Кирилл Усанин - Григорьев пруд

— А ну, чем порадуешь нас, хозяюшка?

Отец смеялся, а мать почему-то сердилась, наставляла строгим голосом:

— Не передразнивай, ты еще маленький.

Мальчик обижался, но ненадолго, а подражать отцу продолжал. Он гордился своим отцом, считал его самым сильным и храбрым. Ванюша любил наблюдать, как отец одним коротким, резким ударом колуна рассекал надвое тугие березовые чурки, как, широко двигая могучими плечами, косил луговую медвяно-пахучую траву, как втыкал в землю штыковую лопату и легко выворачивал тяжелые пласты коричневой жирной земли.

Но почему-то одно не любил Ванюша — бывать у отца на работе. Его обижало, что отцу — сильному, крепкому человеку — приходится заниматься какими-то бумагами, толстыми журналами, стучать костяшками счетов. За широким столом казался он мальчику тихим и усталым, ну совсем как дедушка Мокей с соседней улицы. Нет, не любил бывать Ванюша в правлении колхоза, и отец, когда начинал говорить о сметах, о цифрах, становился вдруг непонятным, чужим.

Вон дядя Коля для ребятишек всей деревни был настоящим героем. А посмотри на него — худенький, тщедушный, «в чем только душа держится», так все о нем говорят. Но все мальчишки табуном за ним бегают, просят, чтоб он их на тракторе покатал. И не отказывал в этом удовольствии дядя Коля даже самым маленьким. И, наверно, потому называли его и сильным, и смелым. А вот отца Ванюшки Кузьмина так никогда не называли. Обидно, до того обидно, что плакать хочется.

Как-то однажды сказал:

— А мой папа куда посильнее вашего дяди Коли.

Засмеялись ребята, запрыгали вокруг, а Валька Котов, заводила всех драк, подскочил с кулаками: «По морде хошь?» А потом презрительно сплюнул: «Подумаешь, герой нашелся. Да этими костяшками каждый дурак стучать умеет, а вот трактор водить — это тебе не арифметика».

В тот же день мальчик осмелился, спросил отца:

— Почему ты, как дядя Коля, на тракторе не работаешь?

— А зачем? — удивился отец. — У меня своя работа есть.

— Ты сильный, папа? Ты поборешь дядю Колю?

Отец улыбнулся:

— А мы драться не собираемся... Ты чего, Ванюша, никак осерчал... Неужто хочешь, чтоб мы с дядей Колей силой померились?

И тут мальчик все рассказал, даже расплакался. Отец успокоил его, а на следующий день он сам пригласил ребят к себе в контору.

Первый вопрос он задал Вальке Котову: тот вперед всех выступил и фуражку с головы не стянул.

— А ну-ка, помножь двадцать четыре на семь?

Валька нахмурил брови, потом тихо буркнул:

— Это мы еще не проходили.

— Как же, проходили, — пропищал Петька — его одноклассник, но на всякий случай, чтоб не получить тумака от разозлившегося Вальки, спрятался за Ванюшу.

Отец встал, взял Петьку за руку, подвел к столу.

— Вот счеты, сосчитай.

Петька запутался. Валька, не хотевший сдаваться, тоже запутался. Остальные не решились подойти к столу, к стенке прижались.

— А ну-ка поближе подойдите, — пригласил мальчишек отец и стал рассказывать, как работает бухгалтер, чем он занимается и какая польза колхозу от него. Ребята удивлялись, удивлялся и Ванюша. Так вот он какой, его отец: после председателя колхоза — самый нужный человек!

Высыпали мальчишки на крыльцо правления, в центре — Ванюша Кузьмин. Раньше и близко не подпускали, а сейчас Валька Котов сам предложил:

— Айда с нами купаться!

В деревне, в которой они жили, была только начальная школа. По окончании ее нужно было переезжать в соседнее село Турганово — оно было в десяти километрах от их деревни. Там жила дальняя родственница, и к ней отвезли Ванюшу, когда он перешел в пятый класс. Только на воскресенье приезжал мальчик домой на попутной машине, а зимой стал ездить с другими ребятами — с тем же Валькой Котовым — на лыжах.

Однажды Ванюша приехал в середине недели. Был пионерский праздник, и по этому случаю занятия в школе отменили. Морозно, щиплет нос, скрипит снег, деревья в густом инее — чудесная декабрьская погода! И настроение отличное: приняли в пионеры. Вот и спешит Ванюша домой обрадовать родителей. Показались белые скотные дворы, наполовину скрытые в снегу. Теперь нужно повернуть направо, миновать клуб, пересечь дорогу — и вот она, знакомая калитка родного дома.

Ванюша скинул с валенок лыжи, толкнул плечом заскрипевшую калитку. От калитки до крыльца — дорожка. Два окна выходят во двор: одно — из кухни, другое — из комнаты. Есть ли кто сейчас дома? Время уже послеобеденное. Значит, должна прийти из свинарника мать. Да и отец может задержаться, если бы он знал, то обязательно так бы и сделал, а может, догадается. И хочется мальчику, чтобы отец был дома. Он войдет и торжественно скажет:

— А меня в пионеры приняли!

