— В столовци.
— Губа-то у тебя, парень, не дура. Нашел все-таки хлебное место. И приоделся вон как.
— А вы де работаете? — в свою очередь задал вопрос Синько.
Голдырев махнул рукой, словно согнал муху, севшую на нос:
— Я теперь грузчик. Лес гружу лебедкой на штабеля. Хотел работать коновозчиком, душа просится на это дело, да не доверяют мне коня. Вот и ходишь, клянчишь себе транспорт, чтобы дров, сена подвезти. И вообще плохо стало, никто тебе в хозяйстве не помогает. А один-то много ли напрыгаешь? Уже скотину свою пораспродал. Оставил себе коровенку, телку да пару овечек.
Степан Игнатьевич говорил еще о том, что он все же не унывает. Мечтает о тех днях, когда подрастут дети. Тогда можно будет снова подняться, вырастить себе быка для хозяйства, развести побольше скотины и продолжать идти, не сворачивая, по своей мужицкой дороге.
Синько уже не слушал его. Часы Фетиса Федоровича давно показывали, что пора бежать на свидание к Паньке. Она ждет, а он сидит тут, караулит добро парторга и слушает болтовню бывшего мастера о чем-то таком, до чего ему, Синько, нет никакого дела. Чего доброго, Панька еще обидится, покажет дулю и скажет: «Ось, бач, який тоби буде мотоцикл!»
И чем больше Синько поглядывал то на часы Фетиса Федоровича, то на Голдырева, тем больше начинал нервничать. У него появилось желание встать и уйти, он поднимался с места, но тут же садился обратно, словно кто-то прижимал его к стулу.
И вот, наконец, Фетис Федорович возвратился.
— Ну, Григорий, дело сделано. Был сейчас у Чибисова. Можете занимать каморку, где жила Дарья Семеновна.
Синько сорвался с места, глянул на часы, лежавшие на комоде, точно еще раз хотел убедиться, тут ли они, и побежал на улицу.
И уже на полдороге к общежитию он вспомнил, что забыл поблагодарить парторга, тут же повернул обратно, добежал до избы Березина, постучал в подоконник. И когда старик показался в окне, Синько крикнул:
— Щиро дякую, Хветис Хведорович!
И замотал головой: дескать, кланяюсь, очень благодарю.
Весна в здешних местах наступила неожиданно рано и застала лесозаготовителей врасплох. Солнце, как будто вышедшее из зимнего заточения, горячее и ласковое, поднималось высоко над землей и грело без устали, сжигая глубокие снега. Лес скинул с себя зимний наряд и повеселел, стоял, омываемый теплым ветерком. Невесть откуда появились певчие пичужки, зашебаршили по коре деревьев малюсенькие птахи-ползунки, от темна до темна трудились дятлы, наваливая возле старых берез ворохи гнилой измельченной коры. Утрами, далеко до восхода солнца, на могучих деревьях начинали токовать пернатые богатыри — глухари, в мелких осинниках чуфыркали тетерева.
На столбе перед окнами кабинета директора леспромхоза сидел скворец, выводил свои незамысловатые трели и приглушенно, как будто издалека, протяжно посвистывал. Этот разбойничий посвист птицы действовал Якову Тимофеевичу на нервы; так и подмывало встать, захлопнуть форточку, но в кабинете было жарко.
Яков Тимофеевич обзванивал по телефону лесные участки. И пока начальники подходили к трубке, он думал:
«Вот и опять весна. С одной работой не закончили, другая подпирает. Людям весна приносит радость, а тебе подваливает забот. И так без конца, из года в год. И надо справляться. Нельзя не справляться, раз тебя, рабочего человека, поставили на такое трудное дело».
— Але, але! Багрянцев?
В Моховом в конторе к телефону подходит Николай Георгиевич. На нем резиновые сапоги. Окно раскрыто настежь. По колеям дороги под окнами бегут ручьи. Ельник стоит в воде, купая подолы.
— Я вас слушаю, Яков Тимофеевич! — отзывается Багрянцев.
— Ну, как вода?
— Прибывает. За ночь на пятнадцать сантиметров поднялась.
— Заморозка там у вас не было?
— Нет, нисколько не подморозило, даже зорьке подрумяниться нечем было. Вечером была бледная желтая заря и утром такая же. Здешние мужики говорят: нехорошая примета. Весь снег может согнать сразу, поднимет воду, а ведь в половодье лес плавить не будешь — разнесет по берегам. Положение тревожное.
— Меня тоже беспокоит это. Ночью несколько раз выходил на улицу проверять: не подстывает ли? Нет, никаких признаков. Думаю, под самое утро, когда обычно холодком тянет, хоть немножко подстынет. Нет, не подстыло! Вы переходы через реку перекинули?
— Нет еще, Яков Тимофеевич!
