армии, справки о ранении… Впрочем, документы и справки можно достать, подделать… Надо сегодня же написать Наде и попросить ее, чтобы она описала подробно Куприяненко, она его хорошо знала».
15
Любовь Петровна открыла глаза и испуганно посмотрела на будильник. Стрелки показывали половину десятого.
«Как же я проспала?» — была ее первая мысль, но тотчас же вспомнилось, что сегодня воскресный день.
Она привычным движением отбросила одеяло, села. Накинув длинный халат, спустила ноги на медвежью шкуру, встала. Руки быстро и ловко убрали постель, взбили подушки и подушечки, одернули конец покрывала, расправив на нем морщинки.
Любовь Петровна вышла из спальни и сразу же бросила взгляд на вешалку. Пальто и ушанка мужа были на месте. Она нахмурилась. Предстояло весь день провести с ним вместе и в то же время чувствовать себя одинокой.
С каким нетерпением она раньше ожидала выходные дни!
Бывало засветло встанет, приберет квартиру, приготовит завтрак. Михаил всегда с удовольствием оглядывал чистые и уютные комнаты, хотя и не высказывал одобрения. Они вместе завтракали, а потом он читал, а она вязала или вышивала, вечерами ходили в клуб.
Не раз они отправлялись с сетью и удочками на старицу, с ночевой. И как было хорошо! Поставят на ночь сеть, наберут плавника и разведут костер. Пока он разгорится, глядишь — уже несколько поплавков ныряют. Любовь Петровна любила сама подъехать к сети на лодке и выбрать рыбу на уху.
Ходила она с мужем и на охоту. Сначала из любопытства, потом увлеклась. Научилась отличать свежий след от старого, набила глаз и руку — стреляла без промаха.
Так было до сорок первого года.
С начала войны все эти развлечения отошли на задний план, о них забыли. Любовь Петровна не пропускала ни одного воскресника в леспромхозе, трудилась в лесу наравне со всеми. Михаил тогда гордился ею и ничего от нее не скрывал. Но потом… потом муж как-то охладел, замкнулся. Она не сразу заметила в нем эту перемену. Ей казалось, что он просто устает, и ему необходим отдых, что ничего особенного не произошло, ей просто кажется.
Но с каждым месяцем Михаил становился раздражительнее, молчаливее, начал пить, сперва изредка, потом чаще и чаще. Любовь Петровна забеспокоилась, но он усмехался и успокаивал, что ничего не произошло, он просто устал. Потом в ответ на упреки жены стал грубить, приходить домой пьяный. Придираясь к мелочам, стал устраивать скандалы и, наконец, дошел до рукоприкладства.
И теперь все то хорошее, что было в прошлом, Любови Петровне казалось сном…
Из рук валилась любая работа, и тоска жгучая, неодолимая сковывала ее, и не было сил перебороть себя, да она и не старалась. Если и убирала комнаты, то делала это только для того, чтобы скоротать длинный день, а убрав, часами сидела на диване и задумчиво смотрела в окно. Порой долго и беззвучно плакала, и тогда, казалось, становилось легче на душе.
Любовь Петровна подошла к окну и, увидев снег, с изумлением подумала, что уже наступила зима, а в ее жизни ничего не изменилось. Она долго стояла у окна. Пушистые кристаллы снежинок сверкали в солнечных лучах; березы накинули на свои ветви снежный пух платков и стояли принаряженные, как невесты, а тайга сразу тронулась сединой, будто постарела за ночь. Мимо прошла стайка девушек. Они о чем-то громко говорили, смеялись, и морозный ветерок разжигал на их лицах задорный румянец.
«Что-то теперь Верочка делает? — подумала Любовь Петровна. Из комнаты мужа послышался густой надсадный кашель. — Не мешало бы ему принять порошки, оставленные Верочкой».
Она отвернулась от окна, вздохнула и только теперь почувствовала, что в комнате холодно.
Затопила печь. Начистила картофель, порезала его соломкой, высыпала на шипящую сковородку и лишь тогда заметила, что готовит по привычке на целую семью.
«Ничего, — махнула рукой, — на обед останется».
Но в глубине души еще тлела надежда, что Михаил сегодня выйдет из своей комнаты и сядет за стол…
«Может быть, самой подойти к нему? Вот открыть дверь и, словно между нами ничего не произошло, сказать: Миша, иди, мол, завтракать…»
Любовь Петровна с горечью усмехнулась — она была уверена, что муж все равно не выйдет, а скорее разразится бранью.
Защекотало в горле, что-то сдавило его, на глазах показались слезы.
Протяжно скрипнула дверь. За спиной послышались шаги, потом смолкли, донеслось шарканье ног, и, наконец, дверь захлопнулась уже в коридоре.
— Пошел в столовую, — прошептала Любовь Петровна.
16
День, с утра ясный и морозный, стал хмуриться.
Скрылось за тучами солнце, и все сразу как-то посерело.
Медленно кружа, опустилась на беличью шубку снежинка, рядом другая, третья, и вскоре обсыпали всю шубку.
Любовь Петровна остановилась у почтового ящика и опустила в него конверт, но не ушла сразу, а несколько минут стояла в раздумье, как бы сожалея об опущенном письме.
Ей неприятно было кривить душой перед дочерью, не в ее характере было кого-либо обманывать. Но что она могла сделать? Она не хотела расстраивать дочь и написала коротенькое, но теплое письмо: в нескольких словах коснулась своих занятий и работы отца, словно все было хорошо; сообщила вскользь о Павле, что он похудел за последнее время, хотя Верочка и не спрашивала о нем, вероятно, стесняясь матери.
«Что же теперь делать?»
Возвращаться домой не хотелось. Она медленно побрела по тротуару, рассеянно глядя перед собой, так, незаметно для себя, подошла к конторе и остановилась.
Павел стоял у окна и, увидев Заневскую, решил, что она пришла поговорить с ним о чем-то.
— Зайдите, Любовь Петровна, — услышала она приглушенный двойными рамами его голос, и в свою очередь подумала, что у него есть к ней дела.