Но сделать надо так, чтоб раньше времени не заметили его из окна родители. И мальчик, прижимаясь к стенке завалинки, быстро пробегает, пригнув голову, к крыльцу, осторожно поднимается по ступенькам, недовольно морщится — под ногами сильно скрипят промерзшие доски. Но вот и дверь в темные, холодные сенцы, вот и другая дверь, которая ведет в дом. Мальчик нащупывает ручку и перед тем как дернуть ее на себя, снимает с шеи шарф, чтоб галстук был виден. И тут он слышит приглушенный голос отца, несказанно радуется, распахивает дверь и, еще не видя никого — ни отца, ни матери — из-за вырвавшегося из-под ног плотного морозного клуба, громко объявил, как на линейке:

— А меня в пионеры приняли!

Никто ему не ответил. Морозный клуб рассеялся, и мальчик увидел: у стола боком к двери стоял отец, а у печи — мать, спиной к сыну. И никто из них не пошевелился, не выказал никакой радости. Может быть, не расслышали? Мальчик недоуменно смотрел то на мать, то на отца. И медленно натянул на шею шарф.

— Ты чего приехал? — спросил отец хриплым, незнакомым голосом. — Подглядеть решил... Тоже, — он повернулся к мальчику и пошатнулся.

«Пьяный», — догадался мальчик.

— Ну, чего! — крикнул отец и замахнулся. Мать схватила его за руку, но отец оттолкнул ее и шагнул навстречу мальчику. Мать забежала вперед, вскрикнула:

— Одумайся, Алексей! Сын с радостью приехал! А ты — с кулаками!

— Папа! — и метнулся к отцу, ткнулся лицом в грудь, заплакал. Рука отца опустилась на плечо, соскользнула по спине.

— Эх, ты, несмышленыш... Эх...

И, пошатываясь, вышел из дома. Мать прижала сына к себе, гладила мягкой теплой ладонью, ласково говорила:

— Не сердись, Ванюша, не надо... Не со зла он такой-то... Трудно ему, сынок... Ох, как трудно... Ты уж не серчай... Пройдет — и все уладится...

— Что с ним, мама?

— Не спрашивай, сынок... Сама не знаю... Не надо...

Мальчик не спрашивал ее больше об отце. Он ждал его весь долгий вечер. Не дождался, уснул за столом, не раздеваясь. Утром разбудил его отец. Он вернулся ночью, перенес мальчика в постель и сейчас сидел у изголовья, поторапливал:

— Скорее, сынок. Никита тебя подвезет до самой школы.

Вчерашнее словно приснилось Ванюше. Не хотелось вспоминать. Отец сам сказал:

— Извини, Ванюша, не поздравил тебя... Поздравляю...

— Ты не будешь больше, папа?

— Одевайся, а то позавтракать не успеешь.

Уехал Ванюша, с нетерпением ждал воскресенья. Дни тянулись ужасно медленно. Спать ложился пораньше, но сразу не удавалось заснуть. Читать не читалось и не тянуло играть с ребятами.

Вот и последний урок. Теперь бегом к тетке, в сенцах давно поджидают лыжи. Еще издали приметил у теткиных ворот широкие розвальни. Вбежал во двор — мать стоит, его поджидает. Остановился, сжал обеими руками ручку портфеля. Мать медленно пошла ему навстречу, кусая губы, морща лицо.

— Сынок, — еле выговорила она. — Сынок...

Упала на колени, прижалась лицом в колючий ворс пальто, запричитала:

— Ругай меня, брани... Не оберегла я отца твоего... Посадили кормильца нашего, в тюрьму схоронили!.. Одни мы теперь, горемычные!..

Сбежала с крыльца тетка, всплеснула руками:

— Да ты что, Пелагея, мальчонку-то пугаешь. Ванечка, золотко наше, — устремилась она к побледневшему мальчику. — Не слушай ты ее... Городит сама не зная что... Ну, посадили... Так по недоразумению либо по ошибке какой. И такое бывает... Вернется, никуда не денется...

— Не вернется. Чует сердце — не увижу я его, родимого, больше, — запричитала мать. — По глазам его поняла... Глаза-то все выдали, все до капельки...

— Да что ты, на самом-то деле, Пелагея... Вот беда-то какая, вот... — оставила тетка мальчика, побежала мать успокаивать, с колен ее поднимать. Ваня следом за ней сделал несколько неверных шагов и вдруг пошатнулся, все закружилось перед глазами...

Очнулся, лежит в постели, под ватным одеялом, у изголовья постаревшая мать. За окном темно, горит в углу тусклая лампочка. Приподнялся: нет ли отца? Не спит ли он рядом на кровати? Нет его, только мать одна, и по взгляду ее понял: не вернулся еще отец.

— Лежи, сынок, лежи, — тихо сказала мать. — Если можешь, прости меня, дуру. До болезни тебя довела, в постельку вон уложила.