро горкома занималось вопросом о мастерских для художников. Обязали горсовет подыскать необходимые помещения. А я сам, на честно заработанные деньги, построил себе мастерскую. Мне не дача нужна! Мне нужна тишина!
Он говорил громко, размахивая руками. Прохожие оглядывались на него, как на пьяного. Увлекшись, он не заметил, что тот, к кому обращены его слова, ничего не слышит.
Ярош вдруг утратил интерес к дачной проблеме, и ему стало безразлично, что будет дальше. Пусть хоть и в самом деле Кирилл разжигает там костер. Они приблизились к дому, где жила Зося, Антон Кузьмич прислушивался к себе, стараясь понять, что с ним. Откуда это радостное нетерпение? И эта тревога? Что-то знакомое, близкое и в то же время далекое, забытое. Чем нарушено его душевное равновесие?
Он спросил у Кирилла:
— Ты не боишься, что наш визит подкрепит сплетни?
— А ты боишься все-таки?
— Боюсь, — признался Ярош, чтоб хоть как-нибудь объяснить самому себе свое состояние. — Ты знаешь Галину.
— Просто ты плохо воспитал ее. Идеалист — вот ты кто. Хирург-идеалист — уникальное явление. Если бы я описал бывшего подпольщика, знаменитого хирурга, который до такой степени у жены под башмаком…
— Не трепись. Защищай лучше свое право на недвижимую собственность. Но имей в виду, что я собираюсь отдать свою половину нашему профсоюзу под детский сад,
Шикович обежал Яроша, заглянул снизу вверх другу в лицо, чтоб убедиться, что тот говорит всерьез, не шутит. Ярош смотрел вдаль, куда-то в конец улицы, словно пытаясь разглядеть что-то в свете тусклых фонарей.
— У нас разные профсоюзы. Не поладят. Характеры у них одинаковые. — Шиковичу понравилась собственная шутка, и он засмеялся,
Ярош тоже хмыкнул. Им открыла Маша.
— Ах, это вы?! — удивилась она. — Пожалуйста! — однако стояла в дверях, не пропуская их, словно хотела оттянуть время и дать кому-то спрятаться,
Шикович наклонился и шутливо нырнул под руку, которой она все еще держалась за отворенную створку двери.
«Неужто сплетня дошла и до нее?» — с досадой подумал Ярош,
Маша смущенно отступила, и он нерешительно вошел в прихожую. Из комнаты вышла Зося. Ярош не видел ее больше месяца. За это время она еще больше помолодела и похорошела. Как легко женщины меняются!
Зося откровенно обрадовалась. Сказала совсем просто:
— Как вы добры, что не забываете нас. Хоть изредка заглядываете на огонёк. Раздевайтесь. Будем пить чай.
И тут сквозь открытую дверь Ярош увидел в комнате Тараса. Парень сидел за низким столом, заставленным чайной посудой, прислушивался к голосам и улыбался. Хотя Ярош знал, почему он здесь, и в душе одобрял его выбор, «только бы серьезно», но неожиданная встреча тут, у Зоси, смутила его, может быть, даже больше, чем Машу. Он почувствовал себя словно в чем-то виноватым. Что он скажет Тарасу, когда войдет? Как будет вести себя Тарас? Придется просить его, чтоб не проговорился дома, иначе опять разыграется скандал.
От этой мысли стало гадко. То, что он вынужден делать из своего посещения тайну, оскорбляло, было унизительно.
Грохот крана над головой был для Славика теперь что внезапный гром для ждущего расплаты грешника. Он втягивал голову в плечи, испуганно озирался и, когда подплывала тяжелая деталь, отступал, а то и вовсе прятался за высокие станины. Он боялся поднять глаза выше крюка, к стеклянной будке, где сидела крановщица, «дятлик» с остреньким носиком,
Кран понес к упаковочной готовый станок. Его торжественно сопровождали руководители цеха и почти вся бригада сборщиков. Кроме Славика. И Генриха. Они были заняты другим станком, прилаживали смонтированный электриками программный узел. Эту тонкую, сложную и кропотливую работу всегда брал на себя будущий инженер. А у Славика это была последняя ступень ученичества, близился экзамен на разряд, и надо было, хотя бы в основном, знать сборку всех узлов.
Разгруженный кран возвращался с легким гулом. Он летел по длинному пролету цеха с быстротою поезда. Звенели стекла, бренчали незакрепленные детали и ключи на станке.
И вдруг все стихло: кран остановился, Славик уронил гайки, которые подавал Генриху. Всей спиной, не защищенной станком, он почувствовал, что тяжелый крюк повис прямо над ним. Более того, он ощутил взгляд Нины: она высунулась из своей стеклянной будки и глядит… глядит на него.
Славик втиснулся глубже под станину. Хотелось спрятаться, превратиться во что угодно, хоть в электроузел.
Не раз за свою недолгую жизнь случалось ему что-нибудь натворить. Случалось, что несколько дней он жил под угрозой возмездия. Но _никогда еще не испытывал такого страха. Нет, это не страх, а что-то похуже. Тяжелое, отвратительное чувство! Оно сковывало все его существо.
Станок вздрогнул, как живой, кран медленно двинулся дальше.
Славик тайком перевел дыхание. Генрих сказал: — Посвети сюда.
Славик поднял повыше «переноску», от яркого света которой слезились глаза.
Генрих бросил на него короткий взгляд и стал закреплять крошечные гаечки. Неискушенному человеку, который видит станок только извне, могло показаться, что такая громадина состоит из одних крупных и тяжелых деталей.
Так сперва казалось и Славику, А тут есть детальки не крупнее часовых, особенно в электрооборудовании. Между прочим, эта сложность и привлекала Славика. Если б все было просто и однообразно, как он представлял себе по школьному знакомству с заводами — одно и то же из часа в час, изо дня в день, — наверное, ему все давно надоело бы. А на сборке всегда что-то новое.