— Ну, что вы делаете? Как людей переправлять будете на другой берег? Немедленно приступайте к работе! План подготовки к сплаву у вас есть, держите его всегда перед собой. Там обозначены сроки, когда что делать. Неужели вас еще учить порядку, дисциплине! Вы же были в армии, должны понимать. Лесосплав — это все равно, что пожар. Не подготовишься вовремя, упустишь сроки — вот и погоришь.
— Для устройства переправы нет канатов, Яков Тимофеевич.
— Разве еще не прибыли? Подводы с канатами ушли вчера утром.
— Не пришли еще. Застряли в пути. Гремучий лог разбушевался, через него нигде не переедешь.
— Высылайте людей, тащите канаты на себе.
— Ушли люди, Яков Тимофеевич.
— Хорошо. А наледи рвать начали?
— Рвем и канавы копаем по льду, уже метров пятьсот прокопано. Подрывник заболел, так мы сами приспособились.
— А кто вам разрешил? Убьете людей, а мне за вас в тюрьму?
— Не беспокойтесь, Яков Тимофеевич! Рвем по всем правилам. Взяли у подрывника инструкции, среди нас отыскались саперы, так что будьте спокойны.
— Как у тебя с лодками? Ремонтируете?
— Дело встало из-за смолы. За смолой послали на углевыжигательные печи. Пакли хватит. Нас волнует другое, кошма. На чем будут спать сплавщики, чем прикрываться?
— Ждем кошму из треста. Если не получим — выдадим стеженые одеяла.
— А палаток брезентовых, значит, так и не будет?
— С палатками скандал. Вышлем плащ-палатки.
— Ну, и это ладно. На безрыбье и рак рыба.
— Багрянцев! Але, куда ты пропал? Багрянцев, Багрянцев! Вот, черт, проклятая связь!
Директор бьет пальцами по аппарату, стоящему перед ним на столе. Просит девушку-телефонистку проверить линию, волнуется. С Багрянцевым у него еще большой разговор. Нужно, знать, проверить до мельчайших подробностей, что делается на Моховом, не упущено ли что в подготовке к сплаву. Сидя в своем кабинете в Чарусе, он мысленно находится на далеком лесном участке. Вместе с Багрянцевым обходит сплавной отрезок Правой Ульвы — небольшой речушки, впадающей в Ульву. Желтоватая вода, настоенная в болотах, обмывшая прошлогоднюю ветошь трав, мчится по извилистому руслу речушки поверх льда, обходя высокие наледи. Люди копошатся на реке, расчищая воде фарватер: пробивают в наледях лунки и закладывают в них мешочки с аммоналом, потом взрывают их. Вверх летят брызги и глыбы льда; на отлогих берегах, на поворотах русла, чтобы не было разноса древесины по лугам и кустам, сплавщики укладывают бревенчатые боны, делают плетни. В устье реки для задержки древесины сооружается временная запань, а в верховьях — идет обмер поленниц и бревен, подготовленных для сплава…
— Девушка, ну где же Багрянцев?
А скворец на столбе продолжает свои трели и приглушенный посвист. Черемных кидает трубку, срывается с места и захлопывает форточку. Звонит телефон.
— Возьмите — Моховое! — говорит телефонистка.
— Багрянцев, куда же ты пропал?
— Я тут, Яков Тимофеевич. Извините, на минутку оторвался. Ко мне пришла делегация моховских домохозяек. Моя жена, Нина Андреевна, вербует домохозяек на сброску дров в воду. Женщины пришли договариваться. Спрашивают, будут ли резиновые сапоги?
— Сапоги дадим, дадим.
— Потом они интересуются спиртом, будет ли он нынче на сплаве? Для меня это кажется немного странным.
— Ничего нет странного, Николай Георгиевич. Скажите, что спирт будет. Вы еще не знаете здешних традиций. Для нас с вами сплав леса — страда, а для моховских — праздник. Они ждут его целый год. Хотят поработать на народе, а потом на славу погулять… Что они еще просят?
— Больше ничего. Минуточку. Еще одно требование, Яков Тимофеевич! Просят прислать баяниста повеселее.
— Хорошо, подыщем и баяниста.
Поговорив с Багрянцевым, директор записал на листочке настольного календаря:
«В два часа быть в Моховом, Багрянцев будет ждать на Мурашкином лугу».
Затем посмотрел на лежащую перед ним карту сплавного бассейна реки Ульвы. Река и ее притоки были обозначены синими извилистыми змейками. Населенные пункты и отдельные бараки, расположенные вблизи реки, обозначались квадратиками коричневым карандашом, а заготовленный на берегах лес — красными черточками.
Снова взявшись за трубку, он попросил:
— Девушка, дайте мне Чибисова.
Начальник Новинского лесопункта уже полчаса ждал директорского звонка. Он тоже был в болотных резиновых сапогах, с кожаной сумкой-планшеткой на плече.
